Окаянные

Он догадывался, что, поручая ему подобрать кандидатуру из бывших неординарных эсеров, перешедших на сторону большевиков и не привлечённых к позорно завершившемуся судилищу, Сталин задумал акцию один, не раскрывая секрет даже председателю Высшей чрезвычайной комиссии. Что же задумал Коба на этот раз?..

Словно наяву всплыли видения хмурого дня похорон Свердлова. Генрих стоял у гроба, когда, прощаясь с телом, Ленин, пожав руки жены и сестёр покойного, легонько коснулся и его локтя и тут же, торопясь, обхватил Дзержинского за талию, словно пытаясь удержаться на ногах или удержать Феликса от какого-то нервного порыва, а, заметив, что с них не сводят глаз, поспешил с речью. Дзержинский, бледнее обычного, пошатывался, сжав губы, и вздрагивал, когда вождь переходил в крик и заметно картавил. Сталин отсутствовал или прятался за спинами многочисленных партийцев и совнаркомовцев. Генриху было не до него. Он не сводил глаз с белой повязки, закрывавшей голову Свердлова. Что скрывала она, догадывались немногие. Генрих был уверен — смертельную рану. Смертельную рану от камней убийц! А вокруг плелись басни про скоропостижную гибель председателя В ЦИК от испанки. Накануне живым, здоровым, полным сил и энергии, Кожаный [55] отправился поездом в Харьков выступить на съезде депутатов, планировал задержаться в Серпухове, Туле, Курске, Белгороде и Орле, где встретиться с руководителями партийных органов. Остановка в Орле завершилась трагически. Его словно поджидал специально спланированный мятеж голодавших рабочих железнодорожных мастерских. Председатель губисполкома Волин бросился упрашивать Свердлова выступить и успокоить митингующих, вождь вместо этого пламенно заговорил о мировой революции. О его национальности не знали только дети, зато врагов, распускавших слухи, будто в перевороте главные виновники евреи и в правительстве их большинство, было предостаточно…

55

В первый период после победы революции коммунистов называли Кожаными по одежде, моду на которую ввёл Я. Свердлов, с ног до головы — от сапог до фуражки — он ходил в коже.

Информация, что Якова жёстко избили, закидав камнями, просочилась к Генриху скоро. Он бросился к Дзержинскому с просьбой разрешить выехать в Орёл с проверкой, но Феликс, сам не в себе, прервал его и, выразив соболезнования и надежду на скорое выздоровление Якова от испанки, успокоил, а насчёт вымыслов, распространяемых врагами, заверил, что займётся этим лично, а в Орёл уже выехали надёжные люди из конторы. Генрих догадался, что туда послан преданный Феликсу ушлый Петерс [56] , отличавшийся холодным рассудком. Ему поручались все подобного рода чрезвычайные происшествия с тёмными подробностями.

56

Я. Петерс (1886–1938 гг.) — российский революционер, латыш, один из создателей и первый руководитель ВЧК, заместитель Ф. Дзержинского в 1918 году; осуждён и расстрелян в 1938 году, реабилитирован в 1956 году.

Визит Петерса в Орёл ясности лично Генриху не принёс. Дзержинский молчал и был недоступен до похорон. Об испанке повторил председатель Совнаркома, открывая партийный съезд: "Мы опустили в могилу пролетарского вождя, который больше всего сделал для организации рабочего класса, для его победы". И тут же, конечно, извещённый о зловещих слухах, недвусмысленно подчеркнул для сомневающихся и подозревавших, что покойник был "образцом сочетания практической трезвости…" [57]

57

Речь В. Ленина на открытии VIII съезда РКП(б).

Генрих вздрогнул тогда от пронизывающего злого взгляда Ленина, казалось, устремлённого на него одного. Дрожь пробежала по его спине и теперь, когда, стоя у окна, он уставился на пустую площадь Лубянки, ничего не различая…

Часть вторая ДВОЕ В ГОРОДЕ

I

Может, от чрезмерного желания и переутомления ему померещилось?

Агент 3-го разряда Платон Сивко, пренебрегая опасностью привлечь внимание, содрал с лохматой рыжей головы картуз и, смяв его в кулаке, принялся судорожно растирать разом взмокшую физиономию. Только что, словно издеваясь, мелькнуло в толпе странное видение в тонком тёмном пальто с надвинутой на глаза шляпой и кануло. Незримой каплей во взбалмошной людской волне, схлынувшей с парохода на скрипнувший под сотнями ног деревянный причал, призрак, не иначе, бесследно пропал в густой пелене утреннего тумана, окутавшего берег.

"Хотя, если скумекать?.. — приходя в себя и помня занудные наставления старшего опергруппы Евсея Чернохвостова, зачесал затылок Платон. — Надысь и не чудно случившееся. Сколь уж на ногах!.."

Внутренности пригорюнившегося агента сами собой издали тяжкое невразумительное урчание, невольно он дёрнулся, пугливо озираясь. Вторую неделю лишь чуть забрезжит рассвет и до поздней ночи не спамши, не жрамши, как следует, агенты губернского ГПУ [58] посменно дежурят в порту и на железной дороге. Задача, вроде, бесхитростная, но почему-то страшно взбаламутившая начальство всей местной конторы.

58

С февраля 1922 года ВЧК (Всероссийская Чрезвычайная Комиссия) была преобразована в ГПУ (Главное политическое управление) также под председательством Ф. Дзержинского, который и готовил основополагающие документы. По предложениям В. Ленина — председателя Совнаркома, это преследовало цель сократить карательные функции ведомства по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией, однако вопреки прогнозам их число лишь возросло.

"Узреть проклятое инкогнито! — так, громко высморкавшись, рявкнул перед строем младшего состава их командир Чернохвостов, вытаращив шальные глазища, словно стращая неведомого врага, и рубанул кулаком воздух. — Узреть и идти по следу! Но пальцем не трогать ни при каких обстоятельствах. Не мельтешить у него перед носом, чтоб не учуял. А уж как притопает к месту назначения, приведёт к своему лежбищу, стеречь птичку в клетке до особого распоряжения".

А вот кого? Зачем? Почему, наконец? Ни слова, ни намёка. Начальству, известное дело, должно быть всё доподлинно ясно, а младшему составу знать не положено. Не мешало б, конечно, обозначить величину того инкогнито, чтоб хотя бы представлять опасность. Собственной шкурой рисковать зазря негоже. Проклятое то инкогнито сам в руки не дастся. Это и без дурацких наставлений каждому понятно. Да и распознать его в толпе будет непросто. Приметы незваного гостя куцые, как обрубок хвоста блудливого пса. Евсей уложился в несколько слов: среднего роста, из интеллигентов, потому как в очках или в пенсне, вроде иностранца, так как бывал в Германии и владеет несколькими языками, немецким, само собой. "И что ж теперь? — вырвалось тогда у Платона. — Чёртов инкогнито так и залается по-германски, ежели, к примеру, его локоточком легонько в бок… чтоб распознать?.." — "Я те ткну, я те ткну! — гадюкой зашипел ощерившийся враз Чернохвостов. — Опять ты с подковырками, шутник!.."

И ведь не думал Платон встревать, помнил остережения Льва Соломоновича Верховцева, но вылетела сама собой ядовитая фразочка, не уследил. Не срастаются у него отношения с губастым выскочкой. Недели три назад тёрся Евсей бок о бок в одном строю, сопел в две дырочки, а тут вдруг за неизвестные подвиги его в командиры вместо угодившего в госпиталь степенного Макара Савельевича Федякина. Теперь брешет Евсей на прежних товарищей без разбору пуще цепного кобеля. А вот возвернётся ли рассудительный молчаливый Федякин, не спишут ли старого чекиста из конторы, волнуется весь младший состав: прокурил тот свои лёгкие, самокрутки изо рта не выпускал, задыхался последние дни в тяжком кашле, бегая по лестницам, да в коридорах. А Чернохвост, как сразу стали прозывать его между собой все, лют, от прежних дружков даже отвернулся, будто и не хлебал с ними лиха.

Сивко сплюнул с досады, вспомнив так некстати случившийся недавний инцидент. "И на кой ляд понадобилось с подсказкой лезть, как германца того спровоцировать! Молчал бы, как остальные… А и то! — оправдываясь, возмутился тут же его уксусный рассудок. — В охранке даже при кровавом Николашке такого не водилось. К сыскарям начальство всегда относилось с понятием. Доверяло и поощряло самостоятельность агентов, ценилась инициатива в критических ситуациях. Естественно, и заботу проявляло. Взять хотя бы одёжку. На костюмчик приличный, чтоб от мещанина среднего достатка не отличался, деньжат выделялось достаточно, хошь не хошь купи или пошей по фигуре. И уважение враз вызывает, и глаз скользит, не вызывает лишнего интереса. Неча сказать, в непогоду — плащик с зонтиком извольте, тогда, кстати, модно было у мужчин, а зимой — пальтишко от ветров и морозов. В Саратове там мороз ого-го! А на тебе всё добротное, из хорошего сукна, носить не сносить. А здесь? У большевичков такого нет и вряд ли скоро предвидится. Но помышлять или трепаться насчёт этого не смей. Враз пришьют политическую незрелость или чего похуже. Чернохвост так и вынюхивает, одно твердит — бдить приказы и никакой отсебятины. Страху напускает на каждых политсиделках и комиссар Сапожников…"

За короткий срок пребывания в конторе успел насмотреться и наслушаться Платон столько, сколь не довелось за всю прежнюю жизнь. Мысли, одна другой досадней и злей, заскакали в его воспалённом мозгу. Зря поддался Верховцеву, смалодушничал да клюнул на удочку, всё, как следует, не обдумав. Неча теперь самому себе врать. Ничего он не выгадал, а угодил в ту же охранку [59] , только рангом ниже. Может, Льву Соломоновичу что-то и перепадает сверху, всё же Верховцев особым порученцем при важном чине в конторе, а ему, дурачку, окромя кожанки, сапог да синих штанов с лиловыми лампасами — весь навар. И то велено беречь пуще собственной шкуры. Раз ты сыскарь, — на башку отымалку [60] задрипанную да на плечи зипун неприметней и подырявей, а там — мышью по углам, тенью по стенкам…

59

Отделение по охране общественной безопасности и порядка, структурное подразделение департамента полиции Министерства внутренних дел Российской империи, ведавшее политическим сыском.

60

Отымалка (воровской жаргон) — кепка с маленьким козырьком.

Сивко натянул картуз поглубже, отошёл в сторонку от плывущей толпы, опёрся на перила, откуда повидней, что творится, поморщился.

Тревожно, муторно на душе с того времечка, как в ГПУ очутился. Считай, почти ни одной ночи спокойно не спал. Прежде, конечно, тоже жилось гадко. Тошно вспоминать те денёчки, когда распустили охранку. Словно в пьяном бреду пережил Октябрьский переворот. Во времена кровавой драчки красных, белых да прочих чумазых мыкался по деревням, у родни спасался. Тряслись и сами родственнички, но благо не гнали. Спасло, что одиноким волком берёгся, с бабой да детишками не уцелел бы. А стихло помаленьку, осмелел, выполз из норы, хлипкий промысел с беспризорной шпаной уже в городе снова затеял. В Саратове в балках бандитов хватало, но друг друга ещё не грызли, а малолетки — самый подсобный материал, лепи из них, что хошь, только палку не перегибай. С голоду сдохнуть не грозило, но и от жира не лоснился. Понимал, что недолго такое житьё продлится. В любую минуту угодишь в тюгулёвку, краснопузые лягавые громили подвалы со шпаной каждой ночью. Вот тут на его голову Лев Соломонович и свалился. Старое не вспоминали, Верховцев его взял другим макаром. Очакушил, словно молотком по голове, мол, чекисты в Москве, в центральном своём комитете, секретное решение сварганили. Надумали не расстреливать попусту, как прежде, бывших сотрудников охранного отделения, а брать на службу в ГПУ специалистами по разработке антисоветских акций [61] . Упомянул ещё Лев Соломонович, что роют большевички коварную яму под бывших своих сотоварищей-эсеров, очень уж опасаются их влияния в рабочей и крестьянской среде. Но из-за нехватки грамотных умников испытывают большой урон. Затеяв учинить неслыханную травлю эсеров и меньшевиков, представляющих наиболее многочисленную и главную опасность в борьбе за власть, комиссары в открытую драку ввязываться теперь опасаются. Поэтому дискредитацию врага задумали осуществить коварной провокацией. Для этого и понадобились иные кадры.

61

Действительно, в 1922 г. после соответствующего разрешения ЦК РКП(б) такое распоряжение вступило в силу. Прежде всего стоял вопрос о борьбе против влияния в рабочей и крестьянской среде социалистических партий меньшевиков и эсеров. А. Орлов. Тайная история сталинских преступлений. Москва, 1991.

Объяснял Лев Соломонович мудрёно, высоких материй касался, отчего у Платона закружилась голова; умел тот такое творить, помнил Сивко ещё по прежней службе. В общем, наобещал, насулил златые горы, а на деле оказалось, что даже молочных берегов в тех реках и не водилось. Сразу обернулось не так, как рассвечено было: взять-то Платона взяли по рекомендации Верховцева, но мозги морочили проверками — словом не описать. Должность тоже досталась не ахти какая — с испытательным сроком в младший состав и пока рядовым агентом. Облапошил Лев Соломонович — злился Платон, но помалкивал до времени, ломал голову над не дававшей покоя задачкой — какую выгоду поимел сам Верховцев, благодетелем тот не значился. В охранке Сивко служил филером по политическим делам, революционеров отслеживал. Как бывший унтер-офицер сам себе начальник, на этой почве в то время и сошёлся с Верховцевым, который ведал тем же, только в Особом корпусе жандармов [62] . А вот в ГПУ оказался Платон на самых низах, ничего не значащих и подчинявшихся таким расхристанным командирам, как Евсей Чернохвостов, фамилия которого сразу была переиначена.

62

Отдельный корпус особого назначения (полицейского) в составе Вооружённых сил Российской империи, политическая полиция, ведущая борьбу с революционными выступлениями.