Окаянные

— Зенки-то не выкатывай! — огрызнулся Платон. — Я, что ли, его по трапу скинул? Бинтами не богат случаем? Малому кровь надо остановить, перебинтовать рану. Не кончится от удара, уж не знаю, что с его рёбрами, так кровью истечёт.

Шустрого Кукарекина недолюбливали все. Каким ветром занесло тридцатилетнего шпингалета в ГПУ, догадаться было невозможно, а когда кто-нибудь из агентов заикался расспрашивать, Кукарекин лишь глупо лыбился и намекал, что любопытство такого рода среди агентов чревато неприятностями. Верховцев советовал Сивко держаться подальше от него. Помалкивая о себе, тот мог тараторить без умолку на разные темы, незаметно вытягивая подноготную у других. Агенты окрестили его кукушкой, а более прозорливые — кукуном-стукуном, замечая постоянный крутёж стукуна подле Чернохвостова.

— Как же башкой да в самый стояк? — перекинув подозрительный взгляд с железной опоры перил на Сивко, присел рядом Кукарекин. — Захочешь, не получится.

— А ты попробуй! — взревел Платон от негодования. — Я тебя спросил, бинты есть?

— Найдутся, — полез по карманам тот, не смутившись. — Ситуация уж больно…

— Чего ситуация?! Заткнись да поспеши с бинтами! Не кончился бы у нас хлопец на руках. Вот тогда тебе придётся ответ держать перед Чернохвостом. Он тебе взгреет за брехологию!

— Я, надысь, Евсею Михеичу отмотал с заначки в капитанской каюте, — протянул бинты Кукарекин. — Там этого добра хватает. Отговаривал меня Шнурков, дурная, мол, примета, бинтами запасаться. Тем более чужими. Как в воду глядел. Хорошо, самому не понадобились.

— Погоди зарекаться. — Выхватил у него бинты из рук Сивко и принялся колдовать над раной Булычёва. — Может, и тебе ещё пригодятся.

— Чур! Чур! — взъерепенился Какарекин и сплюнул с досады. — Чего городишь! Уймись.

— А Чернохвосту зачем они понадобились? — ввернул Платон, не подымая головы. — Что у вас там наверху за галдёж был? Зачем за врачом посылали? Никто не сподобился из наших? Или зашибли кого? Евсей Михеич кулачок свой не приложил капитану?

— Ты, Платон, точно шальной! — Злобно сверкнул глазищами Кукарекин, его лягушачьи шары налились кровью, угрожая вывалиться из жидких ресниц. — Не зря тебя Евсей Михеевич среди прочих выделяет.

— А ты и про это знаешь? — усмехнулся Платон.

— Смотри, дошуткуешься.

— Насмотрелся уже. До сих пор в себя не приду. — Платон закончил бинтовать голову Булычёва. — Вот, получилось. Уж не знаю как, но кровь вроде не сочится.

— Евсей Михеич теперь тебе другое место определит, — с ехидцей хмыкнул Кукарекин и сунулся прошмыгнуть по сходням на причал за спиной Сивко, но тот упёрся спиной в перила и успел загородить проход.

— Куда прёшь?

— Как куда?

— Куда намастырился, спрашиваю. Не видишь, человек еле живой. Ему врача надо.

— Вот я и сгоняю в порт. За подмогой, — засуетился Кукарекин. — Дозвонюсь, а нет — бежать в контору придётся. Сам же шумишь, что помощь нужна.

— В бесчувствии малой, — погладил плечо Булычёва Платон, — его даже беспокоить опасно. Вдруг что страшное с головой. Я его на пол аккуратненько сдвину и сам сбегаю, а ты подежуришь здесь. — И Сивко принялся медленно двигать безжизненное тело со своих ног.

— Прекрати! — взвизгнул Кукарекин и затрясся от ярости. — Ты прикидываешься или совсем дурной! Меня Евсей Михеевич послал звонить в контору! Понимаешь? Мне на малого наплевать!

— Чего?! сжал кулаки Сивко, приподнимаясь.

— Евсей Михеевич поручил мне срочно доложить начальству… про катавасию, что у нас там, в каюте капитана, приключилась, — отступая назад, с трудом выговорил Кукарекин и сжался, будто Платон уже занёс над ним кулак.

— Ну? Что смолк? — Не двигался Платон. — Продолжай.

Кукарекин таращил глаза, полные и испуга, и ненависти, понимая, что проговорился.

— Что за тайны у вас? Ты в штаны не навалил случаем?

Грубая насмешка подействовала.

— А этот?.. — Кукарекин кивнул на Булычёва. — Этот тебе не трепался?

— Насчёт чего?

— Ну…

— Малой и звука не успел издать. Кувыркался по трапу так, что, слава богу, если живым останется. Ну а уж калекой, это точно.

— Чепе у нас там, — придвинулся Кукарекин к Платону. — Труп обнаружил Евсей Михеевич.

— Труп! Вот те на! Это чей же? Где?

— У капитана в каюте. Свежий совсем. И револьвер при нём.

— Самоубийца, что ли? Застрелился?

— А шут его знает. Капитан ни бе ни ме. Его с палубы мы притащили. Он там команды раздавал. А как приволокли, он и обмер натуральным образом. Старик сам. Сердце прихватило. Ну Евсей Михеевич его начал было колоть, тот успел два-три слова, мол, не знает ничего, и глазки закатил. Единственное, добились у него насчёт мертвяка, что тот механиком на судне был. А как и зачем в каюте капитана оказался, неизвестно. Капитана в чувство привести удалось, но толку никакого. Евсей Михеевич перепугался, как бы и тот концы не отдал.

— Механик, говоришь, застрелился?

— Откуда мне знать застрелился сам или его шлёпнул кто. Капитан заикнулся, что, мол, у механика и оружия никогда он не видел, но у Евсея Михеевича сомнения имеются. Он за бригадой наших специалистов малого и погнал.

— Так, может, я и передам всё, — поспешил высвободиться от тела Булычёва Сивко. — Я мигом.

— Нет уж, — осмелев, грубо оттолкнул его Кукарекин и рванулся к причалу. — Мне поручено, я и исполню. Им подробности понадобятся, а ты не знаешь.

— Ну давай, сообщай подробности, — успел буркнуть ему в спину Платон. — Отрабатывай, раз поручено. Только, чтоб стрелой, а то начнёшь трескотню разводить. Да про малого не забудь.

— Поучи меня, умник, — выругался Кукарекин. — За чужой счёт выслужиться захотел.

Платон проводил его взглядом, погладил Булычёву забинтованную голову, присел рядом, закурил.

— Теперь спешить некуда. Освободил господь меня от бед и от всех поручений.

III

Волна арестов, прокатившись до судилища над эсерами от столицы до провинций, почти не коснулась здешнего волжского городка. Получив секретный приказ и разнарядку, местные чекисты, подчищая остатки антисоветчиков после лютовавшего в девятнадцатом году Атарбекова [65] , изрядно прошерстившего население от врагов революции, подёргали уцелевших царских чиновников и бывших офицеров — неважно, были ли те когда-то социал-революционерами, то бишь эсерами, кадетами или анархистами, нащипали до нужного счёта недовольных болтунов без политических ярлыков, допекавших власть исподтишка и мешавших возводить светлое будущее пролетариата, и, успокоившись на этом, поторопились отрапортовать досрочно. Такое патриотическое движение уже получало развитие по всей стране. Однако торопыги до глубины не добрались. Упреждённые сверху люди Верховцева успели скрыться и уцелеть на конспиративных квартирах. На одну из них он теперь и спешил, мысля к тому же не опоздать на службу. В его внимании нуждался особняк на Кутуме, строение, некогда принадлежавшее рыбопромышленнику Илье Щепочкину, сюда и пробирался он, сокращая дорогу узкими грязными переулками, отбиваясь пинками от бросающихся под ноги разбуженных дворняг. Тёмное, осевшее в землю, старое здание, бросавшееся в глаза издали, лишь Лев Соломонович выбрался на берег Кутума, разбудило в нём тяжёлые мрачные воспоминания.

65

Г.А. Атарбеков (1892–1925) — участник борьбы за советскую власть на Кавказе, в 1919 г. — председатель ЧК в г. Астрахани, начальник Особого отдела и председатель трибунала на южном фронте, прославился массовыми расстрелами, в том числе и среди гражданского населения, за что был арестован, доставлен к Дзержинскому, но признан невиновным после вмешательства Ленина, назначен с повышением на новую должность. Погиб в авиационной катастрофе при загадочных обстоятельствах.

Ускользавшие, как всё в этом мире, они умерли бы в прошлом, не живи люди, не передавай из рода в род слухи о трагических событиях с бывшими обитателями мрачного особняка, покинувшими белый свет при загадочных обстоятельствах. Жертв находили с петлёй на шее либо в луже крови на полу с ружьём или навеки уснувшими в постели с признаками отравления. Сводили ли они личные счёты с жизнью сами, или это было дело чужих рук, следствие ответов не давало. Слухи пугали обывателей другим таинством — будто бы погибшие накануне жаловались близким на поразительные ночные видения призрачного существа женского обличия, напоминавшего одну мраморную кариатиду [66] из ряда таких же пяти колонн, поддерживавших великолепный балкон на фасаде дома. А вот лик той статуи, выточенной искусным мастером, точь-в-точь походил на покойную Щепочкина дочку, мало повеселившуюся в отстроенном щедрым отцом дворце и первой покинувшей светлый мир. Следом за ней канул в небытие так и не сумевший прийти в себя от отчаяния папаша, искавший забытьё в чарке спиртного и нашедший покой на полу с простреленной головой. Ну а уж последней из несчастного семейства сомкнула глаза навеки супружница его Марья Семёновна, в крови которой врачи обнаружили большое количество сильного снотворного.

66

Кариатида (в архитектуре) — статуя одетой женщины, введённая в употребление древнегреческим зодчеством для поддержки перекрытия, заменявшая собой колонну или пилястру.