Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде

Среди женщин-служащих телеграфа, начался визг и переполох. Представители союза, посовещавшись между собой, пошли на компромисс: они согласились на то, чтобы «в зале сидел комиссар» при условии, если мы выведем солдат из зала.

Мы согласились. Я засел на телеграфе, Любович ушел укрепить караул, а Лещинский удалился в комнатку фракции в соседнем доме, в резерв.

В восемь часов вечера того же дня прибыл на смену кексгольмцам присланный командующим Петроградским округом специальный караул из юнкеров. Кексгольмский караул, обработанный Любовичем, заявил, что желает по-прежнему занимать телеграф.

Юнкера ушли…

Ночью соседнее с нами здание Петербургского Телеграфного Агентства было занято тов. Старком с двенадцатью матросами под начальством моего старого приятеля по лондонской эмиграции — матроса Ивана Савина.

Иметь в соседстве матросов было очень приятно, так как кексгольмцы внушали мало доверия. Ночью юнкера явились еще раз. Матросы скомандовали им: «Левое плечо вперед, марш!». И они опять ушли.

На другой день до вечера не случилось ничего особенного. Я не покидал телеграфа. Даже спать не очень хотелось. Любович, державший связь со Смольным, сообщил мне о занятии нами в течение этого дня главных правительственных учреждений и об осаде Зимнего дворца.

Ночью ко мне явился из Смольного тов. Зоф со знаменитым манифестом Совета Народных Комиссаров за подписью тов. Ленина, где сообщалось о низвержении правительства Керенского и образовании Совнаркома. Манифест приказано было передать по телеграфу на места. Задача была весьма трудная. Манифест надо было напечатать в количестве не менее ста экземпляров, а телеграфные служащие отказывались исполнять мои распоряжения.

С помощью подоспел товарищ министра почт и телеграфов Соловьев. Он указал мне, где находится ротатор, и я заставил какого-то мальчишку отпечатать воззвание. Затем мне пришлось собственноручно на каждом листе написать название города, куда следовало передать манифест… Соловьев сдавал листы на аппарат.

К утру манифест был передан во все губернские городи и промышленные центры, а также в местопребывании штабов армий.

28-го вспыхнуло юнкерское восстание. С другой стороны, на Питер наступали Керенский с Красновым. Служащие телеграфа, почувствовав надвигающуюся силу, сами усилили саботаж.

Юнкера захватили телефонную станцию на Морской, недалеко от нашего телеграфа. Мы подготовлялись к защите. Опирались мы только на матросов, так как кексгольмцы трусили.

Юнкерский броневик время от времени обстреливал наш Почтамтский переулок. Матросы устроили засаду, прячась за кучами дров на Исаакиевской площади. Наконец им удалось повредить шины у броневика. Он приостановился. Матросы пошли в атаку. Двое из них пало, но броневик взяли. Из найденных в нем четырех юнкеров двоих убили, двоих взяли в плен.

Мы с Любовичем решили поднять Кексгольмский полк на завоевание телефонной станции и отправились в казармы. После долгих обсуждений полк согласился выступить, «если из Смольного пришлют броневик». Отправили в Смольный «курьера» за броневиком.

Пока броневик прибыл, матросы и Красная гвардия взяли обратно телефонную станцию.

Ночью того же дня (28 октября) я решил запросить Москву о положении дел. Послал следующую записку: «Москва, Совдеп. Мы здесь в Питере справились с юнкерским восстанием. Как дела у Вас? Комиссар телеграфа Пестковский».

Через несколько часов получил ответ: «Дела неважны. У них юнкера, артиллерия; думаем кончить компромиссом. Смирнов».

Получив столь важную записку, решил завезти ее лично в Смольный. Вытребовал почтовый автомобиль. Шофер отказался ехать: была еще ночь, слышалась еще по временам стрельба. Я занял у кого-то наган и заставил шофера ехать. Доехал, у входа в Смольный встретил Крыленко. Тот сообщил мне, что в Москву отправляются подкрепления: матросы, броневики…

Я пошел наверх. В одной из комнат я застал спящим навзничь на скамейке Я. М. Свердлова. Разбудил и сообщил ему о записке. Он тоже успокоил меня, подтвердив слова Крыленко. Я из любопытства зашел еще в штаб, где находились Ленин, Троцкий, Сталин, Подвойский и Мехоношин.

Ильич поразил меня своим спокойствием.

Потолкавшись в штабе, я решил еще исследовать Смольный, в котором я не был с тех пор, как меня отправили на телеграф. Набрел на какую-то подозрительную комнату внизу. Там происходило какое-то частное совещание. Присутствовали Каменев, Зиновьев, Рязанов и еще два человека, которых не помню. Говорили о необходимости «столковаться с другими». Каменев ушел, а через несколько минут вернулся, таща за собой запотевшего Камкова. Тут я понял в чем дело, поспешно ретировался и поехал обратно на телеграф.

Через несколько дней я ушел из телеграфа, получив отпуск от Дзержинского.

Решил искать работу. Сначала мне предлагали войти в коллегию Наркомпочтеля, но я не чувствовал больше никакой охоты возиться с делом, которого я не понимал.

Я отправился к Ильичу и предложил себя в работники. Ильич, выслушав меня внимательно, улыбнулся и сказал:

— Работа, без сомнения, для вас найдется. Мы ждем из Москвы Рыкова, который назначен Наркомвнуделом. Подождите его приезда, тогда устроим вас наверняка.

Я решил ждать. Сперва уселся в коридоре на скамейке, около кабинета Ильича. Место было очень удобное для наблюдений. В кабинет Ильича шла разная публика из Питера и приезжие. Но вскоре этот способ ожидания надоел мне, я открыл двери в комнату, находящуюся против кабинета Ильича, и вошел туда.

Комната была довольно большая. В одном углу работал у столика секретарь Совнаркома тов. Н. П. Горбунов. У другого столика тт. Залкинд и Поливанов допрашивали только что арестованного крупного чиновника. Дальше на диване полулежал с утомленным видом тов. Менжинский. Над диваном красовалась надпись «Народный Комиссариат Финансов».

Я уселся около Менжинского и вступил с ним в беседу. С самым невинным видом тов. Менжинский расспрашивал меня о моем прошлом и полюбопытствовал, чему я учился.

Я ответил ему между прочим, что учился в Лондонском университете, где в числе других наук штудировал и финансовую науку.

Менжинский вдруг приподнялся, впился в меня глазами и заявил категорически:

— В таком случае мы вас сделаем управляющим Государственным банком.

Я испугался и ответил ему, что у меня нет никакой охоты занять этот пост, так как это совершенно «не по моей части». Менжинский, ничего не говоря, попросил меня обождать и вышел из комнаты. Через некоторое время вернулся с бумагой, в которой за подписью Ильича удостоверялось, что я и есть управляющий Госбанком.

Я еще больше опешил и стал просить Менжинского об отмене постановления. Но он остался непоколебимым.

Затем он мне объяснил положение. Дело в том, что нам дозарезу нужны были деньги, хотя бы несколько миллионов. Государственный банк и казначейство бастуют, и легальным образом денег получить нельзя. А финансовое дело — дело тонкое, и поэтому нужно соблюсти формальности. Единственный способ — сменить головку банка и затем взять деньги.

Услышав, в чем заключается моя главная задача, я немного успокоился. Вскоре мы с Менжинским стали снаряжать экспедицию в банк. Подготовились мы тщательно. Для того чтобы усилить мою позицию в банке, был назначен членом совета банка Сокольников.