Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде

Петропавловка — средневековая игрушка. У нее нет даже пушек, кроме вестовой, которая палит холостым зарядом, возвещая полдень. Боевым она стрелять не может. На верках стоит еще около десятка старых заржавленных пушек «времен Очаковских и покорения Крыма».

Вечерняя заря уже потухла. Поднимался холодный ветер.

Установленная Поппелем связь из его самокатчиков известила нас о том, что делалось в городе. Чудновский с делегацией с трудом пробрался в Зимний дворец и дважды чуть-чуть не был убит. Временное правительство отказалось сдаться и приказало юнкерам открыть огонь по площади, на которую выехали наши броневики с Невского проспекта. В Смольном экстренное заседание Петроградского Совета. Присутствует масса депутатов только что открывающегося II съезда Советов.

Петропавловка кишела, как муравейник. Никто не отдыхал. То и дело въезжали и выезжали броневики.

Приходили отряды рабочих, приводившие взятых в плен и уже обезоруженных юнкеров. Было уже совершенно темно, когда Благонравов открыл орудийную стрельбу, приказав выпустить над Зимним дворцом четыре шрапнели с высоким разрывом. Я вылез на площадку бастиона смотреть в бинокль.

— Ради бога, только не над левым крылом дворца! В левой половине лазарет! — кричал кто-то. Это указание было тотчас же передано наводчикам-матросам, которые наводили без всяких панорамных прицелов, — на глаз.

Вдруг справа, сбоку за стеной крепости, что-то рвануло, ахнуло, осветив темное небо, и тотчас же над темно-красной полосой дворца сверкнуло в высоте гигантской ракетой. Гул выстрела оглушил нас и пронесся раскатами далеко по городу, покрыв своим ревом и тарахтенье ружейной перестрелки и гуденье освещенных трамваев, беспечно ползущих вереницами по Троицкому, а иногда и по Дворцовому мосту.

Странная революция. Рабочий Совет свергает буржуазное правительство, а мирная жизнь города ни на минуту не прекращается.

Но вот снова удар. Снова осветилось небо, и еще выше в небе разорвался второй снаряд.

Третий разорвался далеко где-то влево.

А вот и четвертый.

После третьего выстрела все освещение во дворце и перед ним на набережной внезапно погасло.

Канонада смолкла. Воцарилось какое-то жуткое молчание. Смолкли и пулеметы на другой стороне, только отдельные ружейные выстрелы одиноко нарушали где-то у дворца мирное гуденье трамваев.

— Ага, подействовало!

— Правительство решило сдаться. Ура! — кричит только что примчавшийся самокатчик.

Звенящие в высоте над крепостью пули со стороны дворца взвинчивают наших артиллеристов. «Ах! Тррах! Бум!» — сверкает вдруг справа, и я вижу с бруствера, как снаряд огненным пятном впивается в стену дворца. Летят известка, кирпичи, стекла. Небо освещается вспышкой выстрела. «А-а-ах!» — протяжно и гулко вторит горизонт. Я бегу к батарее, спотыкаясь впотьмах об окружающие ее кусты.

«Ба-ах!» — оглушает меня второй выстрел.

— Черт с ними! Будет! — кричит Благонравов. — Давайте остальные на средний разрыв…

«О-о-о-ах!» — раздается неожиданно гулко где-то в стороне.

— Это «Аврора»! — кричит кто-то.

Ночью в Петропавловку привели взятое в плен Временное правительство в запачканных котелках и с поднятыми воротниками шуб. Керенский успел сбежать на машине американского посольства.

И когда утром на заре я шел по улицам мимо греющихся у костров патрулей красногвардейцев, на душе было радостно и легко от первой удавшейся нашей военной операции.

Я. Свешников, рабочий завода «Старый Лесснер» Из эпохи Октября 1917 года

И перед февралем 1917 года и после, вплоть до работы в Красной гвардии в Петрограде, мне пришлось быть в городе членом Выборгского районного комитета партии, так сказать, потомственным его казначеем. Такие изо дня в день необходимые партийные обязанности сделали меня нужным работником в районном комитете. Наша партия большевиков в те времена была на хозяйственном расчете, и мы все сознавали не только идейную сущность распространения литературы, — тут не на последнем месте был и денежный расчет, ибо, как теперь уже и историей подтверждено и доказано, немецкие и прочие миллионы большевикам в руки не попадали, как это утверждала буржуазная пресса.

И я помню, как тов. «Дядя» (Лацис), будучи у нас пропагандистом, бегал по городу за всякой марксистской литературой, чтобы потом ее продавать в районе. Район также продавал и «Правду». И вот вся эта масса рублей и пятачков и даже копеек попадала ко мне для сортировки и подсчета.

Помню, как, бывало, отработав у станка (я работал токарем), наскоро чего-нибудь перекусив, а то и так, бежал я в районный комитет, чтобы продавать литературу, подсчитывать кассу: в этом тогда выражалось наше хозяйство. А районный комитет — это комнатка в доме №62 по Большому Сампсониевскому еще тогда проспекту, которую нам бесплатно давал районной думы голова, тов. Лев Михайлович Михайлов (литературный псевдоним Политикус).

Да, мы жили под покровительством петербургского пролетариата и, в частности, его славного отряда — Выборгской стороны. Сюда была закрыта дорога для всяких юнкерских и прочих официальных соглашательских элементов — как на заводы, так и вообще на территорию района — даже в самые тяжелые дни травли нашей партии — в июле 1917 года.

И вот, будучи такой постоянной спицей в руководящей машине района, будучи сам очевидцем, свидетелем и участником многого, когда хочешь об этом рассказать, то бываешь прямо подавлен той колоссальнейшей лавиной фактов, которые пробегают в памяти.

Возьмите хотя бы только «корниловские дни». Что делалось тогда на заводах? На что уже наш завод «Старый Лесснер» не отличался большевистским засильем, и то нам всегда удавалось на заводе проводить ранее намеченные решения. Это с тех дней, даже на нашем заводе, не говоря о других, более революционных, рабочие оставались после работы на военную учебу, чтобы стать Красной гвардией рождающейся диктатуры пролетариата. Популярность нашей партии росла необычайно, это подтверждали все агитаторы, заглядывавшие в районный комитет после заводских собраний. Теория революционного марксизма, гениально приложенная к текущим событиям и проводимая нашим Центральным Комитетом под руководством тов. Ленина, так необычайно умевшим из подполья учитывать силы революции, — эта теория дала нам то оружие и силу, благодаря которым мы, большевики, стали естественными руководителями этих масс.

Я помню, как перед «корниловскими днями» наш Центральный Комитет и центральный орган партии «Правда» основали свои штабы на Выборгской стороне по Финляндскому проспекту в доме №6, занимая небольшие комнатки за №4 в третьем этаже. В одной из них обретался тов. Вячеслав Молотов (Скрябин), обложенный всякими газетами и вырезками, в другой — Мария Ильинична (Ульянова), собиравшая рабочие письма в «Правду». Я помню, как она, бывало, убеждала нас писать о рабочих настроениях, о всех мелочах и деталях заводской действительности и заставлять писать других. И мы урывали время, строчили часто свои первые неопытные заметки.