Она - моё табу

Слегка отклоняюсь назад, расплетая наши неумолимые губы, и утопаю в чёрной бездне любимых глаз. Поднимаю руки к его лицу, ощущая, как ладони царапает лёгкая щетина. Медленно вожу по его щекам, скулам, вискам, носу пальцами, тактильно изучая каждую жестковатую черту сейчас расслабленного, улыбающегося лица. Мамочки, кто бы знал, как я таю от этой улыбки, как обожаю её. Готова левую руку отдать на отсечение, лишь бы он всегда улыбался. Больше никогда не хочу быть причиной его тоски и злости. Хочется стать для него таким же светом, каким он озаряет темноту, поселившуюся в душе. Веду пальцами по тонким, но мягким, чувственным губам и сама начинаю улыбаться. Меня уже ни капельки не смущает твёрдый бугор, вдавливающийся в самую интимную часть моего тела. Кажется естественным и даже правильным. Рядом с ним чувствую себя спокойной, воздушной, без тягот проблем, которых в моей жизни слишком много.

— Люблю твою улыбку. — шепчу, не переставая водить пальцами по его губам.

Дикий подаётся торсом вперёд, носом к носу и ещё шире рот растягивает. Господи, да он способен Северный полюс растопить!

— А бесить меня любишь? — сипит, давя ладонями на лопатки и мешая увеличить расстояние, а заодно и избежать ответа.

— Немного. — признаюсь несколько смущённо — таким взглядом он на меня смотрит. Вся кожа пылает и краснеет. Кажется, что глазами уже имеет на этом самом байке. — Но только не слишком сильно. — добавляю поспешно, как только замечаю морщинки на нахмуренном лбу. — Но больше не буду. Честное слово. Лучше смейся, чем ругайся.

И он смеётся. Откинувшись назад, прорезает ночную закостенелую тишину громким грудным смехом. И так легко на сердце и душе становится, что не могу не ответить ему тем же. Хохочу, пока на глазах не проступают слёзы. Я их больше не стыжусь. В эту секунду выходят сковывающие на протяжении четырёх дней напряжение и страх. Сама не замечаю, в какой момент смех перерастает во всхлип, а влага, переполнив глазницы, не удерживается в них и скатывается по щекам. Тело охватывает дрожь, перестающая в настоящий истерический колотун.

Не знаю, как это пережить. Просто не представляю! Сначала это, потом Андрей практически разорвал отношения из-за моего неадекватного поведения. А сейчас я и вовсе смахиваю на шизофреничку, которая то смеётся, то плачет без причины и повода. И не выходит успокоиться. Заливаюсь бесконечными потоками слёз, регулярно всхлипываю, трясусь, тискаю в пальцах ткань армейской футболки и давлюсь рыданиями.

Мужчина не старается выяснить причину или что-то сказать. Крепко обнимает, ласково гладит, сдержанно и обрывисто шепчет какие-то слова. Ткнувшись носом в шею, не могу даже его запахом успокоиться. Нос закладывает, а в ушах протяжно пищит навязчивый гул.

— Расскажи, Кристина. — просит обманчиво мягко. Шмыгнув носом, утираю его рукавом джинсовой куртки. Смазанный влагой силуэт расплывается по контуру, теряя чёткость очертания. Несколько раз быстро моргаю, вытираю глаза и, замерев, смотрю в чёрные провалы. Там решимость. Там сила. Там сталь. Я же сейчас размягчённый пластилин. Нет сил противиться мощи рук, железу взгляда и непримиримости голоса. Но я пытаюсь. Втянув губы внутрь, прикусываю их. — Рассказывай. — продавливает жёстче и злее.

Не могу сейчас в глаза ему смотреть. Резким движением головы обрываю зрительную коммуникацию, но сама толкаюсь к нему, ощущая на широкой горячей шее мокроту и соль, которую сама там и оставила.

Я не должна молчать. Знаю, что не должна, но говорить нереально трудно. Вот только моё молчание не поможет нам построить нормальные, крепкие отношения. Глубоко, но рвано вдыхаю. Опустив мокрые ресницы на щёки, судорожно хриплю:

— Я приезжала к тебе вопреки запретам, потому что чувствовала себя в безопасности. Знала, что если придётся, ты обнимешь, несмотря ни на что. — приглушённо выдаю часть правды.

Просто-напросто не могу рассказать больше, пока он не задаст прямой вопрос. Это Андрей и делает. Не вынуждая смотреть в его серьёзное лицо, всё же слегка отталкивает, изучая мои глаза, мимику, дёрганые движения рук и разорванное на частички дыхание.

— Чего ты боишься? Что тебя так напугало? Кто, Кристина? — нажимает всё сильнее, грубее продавливая интонациями моё слабое сопротивление. — Говори. Всё.

— Обними крепче. — выталкиваю невнятно, но он понимает. Добавляет физического давления на кажущееся стеклянным тело. Прочёсывает пальцами спутавшиеся от поездки на мотоцикле волосы и ждёт, пока решусь. А я, как заворожённая, слушаю сильные, но сбивчивые удары его сердца и ловлю частоту утяжелённого дыхания. Но всего через какие-то миллисекунды меня прорывает, словно устаревшую, изношенную, переполненную плотину. Не могу больше удерживать в себе. Нет сил и ресурсов. Места тоже давно не осталось. Всё забито.

— Я столкнулась с… ним. — уточнения не нужны.

Судорожное сжатие кулаков на спине причиняет физическую боль, ведь Андрей сжимает в них мои волосы. Коротко пискнув, дёргаю головой, и хватка ослабевает.

— Кто он? — цедит агрессивно, не скрывая ярости.

— Не спрашивай. — выпаливаю еле слышно, но набираюсь решимости и увереннее повторяю: — Не спрашивай меня, Андрей. Ты обещал никогда не задавать вопросов на эту тему.

— Скажи. — всё так же сквозь сжатые до скрежета челюсти.

Качаю головой и выбираюсь из его рук.

— Не могу.

— Почему, блядь?! — рявкает, вскакивая с мотоцикла. Остервенело взрывает пятками берцев улежавшуюся годами землю. Закуривает. В темноте вспыхивает красный огонёк и разгорается ярче, когда Дикий затягивается. Гневно выдыхает и устремляет на меня подавляющий взгляд искажённых злым безумием глаз. — Какого хрена ты защищаешь пидара, мать твою, тебя изнасиловавшего?! Что, блядь, не так с тобой?! — быстро хватает меня за плечи и встряхивает, как пластмассовый манекен. — Зачем ты это делаешь?!

Его бешенство даёт мне необходимые на сопротивление силы. Я подзаряжаюсь от его злости. Сжимаю кулаки и рычу, не замечая катящихся к подбородку слёз:

— Думаешь, мне это нравится?! Думаешь, я хочу ходить и шарахаться?! Думаешь, я бы молча стерпела насилие, если бы у меня был выбор?! Нет, Андрей! Выбора нет! — ору, застыв напротив него, словно камень. Пошевелиться не могу, все запасы сил на крики и признания трачу. Но и Дикий не шевелится. Не моргая, смотрит на меня, как на ополоумевшую. Даже сигарета медленно тлеет, зажатая зубами. — Если бы я могла рассказать!.. Если бы у меня была возможность отомстить любым способом, законным или нет!.. Я бы это сделала! Но я не могу, потому чтоон, — ненамеренно упор на местоимение делаю, а перед размазанным взглядом холодные серые глаза и едкая улыбка победителя, — намертво меня за глотку держит! — стремительно вскидываю руку и сдавливаю своё горло, перекрывая поток кислорода. Только когда нехватка воздуха даёт о себе знать тёмными вспышками, бессильно роняю кисть вниз. Нет больше ресурсов, поэтому хрипло и сорвано шуршу: — Я ищу у тебя защиты и понимания, а не давления. Его мне в жизни хватает. Если ты не можешь смириться с таким раскладом, то ты прав — ничего у нас не получится. Лучше сразу выкорчевать, пока намертво не впилось.

Собственный голос кажется чужим. Пустым, убитым, скрипучим, без грамма эмоций или оттенка жизни. Передёргиваю плечами, обхватываю их руками и заторможенным шагом прохожу мимо застывшего Андрея. Кажется, что совсем ничего внутри не осталось. Одна вспышка. Яркое пламя. Остывший пепел. Как сигарета. Меня выкурили и бросили под ноги. Безучастно ко всему окружающему таращусь в летнюю ночь. И нихрена не чувствую. Ни холода, ни тепла, ни ветра, ни боли, ни облегчения. Вообще ничего нет. Какая-то неестественная безликость, застопорившаяся в закупоренном сердце, вывернутой душе и поруганном когда-то теле. Слова исчерпали себя, как и сердцебиение. Создаётся впечатление, что все системные работы организма затормозили, медленно, но неизбежно останавливаясь. Нет в этой девушке жизни. Сама вышвырнула. Зачем она нужна, если смысл потерян?