Она уходит по-английски
Шрифт:
– Господи, это что такое?!
– спросила Таня.
– Это вечернее чаепитие, - улыбнувшись, ответил я.
– Не свидание?
– тоже с улыбкой спросила она.
– Нет, что ты. Какое свидание. Разве я похож сейчас на парня, пытающегося охмурить красивую медсестру?
Она посмотрела на меня пристально и с улыбкой ответила:
– Нет, нисколечко.
– Вот и хорошо. Пойдем, сядем вон на ту скамеечку.
Она взяла у меня две кружки, и мы подошли к скамейке. Я немного стряхнул пыль рукой и предложил ей сесть. Мы сели. Даши нигде было не видно. Наверное, уже вернулась
– Давай сначала я открою конфеты. Нужно же как-то отметить мою выписку и нашу встречу.
Сделав по глотку чаю, я спросил:
– Ну, как у тебя дела? Как твоя жизнь с молодым человеком?
– Все хорошо, живем. Пьет он сейчас правда сильно.
– Плохо.... А бабушка как?
– Бабушка хорошо. Она у меня крепкая старушка.
Мы сделали еще по глотку чаю.
– Ты-то сам как, Максим?
– Как видишь. Неплохо. Поставили кардиостимулятор. Вот завтра биопсия. На развод еще подал.
– Печально. Но все равно ты не должен сейчас об этом думать. Главное -это здоровье. Все остальное приложится.
– Скажи, а вот ты за что любишь своего гражданского мужа? Вот он не работает, пьет, небось, и бить пытался, а ты его не бросаешь, любишь. Вот скажи: за что? Не понимаю я вас, женщин.
– Ну, Максим, как тут скажешь в двух словах. Женщина просто любит и все. Тут нет объяснений. Просто люблю такого, какой он есть. Здесь все намешано. Жалость, страсть, нежность, страх, сила мужская. Он ведь не всегда таким был, и я уверена, что все будет хорошо. Найдет работу. Поженимся, дети будут.
Я вздохнул.
– Все равно не понимаю. Вот я работал, работал, не пил, не бил, не гулял, а меня не любили. Как так?
– Значит, не твоя это женщина, Максим, вот и все. Не твоя. Найдешь еще свою женщину, которая сама за тобой будет бегать и в глаза твои смотреть. Говорят, что лучше, когда тебя любят, а не ты. Так проще жить. Вот я люблю своего кобеля и страдаю.
Я посмотрел в глаза Тани. Они были прекрасны в сумерках этого вечера. Какая все-таки глубина. И в этой глубине отражался поникший человек, больше не верящий в любовь.
– Не смотри на меня так, Максим, а то я заплачу. Мне и тебя жалко. Это непросто, понимаю, потерять все на ровном месте, но что поделаешь. Нужно жить как-то, а новая любовь придет. Не сразу, но придет. По себе знаю. Только жить нужно без глупостей. Ты что там увидел?
– А? Да так, ничего.
– Это твоя жена побежала? Я правильно поняла?
– Да, она самая. Видимо, к матери пошла в реанимацию опять. И к отцу тоже.
– У нее что там и отец, и мать лежат?!
– Получается так.
– Ужас какой. Тоже не позавидуешь. Вот видишь, каково бывает. Ты потерял жену, а она может потерять и мать, и отца. Так что, Максим, радуйся, что еще так все выходит.
– Радуюсь, как видишь, и конфетами закусываю.
– Не хочешь ее догнать?
– Зачем?
– Ну... Поговорить, там.
– Не о чем нам разговаривать. Мы уже поговорили обо всем.
– Эх.... Все уходит так быстро. Вот и чай закончился.
– Действительно, Таня, нечему тут завидовать и гневаться нечего на нее. Жизнь будет не сахар. Пускай я уже не боец и не знаю даже, что со мной случится в следующий час, но,
по крайней мере, я не знаю, что случится. Как хорошо не знать, что с тобой будет. Это такая радость, что мы не знаем этого.– Так никто не знает, кроме Бога.
Я посмотрел опять в ее глаза и подумал, что тут без акваланга не обойтись. Уж больно глубина большая. Она моргнула.
– Ладно, Максим, побежала я. Пора уже, а то ругаться будут. Тебе бы не понравилось, если бы я вот так на час убежала чай пить в сквер с каким-то Максимом.
– Да, Таня, не понравилось бы. Тем более с каким-то Максимом.
Она хихикнула.
– Вот именно, поэтому побежала я, - сказала она и вложила в руку бумажку.
Когда медсестра скрылась за корпусом, я прочитал на бумажке:
".... Мой телефон, если что. Звони не стесняйся. Поболтаем. Всегда рада. Таня".
Я поднял голову и посмотрел на небо. Звезд не было видно из-за туч. Потом встал и пошел к себе в палату, забрав с лавки пустые кружки и початую коробку конфет.
На следующий день мне взяли биопсию, а еще через день выписали, скорректировав дозировку такролимуса. Как сказала Елена Николаевна: "Все вроде бы пока неплохо. Отторжение есть небольшое, но оно приняло хроническую форму. Через годик посмотрим сосуды, тогда и будем думать, что и как. Пока все оставляем, как есть".
Дома я узнал, что с работы пришло уведомление. Нужно было приехать в офис и закончить с формальностями увольнения, забрав трудовую книжку. Пришлось опять просить маму поехать со мной. Одному еще было сложно.
Утром следующего дня, позавтракав, мы сели в метро, где нам опять никто не уступал место. Потом пришлось ждать автобус. Потом еще минут пять идти пешком. Я уже и забыл, как добираться до офиса своим ходом. На машине это получалось куда быстрее.
– Мам, ты тут побудь в холле. Вон можешь кофе бесплатно выпить из автомата, а я схожу быстро заберу книжку трудовую.
– Хорошо, сынок. Я тут подожду. Если что, звони.
– Да не беспокойся.
Я поднялся на лифте на пятый этаж и в отделе кадров забрал книжку без всякого шума и пыли, потому что, оказывается, все уехали на тренинг в Казань. Девушка-стажер открыла сейф и достала тонкую белую папочку с моим договором и моей зеленой книжкой. Я поставил подпись, пожелал всего хорошего и ушел.
То, что шанс встретить кого-то из начальства, а тем более Ирину, снизился до нуля, меня радовало и поэтому перед тем, как навсегда покинуть этот офис, мне захотелось последний раз посидеть в моем любимом кресле на ресепшене, где и началась блестящая карьера Максима Еременко.
Открыв железную дверь, я прошел по тускло освещенному коридору, дошел до ресепшена и плюхнулся в свое любимое кресло.
– А вы, позвольте спросить, кто?
– оторвавшись от папок с договорами, спросила незнакомая мне девушка.
– Я Максим, а где Света?
– Кто такая Света?
– Она до вас работала. Два месяца назад она еще была тут.
– Не знаю. Я недавно работаю. Наверное, уволилась.
– Понятно, - многозначительно сказал я.
– Жаль. Мы с ней дружили. Она тут почти со времен "Большого взрыва" работала. Странно, что ее портрета нет среди этих лозунгов.