Она уходит по-английски
Шрифт:
"Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да придет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный подавай нам на каждый день; и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого".
Пока я читал молитву, на улице появились четыре человека. Они подошли к серому "Фольксвагену Пассат" и начали грузить в багажник вещи. Мангал, пледы, плетеные корзинки. Они были веселые и беззаботные.
Женщина села на переднее сидение, на заднее сиденье машины сел мужчина. Еще один мужик намного моложе первого подошел к
– Зачем мне открывать окно и пытаться их остановить? Это же полный бред был. От такого наркоза еще не такое причудится.
Я отвернулся от окна, оглядел комнату, перекрестился и пошел на кухню, где мама зашивала рукав на отцовской рубашке.
– Так что там насчет шкафа с кроватью, мам?
– Давай купим, конечно, чего тебе спать-то на полу?
– Хорошо, мам. Тогда я выберу что-нибудь по интернету. Расцветку там, модель.
– Обедать не хочешь?
– Нет пока, мам, не хочу.
– Документы все собери на завтра, чтобы домой не пришлось возвращаться.
– Хорошо, мам, соберу.
Я сидел за ноутбуком и пролистывал странички с моделями шкафов и диванов, прихлебывая горячий чай. Что-то щемило у меня в душе. Я встал из-за стола, подошел к окну. Молодые мамы и папы гуляли на площадке с детьми. Пенсионеры дремали на лавочках. Мужики открыли сезон домино, на фонарных столбах сидели вороны в ожидании ночи.
– Но ведь она же осталась жива...
Глава 14
– Молодой человек, может быть, вы уступите место пожилой женщине?
– Да уступят они, как же.
– Я вам сейчас уступлю!
– пригрозила двум женщинам мама.
– На вас еще пахать можно. Чего пристали к сыну? Не видите человек после болезни, в маске сидит?
– Женщина, ну что вы сразу так. Хорошо, хорошо, мы постоим. Мы же не знали.
– Раз молодой, так значит, сразу здоровый?!
– Мам, ладно, хватит. Чего шумиху разводить. Я и постоять могу.
– Сиди. Ехать еще долго. Ничего, сами постоят.
На следующей станции в вагон вошла целая толпа людей, которая смела этих двух женщин куда-то в самый конец. Я даже подумал, что, наверное, напиши ты себе на лбу слово "инвалид", все равно не уступят место, все равно не будут осторожничать и сметут так же, как и всех. Никого не волнуют твои проблемы. Никого, кроме матери.
В приемном отделении все сгрудились над маленьким окошком, словно пытаясь взять штурмом пивной ларек рядом с заводом, и кричали хором:
– Когда придет врач?!
– Мне дадут сегодня направление или нет?!
– Как мне пройти в 3-е отделение?
– Женщина, моему мужу нужно делать операцию на позвоночнике. В какой кабинет мне обратиться?
Из окошка донесся скрипучий женский голос:
– Пока не придет заведующий приемным отделением, ничего сказать не могу. Все вопросы решать через него, а у меня обед.
Окошко захлопнулось.
Народ начал бурчать и вновь проклинать государство, начальников и всех сразу вместе.Вернулась мама.
– Елена Николаевна сказала, чтобы мы подождали тут. Она сейчас позвонит в приемное отделение и договориться, чтобы нас приняли.
– Хорошо, мам, подождем.
– Маску не снимай, смотри сколько народу. Все чихают и кашляют.
– Хорошо, мам.
Минут через десять открылось окошко:
– Кто тут Еременко?
– Мы, - вскочила мама.
– Мы Еременко.
– Вот возьмите вашу историю болезни, идите в распределительный кабинет, сдайте вещи, и там вас проводят в отделение.
– Спасибо.
Я встал, взял пакет, мама взяла сумку, и мы пошли в этот кабинет по коридору. В спину же нам по традиции посыпались гневные пожелания, и вновь начали проклинать коррупцию и блат.
В отделении нас сразу встретила, как обычно, хмурая Елена Николаевна и попросила размещаться в двадцать шестой палате. Пришла она с тонометром в руках только через час, когда я уже отпустил маму домой.
– Максим, сейчас сходишь наверх и сделаешь рентген, потом на первый этаж тебя спустят девочки на лифте на эхо сердца. Кровь сдашь завтра перед биопсией. Если все будет хорошо, на третий день выпишем.
– Хорошо.
– Как себя в целом чувствуешь?
– В целом лучше, конечно. Боли уже не такие, как раньше. Ожоги зарастают, шов тоже. Голова болит часто, сердце дергает, на пятку наступать больно, стул жидковат. Вот примерно так.
– Ну да, все знакомо. Голова болит из-за такролимуса. Концентрация высокая, видимо. Завтра кровь сдашь, посмотрим. Назначу тебе еще таблетки стабилизирующие давление. Пятки тоже вещь знакомая. Пяточная кость, да и вообще суставы страдают от гормонов и в целом от таблеток. Ничего не поделаешь. Таблетки отменить все равно нельзя.
– Понимаю, да.
– Несмотря на боли, ты все равно ходи. Можешь на улицу выйти сегодня, если есть желание. Тебе сейчас залеживаться нельзя особо. Дома-то выходишь гулять?
– Редко. На балконе обычно стою, дышу. Слабость.
– Нет, балкон не подойдет. Нужно именно ходить по улице. Не долго, но ходить, сердце тренировать.
– Хорошо, буду теперь ходить. Вот сейчас перекушу и пойду, погуляю.
– Договорились. Мама уже домой поехала?
– Да.
– Ладно.
Палата была двухместной, и на данный момент я был в ней один. Разложив вещи, сходил, сделал рентген и эхо сердца. Сказали, что все в норме. Вернувшись обратно в палату, вскипятил воды и выпил немного чая с черным хлебом, посыпанным крупной солью, посидел немного, потом все-таки оделся и вышел на улицу, предупредив медсестер, что погуляю в сквере.
Весна набирала обороты. Погода действительно налаживалась, и те серые тучи с утра, что наводили тоску, сменились белой рябью на голубом небе. Воробьи купались в маленькой лужице и весело чирикали под солнцем. Шелест листьев убаюкивал, и после чая хотелось дремать, но тут блики солнца начали меня слепить. Я прикрыл глаза рукой и посмотрел, откуда идут блики. Сквозь реденькие кустики лучи отражались от покрытого позолотой купола храма и попадали прямо мне в глаза.
Решил зайти. В нос сразу проникли запахи ладана и горящих свечей. За столиком с книгами сидела уже другая женщина.