Она уходит по-английски

Похлопал меня по плечу и ушел. Потом я попытался заснуть. Ощущение внеземной радости меня покинуло, и я постарался заснуть, чтобы скоротать как-то время. Вернулась грусть. Простыни опять стали сырыми и жесткими, капельницы и дозаторы - ненавистными. Мир вновь отвернулся от меня.

Заснуть не получалось. Боль внизу живота терзала. Было невыносимо тяжело делать вдохи и выдохи, ворочаться. Зашитая грудина также болела. Под повязкой сочилось. Врачи даже предупреждали, что могут опять разрезать и шить по-новому, если не затянется. Ощущение, что меня акула погрызла всего. Шрам на груди, на животе отверстия, справа между ребер, слева - на плече от стимулятора. На шее трубки от катетера пришиты, к запястью датчик какой-то. Боже мой, за что мне это все? Что я сделал не так? Господи, помоги!

Меня перевели в отделение утром. Через несколько дней мои шрамы начали затягиваться. И на груди, и на животе. Мне снова разрешили выезжать на каталке в коридор. В шапочке на голове и повязке на носу.

Еще через неделю, при помощи отца, я начал вставать и ходить по палате. Человек в двадцать лет может опять учиться ходить, как ребенок? Кто бы подумал. От кровати до окна. Отдых и назад. Так по пять раз. Потом отдых большой и опять заново. Прошла еще неделя, и мне разрешили принимать пищу самому. Жидкую, кашеобразную пищу, печеные яблоки. Хотя, знаете, почти пятьдесят таблеток в сутки мне заменяли еду. Есть вообще не хотелось.

Врачи давали оптимистические прогнозы. Обещали скоро отпустить домой. Три из четырех биопсий показали нулевое отторжение. Стимулятор еще раз отладили с помощью чемоданчика. Анализы приходили в норму. Не падали лишь лейкоциты, и гемоглобин был низким. Кололи железо. Продолжали колоть антибиотики, давали гормоны, разжижающие. Попа моя, попа. За что тебе это?

Но от одной мысли, что я скоро все-таки могу вернуться домой, мне становилось наплевать на все трудности, уколы и таблетки. На каждодневную тошноту и боли, из-за которых приходилось пить анальгин.

Однажды меня навестили Степан, Андрей и Лена. Я даже удивился. Я вообще никого не ждал, а тут сразу трое. Встреча получилась короткой и скомканной. Они уселись на диванчике. Я был в коляске, как обычно, в маске и шапочке. Взгляды они отводили в сторону. Никто из них троих старался не смотреть мне в глаза. Я был не против этого. Так даже лучше.

Они задавали обычные вопросы: "Как прошла операция?", "Как это могло случиться?", "Что теперь врачи говорят?". Я также обычно отвечал: "Не знаю". Потом Андрей похвастался, что ему дали новую должность начальника отдела и что он уедет в США на стажировку на год.

Я посмотрел в этот момент на Ленку. Она еще сильней сжала руку Андрея и прислонила к его плечу голову. Андрей все рассказывал и рассказывал о проектах, о перспективах, о новых идеях.

Степан шутил на этот счет, философствовал, просил с улыбкой взять к себе подмастерьем, Ленка хохотала. Они считали, что сейчас все хорошо. Моя маска помогала мне скрыть волнение и чувство отрешенности от происходящего одновременно. Как здорово, что придумали такие маски.

Я сидел и думал. Кто эти люди мне теперь? Зачем нужно было вообще приходить? Чтобы я послушал о том, как у них все круто складывается в жизни? Зачем мне нужно знать об их дальнейших планах? А ты, Степан, чему радуешься? Философ ты недоделанный. Грузчиком ведь будешь работать в больничке этой через десяток лет и помрешь всеми забытый. А ты, Андрей, чему радуешься? И до пятидесяти ведь не доживешь. Я, конечно, и того меньше. Бессмысленная жизнь.

– Тленно все, ребят.

– Что?
– спросили они хором, оторвавшись, наконец, от своих планов на будущее.

Я сидел в кресле, молчал и смотрел в потолок.

– Что ты такое говоришь, Макс? - спросил, улыбаясь, Степан.

– Тленно все, говорю вам, и жизнь не имеет смысла. Срок очень короток. Не успеете оглянуться, как она закончится. Жизнь допьёт чай с молоком и уйдет по-английски, как в лучших романах. Навсегда. А ты останешься сидеть один. И неважно, где ты будешь в этот момент и с кем. В реанимации или на юбилее среди кучи народу.

– Макс, да прекрати нести чушь, - сказал Степан.
– Тебя, я смотрю, тут здорово химией пичкают.

– Да, нельзя так говорить, - подхватила Лена.
– Жизнь всегда имеет смысл, если хочешь жить. Мы понимаем твое трудное положение и сочувствуем тебе. Будем всячески тебя поддерживать. Навещать. Приехали же, как только смогли. Чего ты?

– Вы даже не замечаете, что Максима больше нет, и уже и не будет. Перед вами другой человек.

Они переглянулись между собой.

– Ладно, Макс, ты давай это... держись, - сухо проговорил Андрей.
– Тебе не сладко досталось. Понимаем.

– Мы, наверное, пойдем, а ты лучше отдохни, - поставила точку Лена.
– Мы к тебе приедем попозже еще.

Она поцеловала меня в щеку. Губы ее были холодны. Степан положил мне на колени несколько новых журналов в подарок.

Вскоре меня все-таки выписали из института. Мама с отцом и братом помогали собирать все вещи. Я плакал, жал руку всем врачам. Мама их отблагодарила, чем смогла. Кому денег в конвертике, кому шампанского бутылку и коробку конфет. Машину подогнали прямо к входу, договорившись с охраной. Мне выдали на руки выписку и кучу советов, как теперь жить. Сказали, чтобы ровно через месяц приезжал на очередную биопсию. На кровь - через три дня.

На шатких ногах, в маске, в пальто и шапке, я впервые вышел на улицу спустя почти два месяца. На улице уже вовсю шумела весна. Текли ручьи, пригревало первое солнце, пели птички. Я вздохнул весеннего воздуха и чуть не потерял равновесие от головокружения.

Мой мозг сразу заработал активнее, обрабатывая шум с улицы проходивших мимо людей. Я, как машина после капитального ремонта, выезжал из бокса в грязь и пыль, шум и гам, смех и слезы, радость и горе.

– Можно я зайду, попрощаюсь с отцом Михаилом вон в тот храм? Пять минут буквально и поедем.

– Хорошо, пойдем, я провожу, - сказала мама.

Мы подошли к храму.

– Дальше я сам. Подожди тут, пожалуйста.

– Хорошо, только не долго, сынок. Ты еще слаб.

– Я быстро, мам.

Храм был маленький снаружи, но внутри он мне казался огромным. Игра света, что ли.

– Шапку снимите, молодой человек.

– Что?

– В храме нельзя в головном уборе мужчинам.

– А.

Я снял шапку и запихнул ее в карман.

– Извините, а можно позвать отца Михаила?

Женщина уставилась на меня удивленно, сняла очки и сказала:

– Молодой человек, а отец Михаил уже почти месяц лежит в коме в нейрохирургическом отделении после аварии.

– Как так?! Он же ко мне приходил все эти дни. Я разговаривали с ним.

– Вы что-то путаете. Быть такого не может. Если не верите мне, можете сходить в главный корпус и навестить его. Вряд ли он смог даже глаза открыть.

– Странно. Он в каком отделении? Один там?

– Вторая машина тоже сильно пострадала. Я не знаю, кто он. С усищами какой-то мужчина, а наш батюшка с бородой. Не перепутаете. Вот и лежат там вдвоем, а мы молимся за обоих.