Онтологические мотивы

«прячемся на ночь ульи на ключ запираем…»

прячемся на ночь ульи на ключ запираем день предоставит свой невеликий срок мир это мед который мы собираем пусть не погибнет все что мы жили впрок в воздух стремимся путь пролагаем сами речь очевидна там где черна черта мы для того едим этот свет глазами чтобы словами всем сиял изо рта радиус стиснут сном в острие спирали время в конце точнее сочтет число но не забудем как мы тогда собирали жизни в раю золотое все вещество гибель крылата господи горький боже с грунтом сольется сбитый любовью влет мира так мало ночи гораздо больше все утешенье собранный за день мед скоро нас всех не станет и время мимо речь медосбор а на свете не быть легко только глоток навеки меда и мира большему пчел ничему не учил никто

«непригодным к любви ребенком…»

непригодным к любви ребенком только воздух в слезах протру всем вниманием лип к лебедкам к кабестанам в ночном порту и годами потом томило что надежда сбылась не вся на маршрут пролегавший мимо детский ялик на риф снося но удар и очнешься снова в фиолетовый мокрый свет у которого нет мясного фарша в теле и шерсти нет айвазовская гидра страха шевелилась в уме с утра что челнок направляет пряха и с веслом у нее сестра словно с пирса спорхнув котенок в перепонках проявит прыть чтоб из мокрых одних потемок до последних своих доплыть вся возня не длинней недели сноса клюву или крылу тут и вспомнишь зачем вертели жестяной кабестан в крыму а на суше где в поле рожь вся та что лепит в коржи семья лучше все-таки не проснешься или жить но в земле всегда

Адресат выбыл

становясь человеком которого все труднее совместить с предыдущим я кладу у постели листок с женским именем чтобы наутро сверить с тем которое вспомню и оно до недавних пор совпадало но от этих моих ежедневных упражнений лишилось лица я теперь не уверен что это действительно имя просто слово просыпаясь я спешу убедиться что такие дают человеческим детенышам я листаю портреты детенышей кто из них ты я учу наизусть телефонный справочник я помню имена но никто не подскажет которое чье я забыл алфавит фотографий мне сказали что люди вполне умирают но в этом нет ни малейшего смысла потому что смотри как пересохла память а листок у постели терпеливо перечислит сметана капуста средство от плесени каракули кактус полить понедельник лицо уже никому не подсказка наутро забываешь все что обещал себе вспомнить потому что не знаешь кому обещал и забываешь то что непременно хотел забыть но уже не помнишь зачем

Корпускулярно-волновое

на совести гиря на темени глаз до сфинктера взглядом пронзающий враз рейсфедер в руке в рукаве ватерпас родитель всемирному диву гефест ли в мозгу громыхает хромой улисса нептун не пускает домой а волны бегут от винта за кормой под острым углом к нарративу раскинулось море и мирно шуршит не лыком и наш путешественник шит туда где маслины растут и самшит стремясь за увертливой сушей но гнев августейшей старухи самой годами не шлет ему ветер прямой а волны бегут от винта за кормой к чему тебе волны послушай вот снова с рейсфедером сверху возник истерзанных зноем мозгов истопник он знает все беды внизу из-за книг но ум капитану не велен где шквалом сдувает рассудка слои у смертных одни предрассудки свои ученый внутри не хитрее свиньи хоть будь он еврей или эллин кто чачу античную гнал из точил кто фрукт преткновенья блуднице вручил не так поступает как вечно учил ильич листригонов с тачанки не он ли рейсфедером тучи зажег и в сущности жидо-масонский божок а сам с женихами садился в кружок вокруг симпатичной гречанки так просто историю сном охватив убогую похоть впихнуть в нарратив пока взгромоздившись на шаткий штатив шальной нивелир прободает всю местность сквозь сфинктер лучами журча в окошке семейная меркнет свеча а радиоволны бегут от ключа и мысль в голове пропадает

Дочь гастарбайтера

птицы поют на иностранном языке мы не слушаем когда говорят не с нами деревья растут несмотря на то что их никогда не любили родители деревья не поют а птицы плодоносят иначе но сходства между ними больше чем между ними и нами и они мирятся с этой разницей которую мы толкуем в свою пользу с нами говорит учительница она говорит на неизвестном языке но мы неизвестные дети нас научили в классе на краю последнего континента эта учительница делает вид что интересуется кем мы будем когда вырастем было бы странно если бы она спросила деревья но никому не приходит в голову континент истекает и в окне мы видим свет адресованный деревьям а не тот который нам предписали птицы поют на иностранном языке потому что каждый язык иностранный если сравнить со всеми остальными самая глупая девочка в классе втайне знает что не будет никем кроме той какая уже оказалась сама по себе но в этом предосудительно признаться при всех ей уже намекали про птиц которых она не хватает с неба и может быть она вообще тут дочь гастарбайтера человеческие дети сидят в классе и учатся не думать о времени когда они окажутся чижами и шелковицами когда вымученный учительницей вопрос встанет в непредвиденном смысле только предвиденные смыслы безопасны этот континент последний но от нас скрыли это чужой свет но мы не заметили

Пири

высоко и страшно в мире время вертится с трудом непреклонный роберт пири ищет полюс подо льдом подминают нарты мили пири прется на рожон век почти как спит в могиле но маршрут не завершен мнимый полюс только точка компас в космос увело от старанья сын и дочка эскимосы у него неподсудна гибель сглазу быстрым псам она не крюк сын и дочка вышли сразу полюс выскользнул из рук а при жизни было хуже полыхало как в аду синий газ в небесной луже искры бритвами во льду наги мы и в стужу босы всей судьбы на полчаса сослепу как эскимосы упускаем полюса все чьи ночи в мире пестром так арктически черны полюсам как прах погостам насовсем обречены

Двор

когда не ставало соседа он раком был болен своим тоска над подъездом висела где сонно мы с братом сопим был громок наш двор и огромен в нем бабы орущие зло древесных раскидистых бревен тогда еще там не росло я даже вам дату найду в одном забубенном году сосед александр иваныч болел своим раком тогда но врач уверял его на ночь что эта болезнь без вреда а я проповедуя брату вопрос избегал поднимать он жизни соседской утрату был молод всерьез понимать не знает дитя наперед что кто-нибудь в муках умрет наутро соседа не стало и мать наваривши борща реестр телефонный листала оркестр и машину ища чтоб музыка зычно пропела хотя и не всю до конца вторую сонату шопена над скудной судьбой мертвеца мы видели все из окна а взрослые пили до дна соседское кончилось время но двор оставался как был потом посадили деревья и кто-нибудь столики вбил пока пацанов забривали в чужую сибирь без следа отцы их козла забивали а бабы орали всегда и мозг неизбежно ослаб от всей этой водки и баб мы жили тогда по ошибке мы зря колотили козла одна шестеренка в машинке чеканящей время сползла быльем поросли постепенно как дачный участок ничей могучие такты шопена покатые лбы трубачей им грыжа награда за труд и бабы надсадно орут

«а перед ночным трубачом…»

а перед ночным трубачом телец или овен виновен не ты и ни в чем сам черт не виновен пусть тщится и щерится всласть всей пепельной гущей с фалангами полыми пясть на клапан кладущий он лбом в облака лиловат прогрессу преграда где низ а не верх виноват обман и неправда не мухам под свод потолка не осам затея отправить на суд паука кровинку злодея годами где сны не спасут мы воздух мозолим но дудкой скелеты на суд скликать не позволим бесчувственна к речи ручья могильная глина вина потому что ничья и очередь мнима

Лесопотамия

на площади где взгляд скулит от зноя впадая устьем северным в тоску нам растаможат небо нарезное на каждого по острому куску дрожать ему в клешнях не утешая подобно злому зеркалу без дна но с птичьим зайчиком кому большая позволена до глаз голубизна и девушки сплошные комсомолки сбиваясь в многобедрую гурьбу подносят неумелые осколки в полупоклоне к флагу и гербу а сзади лес подробности потери пути откуда выводкам своим таскают механические звери мышей и мошек с боем часовым у неба здесь особенное свойство в нем бога нет хоть вспять слюной слепи лес цел но в нем животному расстройство енотовое заячье терпи когда спадает комсомольский гомон страна лесопотамия пуста и только мозг своих чудовищ полон горящих экскурсанту из куста

Жалобы и рыбы

непохоже чтобы другие жили до нас поручиться можно только за тех кого закапывал своими руками кладбищенский сторож помнит больше он курит листья и нанизывает имена которые уцелели только в его памяти и постепенно из нее испаряются эти люди не принадлежат никому бога который назвал бы их своими им уже не придумать а у нас нет времени рыбы плывут издалека чтобы их ловили у них тоже никого не осталось кроме нас последнего и любимого врага но мы охотимся на жуков потому что это гораздо проще хотя потом не знаем что с ними делать мы вообще не знаем что делать когда самая глупая девочка в классе произносит слово завтра никто не понимает что она имеет в виду разве завтра не такое же сегодня как все остальные надо вызвать ее родителей но они смущают учительницу щебеча на своем птичьем мы наверное дети и поэтому играем в школу притворяемся что встаем по будильнику выходим к доске но помнящий имена обещает что еще отдохнем что еще никто не наживал грыжи на ловле жуков и что каждому найдется где распрямиться на последнем континенте места все больше он показывал свой чудесный улов носорога с лиловым металлическим отливом ростом с мышь и жалобно летает но всегда возвращается как часовая стрелка нам неловко потому что живем без хозяина сторож все объяснил мы просто устали  мы все вместе но нам одиноко с этими рыбами возлагающими непомерные надежды и некуда возвратиться потому что мы никогда не улетаем

«я родился другим а не этим…»

я родился другим а не этим но не стал объяснять и меня приравняв к человеческим детям воспитала чужая родня лучшей яви не ведая кроме сна и в нем благодарно сопя я не знал что не тот я по крови за кого принимаю себя может быть лишь последнюю бездну рассекая артритной стопой ухитрюсь перед тем как исчезну очутиться тем самым собой в ком сгорают как в кратере птицы сочиненного смысла слои и фасеточный мрак роговицы обнажает секреты свои