Оперетта
Шрифт:
Слава нового жанра — слава скорей скандального, чем чисто-художественного порядка. Имя Оффенбаха запоминается благодаря сенсационным рассказам о парижских триумфах «маэстро», об опереточной горячке во Франции, о таинственной взрывчатой силе, которой обладает искусство «каскада», об изысканной гривуазности, которая кружит головы, о тончайшей «blague», потрясающей иностранца, заглянувшего в знаменитый Буфф-Паризьен.
Осведомленность об оперетте идет также из источников посетителей кафе-концертов парижских бульваров, совершенно справедливо устанавливающих связь между опереточным рондо Шнейдер и песенкой прославленной королевы шантана Тереза. И совершенно естественно, что оперетта приходит в Россию не только через театр, но и через эстраду кафе-шантанов и летних увеселительных садов.
Часть третья. Зарождение и развитие оперетты в России
II. ФРАНЦУЗСКАЯ ЭСТРАДА И ПЕТЕРБУРГСКИЙ
Впервые знакомство русского зрителя с опереттой произошло благодаря петербургскому увеселительному заведению, носившему своеобразное название «Воксала искусственных минеральных вод», или, как его обычно называл веселящийся Петербург, «Минерашки».
Создателем славы «воксала» был владелец кафе-ресторана на Невском проспекте Иван Иванович Излер, который в начале сороковых годов приобрел загородный сад, находившийся в Новой Деревне, во владеньях графа Строганова, и умело использовал имеющуюся там эстраду.[143] На ней устраивались концерты, привлекавшие петербургскую аристократию, в своих экипажах приезжавшую сюда и совершавшую вокруг эстрады прогулки. Предприятие Излера стало особенно популярным с тех пор, как он начал заменять концерты оркестра выступлениями цыганских хоров, тирольских капелл во главе с Деккер-Шенком и даже поразивших Петербург арабских гимнастов.
В конце пятидесятых годов Излер расширяет свой «воксал», выстраивая, помимо эстрады, еще и летний театр, где он демонстрирует модные в то время «живые картины», а с 1862 года здесь появляются первые французские шансонетки, и песенка «Folichons et Folichonettes», завезенная в Россию четою Валетта, облетает весь Петербург.[144] Шансонетные артисты Мария Дюшен и Пети упрочивают славу каскадного жанра в Новой Деревне, и французы постепенно вытесняют популярных тирольцев.
Излер вводит в своих программах постановку «интермедий» с пением и танцами силами французских артистов под руководством ангажированного из парижского «Эльдорадо» Ораса Лами, а далее переходит к исполнению отрывков из оперетт.
Это начинание имеет огромный успех. По следам Излера, чередующего опереточные отрывки с выступлениями шансонетных певиц (вплоть до Тереза), идут другие антрепренеры. Возникающие в Петербурге в силу растущего спроса кафе-шантаны вроде «Шато-де-флер» Ефремова и «Семейного сада» Егарева культивируют на своих эстрадах арии из оперетт, а бесчисленные танцевальные предприятия вроде танцевального зала Марцинкевича пропагандируют последнее слово парижского дансантного искусства — кадриль с канканной концовкой.
Таков один из каналов, через которые проникает в Россию оперетта. Шантан с доступными представительницами «каскада», танцевальные залы, являющиеся обычными домами свиданий и свившие себе прочное гнездо в жаждущей увеселений столице, — вот центры, в которых создается первое представление об оперетте. Но это представление не могло ни в какой степени соответствовать действительной оценке жанра, потому что и «воксал» Излера, и все прочие предприятия, шедшие по его стопам, являлись откровенными очагами разложения. «Обойдите все увеселительные заведения, которых несть числа, — пишет печать того времени, — и вы повсюду встретите разврат, разврат подвижной, разврат, доходящий до последних пределов цинического растления».[145] Шантанное преподнесение опереточного жанра завершается возникшим в 1869 г. в Петербурге, на Екатерининском канале, возле казарм гвардейского экипажа, театром В. Берга, в котором на равных началах культивируются и оперетта и шансонетка. Но если к Излеру собиралась и «семейная» публика, то предприятие Берга носит вполне откровенный характер, окончательно укрепляясь как форма для последующих заведений шантанного типа. Здесь «каскад» представлен в самом обнаженном виде, гривуазность заменена порнографией, а изящество французской «blague» подчас сведено до полного непотребства. «Творчество» наиболее популярных певиц берговского театра Бланш Гандон и Филиппо не раз становится достоянием скандальной газетной хроники и даже предметом судебного разбирательства.
Опереточные отрывки, исполняемые здесь, и законченные одноактные вещи, естественно, в очень слабой степени отражают подлинную сущность парижской оперетты. Но даже в таком виде оперетта вызывает необычайный прием у веселящегося Петербурга, привлекаемого сюда исполнителями, создающими иллюзию, что дело происходит не на Екатерининском канале, а почти на Елисейских полях. Театр Берга существует, однако, недолго и уходит в небытие, оставив по себе недобрую память как насадитель кабацко-шантанного искусства в Петербурге.
В качестве нового центра в 1870 г. на площади Александринского театра возникает театр «Буфф», целиком посвящающий свою деятельность пропаганде французской оперетты.
Труппа, набранная из числа актеров потерявшего популярность излеровского «воксала» (сгоревшего в 1876 г.), во главе с талантливыми актером и режиссером Ру, начинает работать в «Буффе», ставя, главным образом, одноактные оперетты. Театр с первых же дней приобретает
свою аудиторию и, платя известные отчисления дирекции императорских театров, сохраняющих за собой монополию постановки оперетт в полном виде, становится на путь приглашения в качестве гастролерш крупнейших представительниц парижской оперетты. С этого момента «Буфф» — самый модный театр аристократического Петербурга, о котором Некрасов иронически писал:Жизнь наша пуф,
Пустей ореха.
Поехать в «Буфф»
Одна утеха.[146]
Особенностью «Буффа» было то, что основные силы, появившиеся в нем, прошли до Петербурга школу парижских театров. К этим силам добавляются подлинные корифеи французской оперетты, и специфический Петербург имеет возможность последовательно познакомиться с мастерством Гортензии Шнейдер, Силли, Зюльмы Буффар, Анны Жюдик, Марии Эме, Жанны Гранье, Жоффруа и Анны Тэо.
Все они прошли через подмостки петербургского «Буффа» в период с 1871 по 1877 год и сыграли, бесспорно, огромную роль не только в ознакомлении с мастерством исполнительства, но и в передаче хотя бы внешних приемов этого мастерства нарождающимся актерам русского опереточного театра. Это период прямого и активного влияния французской сценической практики на возникающую русскую оперетту. И особенно сильным было это влияние именно в Петербурге, который еще долго спустя будет культивировать французские опереточные труппы, хотя их силы не смогут пойти в сравнение с тем выдающимся ансамблем, которым располагал «Буфф».
Первой гастролершей явилась Гортензия Шнейдер, предпочитавшая в период осады Парижа и Парижской коммуны пребывать вне пределов Франции. К тому времени, в особенности после парижской выставки 1867 года, слава Шнейдер была чрезвычайно велика среди петербургской аристократии. Поэтому известие о предстоящих ее гастролях вызвало необычайное возбуждение в сановном Петербурге.
За месяц до ее первого выступления в «Буффе» (10 декабря 1871 г.) все билеты на ее гастроли были раскуплены, публика предполагала увидеть на сцене «нечто, превосходящее по своему цинизму все, что она видела до сих пор, какое-то олицетворение разнузданности и гривуазности, доведенное до последней степени».[147]
Ажиотаж, связанный с предстоящими гастролями Шнейдер, рос с каждым днем. Современный рецензент красочно описывает обстановку, сопровождавшую приезд создательницы роли «Герцогини Герольштейнской» в Петербург:
«По телеграфу из Петербурга в Вержболово заказан экстренный поезд; запасы цветов всех оранжерей петербургских были скуплены вперед на две недели, ювелиры спешили сделать дивный скипетр с бриллиантами и ряд браслетов, брошей, фермуаров; выбиралась особая депутация, которая должна была встречать «диву» на Варшавском вокзале, усадить ее в карету и, если не встретится каких-либо препятствий со стороны полиции, отпрячь лошадей и на своих раменах довезти до гостиницы Кулон (нынешняя «Европейская»), где уже были отделаны заново дорогие аппартаменты... Едет Шнейдер! Ah! allons, il у a encore des beaux jours pour la cascade».[148]
Петербургская аристократия желала оказаться достойной той изысканной европейской аудитории, которая, приезжая в начинающий становиться космополитическим Париж, считала обязательным признаком хорошего тона провести первый же вечер в Фоли-Драматик, Буфф-Паризьен, или в Варьете. Поэтому Петербург, так сказать, заранее апробировал общепризнанную «королеву оперетты», которая на подмостках петербургского «Буффа» дебютировала в своей коронной роли «Герцогини Герольштейнской».
«Зала театра "Буфф", — писал рецензент, — представляла необычайное зрелище: вся наша "кокотократия" явилась au grand complet. Обнаженные плечи, вырезные жилеты, колоссальные желтые шиньоны, английские проборы, завитые парики, гладко лоснящиеся лысины, локоны, усы, бороды, бакенбарды, белила, румяна, пудра и кольдкрем — все это сливалось как-то в одну оживленную картину... Лихорадочное ожидание выражалось на всех лицах, какой-то шопот и жужжание пробегали из одного конца зала в другой... Но вот приближается торжественная минута: на сцене адъютант объявил о прибытии великой герцогини... Все смолкло, и слышно только биение нетерпеливых сердец под ослепительной белизной рубашек Лекретр и безукоризненно сшитыми сюртуками и мундирами Брунста».[149] Перед нами коллективный портрет петербургского посетителя французской оперетты начала семидесятых годов. Это аристократия, военная и невоенная, это верхушка сановной столицы, наверняка не посещающая идущих в этот период русских опереточных спектаклей в Александринском театре, да и вообще не заглядывающая туда в данный период, но не пропускающая ни одной премьеры в Михайловском театре и в итальянской опере. Эта публика не могла не разделить восторгов высшего света и полусвета Европы по адресу той, которая была прославлена не только как Елена и Булотта в «Синей бороде», но и как европейского масштаба демимонденка. Пожалуй, второе качество вызвало особенно повышенный интерес к Шнейдер и доставило ей успех, с которым не могут сравниться в дальнейшем лавры Буффар, Эмэ, Тэо и даже Жюдик.