Опора трона

— По вашим указаниям, все делали. Нарекли сей водоход «Скороходом». А что быстро вышло, объясню так, — мастер огладил свою длинную бороду, хитро прищурился и пустился в долгие разъяснения.

По его словам, идея создания судна с движителем зародилась в нем с детства, со времен его жития в Нижнем Новгороде, где он воочию наблюдал тяжкий труд волжских бурлаков. Когда перебрался в Петербург, занялся этим вопросом вплотную. К моменту нашей встречи у него уже был готов проект барки с колесами, которая могла идти вверх по реке, благодаря исключительно течению и заведенному вперед канату с якорем.

— Как порешали мы с вами, государь, паровую машину конструировать, сразу решил соединить два проекта. Барку нашли быстро — этого добра на Москве-реки хватает. Соорудить колеса и приводные механизмы совсем нетрудно, когда на руках готовые чертежи. А машина… Так не сложнее часов будет, кои делать и чинить я большой мастак и охотник.

С этими словами Кулибин протянул мне серебряное в узорах яйцо с откидной крышкой. Под ней прятался циферблат. Заводились часы позолоченным ключиком и каждый час исполняли «Боже, царя храни!» Иван Петрович меня уверил, что было бы у него времени побольше, он сделал бы часы, в которых через открывающуюся дверку можно разглядеть настоящее представление.

— Это очень тонкая работа, Ваше Величество. А машина паровая, она попроще будет. И есть у меня, кому заказ исполнять на части для такой машинерии. Прошу на борт, Ваше Величество, самолично убедиться.

Мы с Перфильевым, патриархом и Кулибиным поднялись по трапу на палубу парохода. Мастер косо глянул на Платона, но промолчал. Я знал, что он твердых убеждений старообрядец, даже отказался принять дворянское звание, чтобы не сбривать бороду.

— Ну, Иван Петрович, рассказывай, показывай, — улыбнулся я Кулибину. — Удивил ты нас всех, признаться.

Кулибин расцвел. Он сбивчиво, но с огромным энтузиазмом начал объяснять устройство своего детища. Мы спустились в машинное отделение. Жар здесь стоял неимоверный, несмотря на открытые люки. Огромный медный котел, обложенный кирпичом, пыхтел, как разъяренный бык. В топке, под ним, ярко пылали дрова, рядом стояли двое чумазых кочегаров.

— Вот, Ваше Величество, сердце машины, — Кулибин указал на два массивных чугунных цилиндра, из которых торчали толстые, отполированные до блеска штоки. — Пар из котла поступает сюда, толкает поршни. А те, через кривошипно-шатунный механизм, вращают вал, на коем гребные колеса насажены.

Он показал на сложную систему рычагов и шестерен, что с мерным лязгом и скрипом передавали движение от поршней к колесам. Пахло горячим металлом, маслом, углем и еще чем-то незнакомым, но явно машинным.

— А размеры какие у твоего «Скорохода»? — спросил я, стараясь говорить так, будто разбираюсь в этом не хуже него. Мои-то знания были чисто теоретические, из будущего, а он все это руками сделал!

— Длиною, Государь, восемнадцать саженей, шириною — четыре с половиной. Осадка — аршина полтора, не боле. Машина паровая, почитай, лошадиных сил двадцать пять выдает, а то и тридцать, ежели поднатужится. Против течения Москвы-реки верст пять в час идет, а по течению — и все восемь даст. Грузу может взять до трех тысяч пудов, либо человек сто пассажиров. Корпус деревянный, сосновый, просмоленный. Колеса тоже деревянные, лопасти дубовые.

Я удовлетворенно кивнул. Для первого раза — более чем впечатляюще. Если обшить пароход стальными листами, да убрать гребные винты, заменив их на обычный, в корме… У меня будет свой броненосец!

— А ну-ка, Иван Петрович, прокати нас на ту сторону реки и обратно. Пусть народ еще раз подивится, да и патриарх наш святой оценит мощь инженерной мысли российской. Он тебе потом его и освятит. Дабы разговоров лишних не было.

Платон, до того молчавший и с опаской косившийся на пышущий жаром котел, перекрестился.

— Да будет воля твоя, Государь. Но, признаться, боязно мне сие… сооружение. Не развалится ли по пути?

— Не извольте беспокоиться, Ваше Святейшество, — заверил Кулибин. — Крепко сделано, на совесть.

«Скороход» дал протяжный гудок, оттолкнулся от пристани и, взбивая воду колесами, двинулся вверх по реке. Народ на берегах ревел от восторга. Я стоял на палубе, рядом с Платоном, и чувствовал, как гордость распирает грудь. Это было только начало. Впереди — железные дороги, электричество, новые машины… Россия должна была стать не просто великой, а передовой державой!

Когда мы причалили у Кремлевской набережной, у подножия древних стен, и я, поблагодарив Кулибина и пожав ему руку, собирался сойти на берег, меня окликнул тихий, но твердый голос:

— Ваше Величество, позвольте слово молвить.

Я обернулся. Передо мной, отделившись от группы генералов, стоявших поодаль, вытянулся в струнку Суворов. Мой будущий гений войны.

— Говори, Александр Васильевич, — я постарался, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно, хотя сердце забилось чаще. Судьба Суворова — это не просто судьба одного генерала. Это, в некотором роде, судьба всей русской армии.

На Оке, когда принимал присягу Румянцева и его людей, позвал с собой и генерал-поручика. Видно было, что он колебался — разные желания раздирали его на части. И все же он отказался. Заявил, что стыдится солдат своей бывшей дивизии, что, если был бы все это время с ними, это одно, а в положении пленника — это другое.

Раз сам теперь обратился, что-то изменилось в его голове.

Суворов несколько мгновений молчал, словно собираясь с духом. Потом резко, по-солдатски, рубанул:

— Ваше Величество! Долго я думал, маялся душой. Присягал я императрице… Но ее нет. И России той, что была, тоже нет. А есть… есть вы. И народ, что за вами пошел. И… — он кивнул на дымящий пароход, — и вот это. Будущее. Я солдат, Ваше Величество. И место мое — в строю, а не в праздных раздумьях. Коли вы примете мою службу… я готов присягнуть вам. Верой и правдой. До последней капли крови.

Он выдержал паузу, и я увидел, как в его глазах блеснула слеза, тут же, впрочем, смахнутая резким движением руки.

— Тяжело мне, Государь, слово сие вымолвить… Но… не могу я иначе. Россия — она одна. И служить ей — мой долг.

Я смотрел на него, и у меня у самого комок к горлу подкатил. Я знал, чего ему стоило это решение. Знал, какую внутреннюю борьбу он прошел. И ценил это безмерно. Его-то я не покупал, как Румянцева — он сам дошел до нужного мне решения.

— Александр Васильевич, — я шагнул к нему, положил руки ему на плечи. — Я не просто принимаю тебя службу. Я… я счастлив, что такой великий воин, Ахиллес, будет сражаться рядом со мной. Вместе мы сделаем нашу Родину такой, какой она должна быть — сильной, свободной, процветающей. Однако…

Генерал-поручик дернулся как от удара, освободил плечи. Напряженно всмотрелся в мое лицо.

— Я понимаю. Доверие надо заслужить…

— Правильно понимаешь, генерал-поручик. Доверяй, но проверяй! Есть у меня для тебя поручение сложное. С отражением набега ногаев вышло нехорошо. Не справился мой человек, Федор Дербетев. Донесение вчера пришло плохое. Многие селения пострадали. Мне нужно, чтобы ты отправился на Дон, возглавил силы обороны и решительным броском расправился с ногаями. От Ейска до Кизляра. Кубань и Терек не переходить, чеченцев и черкесов не задевать. Последних нужно постараться на свою сторону притянуть. Ногаев переселить поближе к южному Уралу. Яицкие казаки за ними присмотрят.