Опора трона

(1) Сорта токайского вина отличаются по количеству корзин заизюмленного винограда, которые добавлялись на бочку. Вот почему на этикетке хорошего Токая можно встретить изображение нескольких корзин.

Глава 9

Теплый осенний ветерок трепыхал занавесы открытого до половины французского окна. Вечерняя Вена дарила звуки непрекращающегося уличного праздника. Знать не скупилась на празднества, на роскошную одежду и мебель, и в кармане простолюдина-ремесленника всегда мог завалиться талер-другой, чтобы после рабочего дня хорошо повеселиться. Эта же знать знала толк в утонченных удовольствиях и жила весело, разгульно, в то время как их императрица исповедовала простоту, граничившую с суровым аскетизмом. За это венцы ее любили, а заезжие аристократы морщили носы.

Андрей Разумовский был из их числа. Только днем молодой наследник и любимчик бывшего гетмана Малороссии ехидничал на эту тему на обеде у русского посла — приватная встреча была обставлена со всей пышностью хлебосольства русского барина, являя яркий контраст с приемом, оказанным при дворе молодому красавцу из Петербурга. Но сейчас ему не до пышнотелой и скупой Марии-Терезии вечно в черном платье и чепце. Его взору открывалась куда более приятная картина. Напротив разобранной постели, в которой развалился князь в бесстыдном неглиже, стояла арфа, и на ней играло очаровательное создание, еле прикрытое кружевным полупрозрачным пеньюаром — девушка знала, как подать себя в выгодном свете. Постельный шпиц был безжалостно изгнан со своего законного места и теперь, укоризненно посматривая на вторженца, жался у ног своей хозяйки.

Она просила звать ее отныне княгиней Елизаветой Владимирской, титул княжны Таракановой был оставлена в прошлом. Андрей откликался на имя Анжей. Так обращалась к нему его прошлая любовь — темпераментная царевна Наталья Алексеевна. Нынешняя любовница оказалась не менее страстной, но куда более опытной. Сколько мужчин грело ее постель, оставалось только догадываться. Десятки? Сотня?

«Не была бы она такой дурой, цены бы ей не было, хотя формами не удалась», — лениво подумал Разумовский, разглядывая грудь и бедра подруги.

Словно услышав его мысли, Лиза выдала очередную глупость:

— Мой старший брат Петр III расчистил мне дорогу к трону. Когда ты представишь меня австрийской императрице?

Анжей с силой хлопнул себя ладонью по лицу.

— Когда же ты запомнишь, дорогая, что покойный император Петр Федорович тебе совсем не брат, а нынешний смутьян и тиран маркиз де Пугачев — и вовсе самозванец?

— Но газеты пишут… — капризно надула губки княжна.

— Кто читает газеты? — перебил ее Анжей, закатывая глаза.

— Я сейчас тебе кое-что покажу.

Девушка упорхнула в будуар и чем-то там загремела.

Князю хотелось пить, но вставать было лень. Он откинулся на подушки.

«Отец потребовал, чтобы я уложил Тараканчика в постель — самое удивительное его поручение в моей жизни. И совсем нетрудное. И не лишенное приятности».

Андрей был третьим, но самым любимым среди шестерых сыновей Кирилла Разумовского. Избалованный повеса, от женщин он не знал отказа. Княжна Тараканова-Владимирская исключением не стала. Он успел послужить на флоте, поучиться в Страсбургском университете и поблистать при дворе покойной императрицы Екатерины Великой. С таким послужным списком мужчине сам бог велел покорять женские сердца.

Бедная Екатерина. Какое блестящее царствование, и какой прискорбный финал. Теперь, судя по всему, о «Великой» забудут, если только не выйдет с планом бывшего гетмана. Тот решил сделать ставку на эту венскую вертихвостку, добиться ее воцарения, а сына сделать фаворитом по примеру сиятельного дядюшки. Задумка сложная, но осуществимая — лучше самозванка, зависящая от аристократии Российской империи, чем самозванец, отправляющий эту аристократию на плаху. Слухи о страшной казнительной машинерии Пугачева будоражил умы Европы. Газеты смаковали подробности.

— А вот и я!

В комнату как пава вплыла русская царица из далекого прошлого, не иначе. На голове кокошник в речных жемчугах, длинное прямое платье усеяно драгоценными блестками и расшито золотыми узорами.

— Манифик! — только и оставалось выдохнуть Анжею. — Ты божественна, душа моя. В таком наряде можно и ко двору.

— И когда это случится? — сверкнула глазками Елизавета.

— Когда в Вену прибудет мой батюшка. А пока он в пути, и нас есть время заняться более приятными вещами. Иди ко мне, моя императрица!

«Царица» одним движением скинула незашнурованное платье, кинулась в постель к любовнику. Хотела избавиться от кокошника, но Анжей не дал.

— Давай в нем!

* * *

К моему приезду в Москву, Баженов решил реабилитироваться. Объявил, что ударным трудом удалось отремонтировать царские мыльни на втором этаже Теремного дворца. Восстановлено может не как во времена Алексея Михайловича, но очень близко. Разумеется, я захотел смыть пот, расслабиться. Позвал камердинера:

— Жан! Вели топить мыльни! Погорячей!

Мой верный слуга, появившийся словно из воздуха, поклонился.

— Слушаюсь, Государь! Будет исполнено в лучшем виде!

Я скинул тяжелый пропотевший красный кафтан, оставшись в исподней рубахе и портках. Прошелся по палате. Неуютно. Все еще неуютно. Этот Теремной дворец, хоть и отделан заново, пах стариной, пылью и… не мной. Слишком много здесь было чужого, давно ушедшего. Но мыльни… Баженов обещал, что царская банька будет словно заново рожденой. Восстановлены в точности по чертежам.

Я ждал. Слуги засуетились, забегали. Из коридора доносились приглушенные голоса, скрип дверей. Я успел поработать с документами, прочитать европейскую корреспонденцию. В Лейпциге Гете анонимно опубликован роман «Страдания юного Вертера». Большой фурор. Английский химик Джозеф Пристли выделил кислород в виде газа. Тоже важное открытие. Я велел «шведам» не ограничиваться только политическими событиями — присылать мне любые новости из мира науки, искусства. Интересовали также удачные и неудачные морские путешествия, любые судовые журналы, что получится достать, карты и атласы.

Наконец, Жан вернулся.

— Государь, мыльни готовы! Пар — что надо! Так банщики сказали, сам я не дока в русской помывочной забаве.

— Веди!

Мы двинулись по переходам, вниз по лестницам. Постепенно воздух становился теплее, влажнее, доносился легкий древесный аромат. Вошли в большие сени. Здесь было светлее, чем в коридорах, благодаря нарядным узким окошкам, и царила особая, чуть блаженная атмосфера. На лавках были аккуратно разложены чистые полотенца, веники — дубовые, березовые, даже пихтовые. Огромный медный таз для обливания сиял чистотой. Пахло можжевельником и свежим деревом.