Опора трона

— Можно соединиться с войсками, выходящими из Грузии, — задумчиво протянул Александр Васильевич.

Я удивленно вскинул брови. Суворов охотно мне все растолковал в двух словах. По инициативе грузинской стороны, Имеретинского царства, в Грузию был отправлен отряд генерал-майора Тотлебена. Сначала слабенькая, эта экспедиция вскоре пополнилась Томским полком и другими частями. Всего около четырех тысяч человек. Совершив труднейший переход через Дарьяльское ущелья, русские войска оказались в Грузии. Действия их были признаны весьма противоречивыми. Теперь же, после заключения мира, эта серьезная боевая единица должна была вернуться в Россию.

— Рад, что ты, генерал, сразу мыслишь, как победить. И, уверен, твое появление многие головы остудит и поклясться мне в верности склонит. У нас ведь как на Руси? Сегодня ты каратель от императрицы, а ныне злодей и возмутитель. Делом надо заниматься, делом. Чтобы в чувство людей привести, отправлю я с тобой несколько комиссаров. И к тебе персонального приставлю.

— Надзирателя? — вскинулся Суворов, задетый до глубины души.

Я погрозил пальцем. Уже норов свой знаменитый показывает.

— Да хоть бы и так. Но и не так. Он тебе защитой сможет послужить. Думаешь, донские казачки, встретив генерала, на грудь к нему упадут со слезами на глазах? Или в грудь эту ткнут чем-нибудь остреньким? Как полагаешь? Молчишь? То-то же. Новации военные ты разглядел, а что дух в войске изменился, не заметил. Теперь не только молитва да приказ командира солдата на бой поднимает. Ему теперь есть за что воевать — за землю и свободу. И чтобы правильно направить, укрепить его волю — вот для этого и нужны комиссары. В командование лезть не будут. Не сомневайся.

— Я человек военный, Государь! Прикажешь взять комиссара с собой — быть посему! — признание Суворову далось нелегко, тем более удивительной мне показалась его широкая улыбка — Ваше Величество! Оглянитесь! Кажется, вас кое-кто ждет.

Обернулся. В проеме Спасских водяных ворот, ведущему от набережной внутрь Кремля, столпилась кучка наездниц, и впереди Августа с Аглаеей — и все по-прежнему в «печальных одеждах». Заметив мой разворот, они дружно замахали букетами цветов. Лицо само собой расплылось в улыбке, в то время как мозг в панике заметался: «Наступил второй квартал траурного года. Интересно, меня сразу убьют или сначала отлюбят, а потом все равно убьют за то, что я не выделил им денег на новые платья?»

* * *

Суровому северянину, выходцу из протестантских краев, этот город должен казаться квинтэссенцией упадка католического мира, а его жители — отвратительными конформистами, лишенными тяги к абстрактным идеям и променявшими их на обед за тридцать крейцеров. Зачем кричать на углах о замшелости этого мира, погрязшего в средневековье, если за столь малую сумму можно получить суп, два мясных блюда, вдоволь хлеба и литровую кружку вина? Откуда взяться мятежному духу в тех, чьи лица заплыли от жира? В тех, кто исповедует только один принцип: живи хорошо и давай жить другим!

«Нет, — думал Фарнезе, — шведу в Вене должно быть дискомфортно. Этот город не для него. Я же себя чувствую в нем великолепно».

Несмотря на свои четыре обета, иезуит в глубине души оставался итальянцем. Принципы «дольче вита» столь глубоко укоренились в его душе, что он не насиловал себя, предаваясь чувственным удовольствиям. Отличная венская еда, впитавшая в себя традиции множества народов, населявших империю, полностью удовлетворяла его склонность к гурманству на грани червоугодия. Тоже грех, между прочим, не позволительный, казалось бы, святым отцам.

«Отмолю!» — пообещал себе Луиджи и с наслаждением захрумкал гусиными шкварками со сладким луком, запивая их легким вином с венских холмов.

Его собеседник, швед Андер Свенсон, прибывший из Потсдама, смотрел на тарелку иезуита с такой недовольной, на грани презрительности, миной, будто на дворе был не благословенный сентябрь, а дни Великого Поста.

«Стойкий парень», — удовлетворенно кивнул сам себе Фарнезе, на самом деле проводивший небольшой эксперимент для того, чтобы проверить своего будущего напарника. Швед привез послание из Москвы, в котором содержалась просьба совместно с русским агентом провести операцию по дискредитации самозванки, именующей себя княжной Таракановой и дочерью почивщей в бозе императрицы Елизаветы. Причин отказывать Луиджи не видел. Пусть окончательно с русским императором по рукам еще не ударили, но намеченные контуры соглашения предусматривали взаимодействие разведок. Более того, просьба недвусмысленно намекала на то, что Петр Федорович уже видит в иезуитах партнеров. Можно и о встречной услуге попросить. Много чего можно…

— О княжне, дорогой Свенсон, мне известно все и ничего. Поразительно богатая на приключения особа. Несмотря на юные годы, успела побывать в Киле, Берлине, Лондоне, Париже и в восхитительной Италии. Играет на арфе, знакома со светским этикетом, разбирается в искусстве, говорит на нескольких языках.

— Она русская? — хмуро поинтересовался Андер, которому общество иезуита как кость в горле.

— По внешности не скажешь. Лицом ни черна, ни бела, тело суховатое, глаза большие и открытые, брови темно-русые, на лице веснушки.

— Вы хорошо осведомлены. Если бы я только сегодня не передал вам письмо от моего хозяина, мог бы подумать, что вы давно занимаетесь этой особой.

— Привычка, — улыбнулся иезуит. — Собираешь крупицы сведений, никогда не зная, когда они пригодятся. Но в данном случае я пока пасую, хотя вхож в дома, где бывает княжна.

— Как же вам это удается?

Луиджи промочил горло глотком вина, с сожалением констатировав, что караф скоро покажет дно.

— Мне не сложно попасть туда, куда людям с улицы вход заказан. Кто же откажется от приема члена герцогского дома Фарнезе?

Швед удивленно присвистнул и попытался придать своему лицу более приятное выражение. Протестант протестантом, но почтение к знатным родам пустило в Европе слишком глубокие корни, чтобы разом от них избавиться.

— Не спешите радоваться. Как я уже сказал: о самозванке мне неизвестно ровным счетов ничего такого, за что можно зацепиться. Она много болтает разных глупостей — женщинам это простительно. Но еще больше она скрывает.

— И что же делать?

— Есть некий граф, Филипп Фердинанд фон Лимбург-Штирум. О нем известно, как об одном из самых богатых и влиятельных итальянских ухажеров самозванки. Правда, он имел связь с дамой, назвавшей себя персидской княжной Али-Эмите. Но ходят сплетни, что персиянка и Тараканова — это одно лицо. Если он нам не поможет, не знаю, сможет ли помочь кто-то еще.

— Звучит, как план, — одобрительно кивнул швед.

— Скрепим вином наш союз?

Андер неожиданно избавился от своего постного ханжеского вида.

— Какой же старый солдат откажется от доброй чарки! Только не ту бурду, прошу, которой вы запивали еду. Предпочту токайское, да покрепче!

— Дружище, мы с вами в Австрийской империи, а не у черта на куличках. Удивлюсь, если нам откажут в столь простом заказе. Кабатчик! Принеси-ка нам бутылочку Токая, да смотри, чтоб изюма в ней оказалось в достатке! (1)