Оранжерея

Марку и теперь ничего не стоило вообразить деда в поношенной домашней куртке, с трубкой в кулаке, крепко поскрипывающим половицами кабинета, буквально выхаживающим мысль, бор­мочущим немецкие, латинские или итальянские слова себе под нос и совершенно забывающим о присутствии пятилетнего внука, сидящего в углу под лампой с атласом средиземноморских птиц на коленях. Его вечерние ученые споры с отцом — о возможном исходе битвы под Ульмом или значении Пресбургского соглашения для Дал­мации. Его перхотью посыпанные плечи. Его пу­шистые баки диккенсовского олдермена. Острая седая щетина на подбородке. Кустистые брови и косой шрам на рыхлой щеке от неприятельского штыка.

У отца Марка, Стефана, была привычка тихо покашливать в ладонь, когда он начинал волно­ваться. В ответ на его колкое замечание дед шум­но вдыхал воздух и принимался палить в собе­седника из всех орудий своей сокрушительной эрудиции. Он называл состояние современной ме­диевистики «жалким». Знание старофранцузско­го — «прискорбным». Он отказывался принимать на веру сведения, добытые из «протоколов като­лических палачей» или льстивых эпистол како­го-нибудь голландского посланника при пышном и враждебном дворе.

В отличие от могучего деда, еще в полной ме­ре сохранившего княжеские манеры, отец Марка был человеком куда более уравновешенным. Он тоже любил историю и языки, но главной его страстью был театр и — как у многих домоседов того времени — минералогия. Легко, даже с тай­ной радостью согласившись на отречение от рек­торской власти, он не глядя подмахнул несколь­ко исторических бумаг, по которым правление государством переходило к крикливой клике новоявленных либералов средней руки, оставил дворцовые покои и переехал с молодой женой и сыном в небольшой особняк на градском хол­ме. Питая патологическое отвращение к переме­не мест и путешествиям, он очень приятно про­водил все свое время в городе, в Английском клубе или в опере, полагая посещение дальних остро­вов Каскада рискованным предприятием, а двух­дневное плавание в Крым на дизельной яхте — великим подвигом, о котором должны слагаться поэмы. Возможно, в отместку за его чрезмерную осторожность жестокий демон случая подстроил так, что он погиб сорока лет от роду, попав под автомобиль в нескольких шагах от собственно­го дома — то ли засмотревшись на театральную афишу, то ли подбирая с панели осколок яркой смальты.

Некоторые главы из записок деда, относящие­ся к ранней истории княжества и напечатанные в трех номерах «Исторических чтений», Марк знал почти наизусть. Эти журналы были среди его детских книг про волшебников и пиратов, и хотя многое в них было неясно, они даже еще настой­чивей трогали его воображение, чем всякие капи­таны Флинты и сказочные Сезамы. Перечитывая их, он как будто слышал глубокий голос деда, ви­дел его освещенные настольной лампой легкие седины и смуглые руки, быстро листающие ис­тертый том.

«История этих мест до основания Запредельска на редкость однообразна и скудна. Широкое скуластое лицо с колючими глазками и клино­видной бородкой надвигается на нас из тьмы вре­мен. Трепещут костры на ветру, в лунном свете поблескивает сбруя, доносится лай собак и стоны пленников. В тесной кибитке голый младе­нец на полу играет засаленным темляком и ра­дужным птичьим перышком; тут же на меховой подстилке коренастый мужчина со смазанной жи­ром косицей и длинным шрамом на загорелой спине грубо овладевает хрупкой белокожей де­вочкой с костяными бусами на шее, на запроки­нутое лицо которой садятся мелкие черные му­хи. Пресыщенный деспот, развалясь на подушках в походном шатре, развлекается видом казнимых неприятелей и мало-помалу под мерный хруст костей и вопли несчастных начинает клевать носом.

Римляне до этих краев не дошли. Варвары и азиаты-кочевники, сменяя одни других, то появ­лялись на берегах Днепра, то исчезали, не остав­ляя после себя ни книги, ни храма, ни речи. Эпо­ха долгого владычества скифов завершилась в

III веке с приходом из Скандинавии готов во главе с королем Филимером. Они создали на нижнем Днепре государство Ойум (что значит „речная страна") со столицей Археймар („реч­ной дом"), находившейся, по-видимому, на од­ном из островов Каскада, как предположил еще в XVIII веке запредельский архивист Герхард-Фридрих (Трифон Иванович) Крафт. Это коро­левство существовало недолго: в последней трети

IV века при короле Германарихе готы вынужде­ны были оставить Ойум, теснимые пришедши­ми с востока свирепыми гуннами. Римский ис­торик Аммиан Марцеллин с содроганием опи­сывал гуннов так: „Их дикость превосходит все мыслимое; с помощью железа они испещряют щеки новорожденных глубокими шрамами, что­бы уничтожить на корню волосяную растительность, поэтому и старея они остаются безборо­дыми и уродливыми, как евнухи. Они не варят и не приготавливают себе пищу, а питаются ко­реньями и сырым мясом, которое они иногда предварительно согревают, держа его, сидя на лошади, промеж ляжек".

В VI веке днепровские степи захватил другой кочевой народ — обры (авары), чье происхожде­ние туманно, а судьба схожа с судьбой гуннов, бесследно исчезнувших в бескрайних степях. Им на смену в VIII веке с Каспия пришли хазары, два столетия спустя разгромленные киевским князем варяжского происхождения Святославом Игоре­вичем. Багдадский путешественник X века Ибн-Хаукаль, оставивший после себя „Книгу путей и государств", скорбя и вздыхая, так описал разо­рение столицы хазар: „И ал-Хазар — сторона, и есть в ней град, называемый Самандар... и бы­ли в нем прекрасные сады... и вот пришли туда русы, и не осталось в городе том ни винограда, ни изюма".

В то же время на берега Днепра переселялись из Заволжья племена диких печенегов, коих кон­стантинопольский историк Лев Диакон с отвра­щением называл „пожирателями вшей". С ними связано еще одно упомянутое в летописях собы­тие, случившееся поблизости от наших островов. Весной 972 года, возвращаясь из византийского похода, князь Святослав не внял предостереже­нию старого воеводы Свенельда, советовавшего обойти днепровские пороги посуху, и попал в засаду печенегов, в схватке с которыми погиб. Согласно легенде, печенеги ночью перевезли его, изрубленного, но еще живого, на главный ост­ров Каскада и только на другой день отсекли ему голову, чтобы сделать из его черепа заздрав­ный кубок.

В середине XI века — этот галоп через века быстро приближает нас к кульминации — на эти земли пришли половцы, против которых объ­единились русские князья, сойдясь на Хортичем острове — всего в десяти милях ниже островов Каскада. А там настало время монголов. В 1223 го­ду русские дружины вновь сошлись на Хортичем, на этот раз, по иронии Клио, вместе со своими бывшими врагами — половцами, и двинулись на татаро-монгольские войска, и 31 мая были раз­биты на реке Калке. С той поры земли вблизи Каскада долгие годы пустовали — точнее, почти двести лет. Из-за частых набегов татар землепаш­цы и бродники не селились в этих местах.

Так случилось, хвала Богу, что далматские странники появились на островах в то время, когда Золотая Орда распадалась на отдельные ханства: Сибирское, Казанское, Ногайское, Крымское и про­чие. Ханы были слишком заняты распрями и меж­доусобицами, чтобы обращать внимание на горст­ку колонистов, укрепляющих отдаленные мшистые скалы на Днепре, и у наших странников было це­лых сорок лет покоя, позволившие им закрепиться на островах Каскада.

В 1461 году, уже после смерти Нечета-Далма­тинца, крымский хан Хаджи I Герай и запредельский правитель Драган Святоша заключили в Кырк-Ере военный союз, обеспечивший остро­витянам независимость. В 1475 году запредельский флот под командованием Стефана Петро­вича выступил на стороне паши Гедика Ахмеда и совместно с ним разгромил генуэзские колонии в Крыму. Безымянный русский летописец говорит о ста кораблях всякого добра — оружия, утва­ри, мрамора, припасов и скотины, „опричь того две ладьи золота", вывезенных далматцами из Каффы. Союз с крымскими татарами уберег запредельцев от разорения, когда в 1557 году татаро-турецкое войско разрушило крепость князя Вишневецкого на Малой Хортице.