Орленев

зуя свои собственные фонетические и дидактические приемы, до¬

биваясь таким образом нужных ему интонаций».

С особенным успехом во время сибирского турне Павлова сы¬

грала Регину в «Привидениях», и по этому поводу Орленев по¬

слал телеграмму ее родителям, предсказывая их дочери большое

сценическое будущее.

«Путешествие по Сибири продолжалось, и часто станции, куда

мы приезжали, находились на большом расстоянии от города.

Как-то нас предупредили, что предстоит ехать лесом, где водятся

волки». Возможно, что корыстные люди так пугали доверчивых

и неопытных актеров в расчете на лишний рубль, но ведь места

там на самом деле были дикие, таежные, только-только сопри¬

коснувшиеся с цивилизацией. «Трудно описать страх, который

я испытала, но я справилась с собой, потому что уже тогда чув¬

ствовала себя солдатом театра».

Постепенно Павлова втянулась в бродячую жизнь гастроле¬

ров. Орленев любил эту беспокойную жизнь и, как пишет мемуа¬

ристка, «избегал в то время появляться в Петербурге и Москве,

говоря, что там нет народа». В дружеской, сплоченной атмосфере

его труппы он чувствовал себя всесильным хозяином, каждое его

слово было законом. Дела его импресарио шли хорошо, и по¬

всюду, куда они приезжали, им устраивали торжественные

встречи.

«Единственным темным пятном в жизни этого великого ак¬

тера, творца и новатора, была его страсть к вину... Несмотря на

эту пагубную страсть, постепенно надломившую его могучий ор¬

ганизм, в подготовке новых ролей он был упорен, чрезвычайно

внимателен, я сказала бы, педантичен, и долгими часами изучал

также эпоху, в которой происходило действие пьесы, неутомимо

конспектируя книги и другие источники, которые могли быть ему

полезны; это была работа изыскателя. Он не был тем, что назы¬

вается образованным человеком, но сколько, сколько он знал!»

По мнению Павловой, в актерском методе Орленева было не¬

что общее с системой творчества, открытой и обоснованной Ста¬

ниславским и Немировичем-Данченко. Так, например, работая

над ролью, он искал в ней логику непрерывного и целеустремлен¬

ного действия и решающую реплику, которая могла бы стать зер¬

ном образа. Как только это «зерно» прояснялось, он «облачался

в роль, как в знакомое и привычное платье: этим платьем были

слова, мысли, страдания его героя, потому что театральный ко¬

стюм был для него последним делом». Любопытно, что он не гри¬

мировался, как это делают все другие актеры: «жженой пробкой

он подкрашивал себе веки, которые еще больше оттеняли его

добрые и чарующе голубые глаза, весь остальной его грим был

едва заметным».

Важнейшей стороной таланта Орленева, вспоминает Павлова,

была его необыкновенная музыкальная восприимчивость. Он пом¬

нил ,целые куски симфонической музыки, любил общество музы¬

кантов, летом ездил в Москву и посещал все сколько-нибудь за¬

служивающие внимания концерты. Полагаясь на свой безошибоч¬

ный слух, он находил верный тон в своей игре, понимая, где и

при каких обстоятельствах нужно сделать паузу, когда нужно

подчеркнуть и когда нужно опустить звук. Лучшие его роли были

построены с той внутренней, можно сказать, моцартовской сораз¬

мерностью, которую редко встретишь в драматическом театре.

«В день спектакля, даже если он шел в двухсотый раз, Орле¬

нев жил чувствами своего героя и находился в таком состоянии

сосредоточенности, а иногда и транса до конца последнего дей¬

ствия. Когда он играл Гамлета, еще с утра в постели, со своими

белокурыми волосами и бледным лицом, он был таким, каким

должен быть принц Датский в первой сцене трагедии. Он принад¬

лежал к числу тех людей, которым надо мыслить вслух. Как пра¬

вило, поток его замечаний, его открытий всегда был связан с той

ролью, которую он играл сегодня вечером. Поэтому были дни,

когда он говорил, подчиняясь скачкам настроений Гамлета, в дру¬

гие дни он чувствовал и размышлял, как Освальд. Я не знала

никого, кто бы так работал для того, чтобы не впасть в повторе¬

ние уже сделанного, в олеографию, в подражательность».

«Я была еще девочкой, дебютанткой и никак не могла понять,

каким образом моему кумиру удавалось внезапно менять свою

сущность. Движения его лица, его голоса в любой момент могли

создать тот или иной образ, и он играл так же и в жизни, смущая

и тревожа окружающих. Этим он, конечно, не приносил пользы

своей нервной системе. Но для тех, кто хотел учиться, он был за¬

мечательный учитель. Меня он научил не только обычным эле¬

ментам театрального искусства, ему я обязана и техникой, кото¬

рую не могла бы дать никакая школа».

Татьяна Павлова вспоминает, что, когда в начале тридцатых

годов по ее приглашению в Италию приехал Немирович-Данченко

и участвовал в репетициях написанной им еще в 1896 году пьесы,

он говорил много хорошего по поводу техники актрисы и профес¬

сиональной подготовки ее товарищей по труппе; она же неиз¬

менно ему отвечала, что корни ее искусства — в России и идут от

уроков Орленева, который глубоко повлиял на склад ее ума и

оставил неизгладимый след в ее жизни, будь то ее характер, ее

игра или ее режиссура. Эти уроки пригодились ей и позже,

в годы работы в театральной академии в Риме.

У Орленева была своя, особая система разучивания роли. На

его столе всегда было много остро отточенных карандашей и за¬

писных книжек разного формата. Непосвященному человеку эти

исписанные мелким и четким почерком книжки могли бы пока¬