Осень матриарха

("Ох, вот этого намёка на бессмертие моим ребятам не нужно, распинаюсь прежде времени. Хотя язык бывает мудрее головы".)

Он не ревновал к иным моим приключениям: вербовать в армию единомышленников можно и так.

– По всему выходит, Имран хотел вас улестить? - спросил Дези.

– Пожалуй что и так.

– А другие партнёры друг к другу не ревновали?

– Малыш, когда в джунглях жажда, звери соблюдают водное перемирие. И никто не думает гневаться на родник за его изобилие. Ты никогда не жил в Динане...

("Но ведь может быть, что и жил. Как-то слишком пристально мальчик интересуется...")

– Нигде так не прочувствуешь разнообразие мужского пола, как в телесной любви. И женщины тоже все разные - точно цветы в роскошном букете. Вон, святая Феврония сказала вожделеющему боярину, что вода в реке одинакова, черпни ты её с правого или с левого борта лодки. Видать, мало она себя ценила. А, может быть, хитрила, чтобы на неё не набросились...

– Прямо в воде, - хихикнул Дезире. - И не перевернули бы саму лодку в порыве страсти. Однако ведь говорят же японцы, что один цветок лучше, чем сто, передает великолепие цветка. Зачем излишествовать?

– Экие слова ты знаешь... Да просто ради того, что у любого великолепия миллион граней. Сто цветов - сто пределов земной красоты.

– А Дженгиль что - не ревновал в своё время? - спросил Рене.

– Разве у него были основания?

– М-м. как правило, успешно обходятся и без них.
– Он кивнул на Дезире - тот полушутя нахмурил брови.

("Джена было слишком много в мире. Он доставал моих людей ещё на марше к Великому Городу. Поначалу мы нарушали негласное правило: не брать ничего без спроса и украдкой. То есть ни я, ни Керм такого не делали, а те бойцы, что из местных, предупреждали, что никак нельзя. Но разве голодное брюхо слушает увещания?

Однажды двое моих всадников утащили овцу из отары: думали, спишут на волка. Не привело их в чувство и то, что добрая половина тех дружков, которых они угостили своим кулешом, отказалась есть. Никто из тех, кто ел, не проснулся от утренней побудки: перерезано горло, на лбу или щеке тем же кинжалом выведена буква D. Дженгиль.

И это уже когда мы, можно сказать, сотрудничали и выручали друг друга живой силой".)

Та-Циан улыбнулась и вздохнула. Одиннадцать человек, но, что и говорить, не самых лучших: не теперь, так позже бы всех подвели. К тому же наш "Меч для неправедных" принёс своего рода извинение. Так же тихо, как резал двуногую скотину, подобрался к командирской палатке, пришпилил к ней записку:

"Если угодно моей судьбе и приятно моему второму сердцу - согласен быть двенадцатым".

Клинок был едва ли не тот самый....

Вот и думай теперь, что это значит да как поступить.

И всякий раз такие подколки. Это и была любовь? А то, что Та-Циан на них отвечала, - основание для того, чтобы числить её в своём личном имуществе?

– Но вы ведь продолжали общаться? - упорствовал Рене.
– Вот вам и повод.

– Вижу, вы оба вытягиваете из меня очередную байку, - Та-Циан усмешливо качнула головой. - Ладно, слушайте.

Всё в Эдинере и без меня шло своим порядком. Загородный домина прирастал службами и цветниками, постепенно там развелся полный и беспривязный "дитятник": дети Рейны, залётное потомство Элина, племянники чьих-то невнятных подружек. Щенки сменили молочные зубы и теперь вовсю росли и обучались: самого умного я назвала Китмир, в память о предке. Исправно держался стремени Бахра или моей ноги, наводя страх на неприятелей, отличал опасные запахи от неопасных, а в эдинерском доме, когда я брала его с собой, вёл себя чинно, как английский лорд. Стоял за ним или не стоял Дженгиль, такой дар был драгоценней любых бриллиантов и даже, может быть, той алмазной розы, что скрытно сияла в моём перстне. Экзамены я сдала и дипломную работу защитила с непредвиденным успехом: как помнится, последняя была связана с сопоставлением корней староэроского и древнемонгольских языков, а все мы держали курс на запад.

Моим западом был Лэн-Дархан.

На первый взгляд, изменилось там немногое: лавок поуменьшилось, но торговали они бойчей, чем в самый первый мой визит. Кремник стоял, колокола били и по временам играли, муэдзины распевались с мечетей - как говорили, то прокручивалась хитроумная электронная запись, что заставляло подозревать просвещённое эроское влияние. Закутанных женщин было не видно, впрочем, гололицые скромно держались в тени. Вокруг Дома с Остриями разбили сад и роскошные цветники. На фасаде появилась родонитовая табличка с арабской графикой: то явно были стихи, для понимания которых не хватало либо моих скромных познаний, либо нахальства. Я имею в виду памятник, что я заказывала in articulo моей mortis, но благодарные жители влепили при жизни. Хотя это не помешало мне получить в особняке славную комнатку с отдельным выходом в сад.

Каорен тоже был здесь и правил по сути единолично: Шегельда сменили, хотя в профессуре оставили. Первое, что мне предложил старый знакомец, - полюбоваться на его кузницы и его оружейные мастерские, которые, понимаете ли, процветали. В основном за счёт холодного оружия и лёгкого доспеха: последний он изобретал и совершенствовал всю жизнь, видя в нём романтического преемника нынешних пуленепробиваемых жилетов.

Что до всяких там сабель, спад и стилетов, то следует учесть, что истинный горец, хоть ты обвешай его огнестрелом с головы до ног, будет тянуться к "погибельному железу", как ребёнок к яркой игрушке, и без конца совершенствоваться во владении хотя бы из любви к искусству. Опять-таки стреляться здесь не принято: если уж дуэль, то на клинках. И не во имя смертной обиды, а для-ради весомого заклада. Ведь, неровён час, самого обиженного прикончат - какое уж тут удовлетворение. Кстати, искать гибели оппонента считается непристойным, хотя само по себе - да, случается. И секунданты спорящих не дерутся, как в прежние века в Европе. Какие они тогда свидетели? Так, заинтересованные лица. Мы, островные, народ практичный.

И вот представляете себе - стоило мне выехать из горной столицы не как въехала, по рельсам, а чин чином, во главе конной кавалькады и стремя в стремя с Као, так меня встретили, словно господаря Дракулу после пяти лет турецкого плена. То бишь заточения в душных городских пределах. Договор о купле лучшего из городов, повторяю, оставался в полной силе. Дары подносили прямо к копытам моего коня. Более того символические, чтобы не сходило за взятку: альпийские фиалки с комом земли (помнили, что я срезанных цветов не люблю), круг белого домашнего сыра, туесок с луговой клубникой, фляжку с выбродившим кумысом. Отравы мы с Као не боялись: и не лэнское это обыкновение, и слишком дорого такая проказа встанет самому шутнику.

Нет, речь я поведу не о приснопамятном Лин-Авларе: у моего друга, как и у меня самой, было в горах не одно пристанище. Но до тех пор мы пересчитали с десяток селений, спрятанных за двойной каменной стеной: вовне - сухая кладка, изнутри - бетон, армированный вражескими копьями и дротиками.

Везде, чтобы войти в узкие воротца, надо переступить высокий порог, так что твой конь или попеременно сгибает ноги в локтях и коленях, будто цирковая лошадка, либо прыгает с места, тотчас напарываясь на второе такое же препятствие. Так что кавалерийская лава никак не катит.

К нам всякий раз посылали самую красивую девушку из местных, и она торжественно переводила мою игренюю полукровку через оба порога. Насчёт девичьей внешности, однако, могу и соврать. Хороши на лицо они безусловно были, лиц им прикрывать целиком не полагалось. Но вкусы бывают разные. Что до Грайне, тут я могу поклясться своим гипотетическим бессмертием: равной среди кобыл и жеребцов ей не было. Почти что динанская Кинчем - победительница в сотнях соревнований, оставлявшая далеко за флагом в равной степени кобыл и жеребцов. Только что Несравненная воевала на одних ипподромах.