Ошибка

Но помещение, в которое вела дверь, оказалось совершенно пустым. Высокие окна были плотно зашторены, и внутрь не пробивалось ни лучика, ни пятнышка солнечного света. Лишь полумрак и тишина, заполненная воздухом и пространством. Дверь за нами захлопнулась, и ее хлопок, словно выстрел, разорвал тишину, эхом отразился от стен и потерялся под куполообразным потолком. Бояринцев выпустил наконец мой локоть, и я с облегчением прошла вперед. Шаги гулко разлетались по залу. Мебели не было, если не считать круглого полированного стола, забытого кем-то посредине.

– Еще один зал, – сказал Бояринцев. Каждый произнесенный звук и тембр его голоса отозвались многократным эхом. – Пока не решил, для чего его приспособить.

Внутри что-то екнуло, скрутившись тугой спиралью, по спине скользнул холодок.

Мы были совершенно одни в пустом запертом зале, и я понятия не имела, как поведет себя Бояринцев здесь, где никто не может нас увидеть.

– Так почему ты все время убегаешь?

Глава 26

«Убегаешь… убегаешь…» – раскатилось эхом по залу, мячиками отскочило от стен и прилетело со всех сторон, словно не один, а несколько Бояринцевых разговаривали со мной, окружая, отрезая пути к отступлению. Сзади прошелестели шаги, я обернулась и наткнулась на тот самый пристальный взгляд, от которого холодеет спина, а внутри все наливается жаром. Мужской жадный взгляд, который означает, что так просто все не закончится.

Хотела ли я этого? О господи, еще как. С того самого мгновения, когда увидела его там, у окна, залитого ярким солнечным светом. С его белозубой ленивой улыбкой и расстегнутым воротом. Небрежно скрещенными ногами, туго обтянутыми тонкой тканью штанов, и ладонями, обхватившими край подоконника, этими большими теплыми ладонями, которые могли быть и ласковыми, и жесткими, которые знали каждый кусочек, каждый изгиб моего тела… Как я соскучилась по этим рукам, по его запаху и по всему тому, что между нами было. Безумно соскучилась, до слез, до тянущей душу тоски, до дикого, почти неконтролируемого желания растолкать всех поздравляющих и наброситься на него прямо там, среди кучи народа, среди приглашенных гостей и снующих официантов… Наброситься и присвоить – мой! мой мужчина! – раз и навсегда, не оставив другим ни малейшего шанса…

Да вот только наше с ним «родство» вовсе не предполагало ничего подобного, и сложившаяся ситуация делала эти желания и мысли постыдными, порочными, распущенно-неправильными.

Бояринцев молча надвигался на меня, и от жара, полыхающего в глубине его глаз, я невольно попятилась.

– Но вы же все равно меня находите…

«Находите… находите…» – подхватило эхо, насмешливо возвращая мне мое же смятение. Я сделала еще один шаг назад и уперлась во что-то деревянное. Стол… Тот самый стол. Отступать больше некуда… Да и стоит ли? Я замерла, судорожно вдохнув, и этот звук тоже прорезал тишину, множась певучим шелестом.

Он положил руки на мою талию и притянул меня к себе.

– Если ты еще раз назовешь меня на «вы», я не знаю, что с тобой сделаю.

– Что-нибудь хорошее? – обмирая, прошептала я.

Ответ я уже прочитала в его потемневших глазах, но он сказал хрипло:

– Плохое, но тебе понравится.

«Понравится… понравится…» – вкрадчиво подхватил зал, и каждый волосок на моем теле встал дыбом.

– Вы страшный человек… – выдохнула я.

Я и сама не заметила, как сказала запретное слово. А когда поняла, было уже поздно.

Он обхватил горячими ладонями мою шею. Провел подушечками больших пальцев вверх, до самого подбородка, потом вниз и снова вверх-вниз… Вверх-вниз… Дыхание перехватило, я замерла, не в силах ни пошевелиться, ни что-то сказать. Да и что тут скажешь, когда от этих «вверх-вниз» мутилось в голове и по телу растекалась лихорадочная слабость. Господи, этот невозможный мужчина всего лишь гладит мою шею, медленно и лениво, а я едва стою на ногах, чувствуя, как от каждого неторопливого движения по телу пробегают волны дрожи, отдаваясь сладкими спазмами внизу живота.

Ладони разомкнулись, проехались по оголенным плечам, на секунду замерли у широкого выреза и…

И, подцепив тонкую ткань, одним рывком сдернули ее вниз, почти до талии, придавив мои локти к бокам, словно спеленав. Груди, будто мячики, выпрыгнули из шелкового плена, качнулись, тяжелея… Он замер, пожирая их расширенными зрачками. Под этим взглядом кожа горела и плавилась, будто он не смотрел, а трогал ее горячими пальцами… Я охнула и облизала губы, едва не застонав от мгновенно вспыхнувшего возбуждения. Грубо задрав юбку, он подхватил меня под ягодицы и усадил на прохладный гладкий стол.

– Связанная, беспомощная, полуголая… – хрипло шепнули над ухом, и каждое слово, жадно подхваченное эхом, прокатывалось колючим жаром по телу, заводило сильнее ласк, усиливая возбуждение до немыслимого, почти невыносимого предела. – Моя…

Горячие руки погладили лодыжки, сжали их и поползли вверх по тонкой паутинке чулок, потерли под коленками, двинулись дальше и остановились, замерев на полоске голой кожи. Я сглотнула и шевельнула бедрами, изнывая от томительного предвкушения. Ну почему он медлит, черт побери все на свете? Я запрокинула голову, и тут же губы обжег поцелуй. Неистовый, требовательный, без капли ласки, но со всей мужской страстью. Жадный, яростный поцелуй, который длился вечность. Его язык властно врывался в мой рот, скользил по зубам и убирался обратно, чтобы снова напасть. От каждого его удара сладко сжималось между ног, где мгновенно стало жарко и мокро. Мужские пальцы нырнули под кружево трусиков, раздался треск рвущейся ткани, и влажной горячей плоти коснулся прохладный воздух.

Он… сорвал с меня трусики? Эта мысль опалила сознание, жгучими искрами вспыхнула под кожей, холодом просквозила по спине, делая желание почти невыносимым. Я застонала прямо ему в рот. А он продолжал терзать мои губы, одной рукой придерживая меня за спину, другой тискал и мял груди, пощипывая и сдавливая соски. В мою промежность с силой вдавливалась его тугая восставшая плоть, и я ерзала по гладкой столешнице, выгибалась, стараясь прижаться к ней еще плотнее. Моя беспомощность, мои стянутые вырезом руки, то, что я могла только принимать, а не давать, получать, а не действовать, дико развратная поза с задранной юбкой, с сорванными напрочь трусиками, с голой грудью, с широко разведенными ногами, бесстыдное эхо, множащее всхлипы, вздохи и стоны… – все это обостряло ощущения, делало их настолько убийственно яркими, что я едва не теряла сознание, погружаясь в странный упоительный транс… Дыхание смешивалось, воздух густел, раскалялся, каждый вдох давался с трудом. Я плыла, парила в жарком мареве страсти и уже не стонала, а хрипло вскрикивала, и он ловил мои крики своим ртом. И не было больше сил терпеть эту сладкую пытку

– Возьми меня… – всхлипнула я. – Сейчас… пожалуйста…

И, умирая от удовольствия, почувствовала, как он входит в меня, грубо, резко, сразу на всю длину, растягивая и наполняя блаженной пульсирующей тяжестью, правильной тяжестью, желанной и упоительной, предназначенной именно для меня… Я застонала, ощущая, как мощными толчками двигается внутри меня его плоть. И как вторит этим движениям его язык, врываясь в мой рот, и как сминает мою грудь его горячая ладонь, болезненно-сладко стискивая между пальцами сосок. Эта синхронность сводила с ума, словно он брал меня сразу со всех сторон. Ощущения, чувства, эмоции смешались в дьявольский коктейль, усилились тысячекратно.

Быстрее… Еще быстрее… Еще… Мир исчез, свернулся в жаркую огненную воронку, плавящую тело, жгучую и ненасытно прекрасную. Жар, жар и огонь везде, во мне, в нем, вокруг меня… Всполохи плясали перед глазами, рассыпались искрами по коже, доводя до неистовства. Несколько яростных толчков… И ослепительный, невероятный, поделенный на двоих оргазм.

Когда все вокруг перестало качаться, я хрипло выдохнула и потрясла головой, пытаясь прийти в себя. В теле ощущалась удивительная легкость, хотелось дурачиться и творить глупости. Я воровато огляделась сквозь полуопущенные ресницы, пытаясь оценить обстановку. Хотя бы приблизительно.