Оскар
Шрифт:
Офицер привычно, аккуратно, по одной, поднял папки на столе, открыл крайнюю, прищурившись, прочитал там точно по бумажке:
– Это одно из предприятий Управления моторно-рыболовных станций Министерства рыбной промышленности Западных районов СССР. Вот! Все новые рыбаки-колхозники на заливе им сейчас подчиняются. Только вот ведь какая закавыка имеется…
Майор мило почесал карандашом переносицу и достал из стола ещё одну папку.
– У нас сейчас приказ, ну, не приказ, а правительственное постановление такое имеется… Установлено, что в каждой переселенческой семье должно быть не менее двух трудоспособных членов. Вот ведь как.
– А мне вам предъявить похоронку на мужа и свидетельство о смерти малолетнего сына от немецкой бомбёжки?
Мария побледнела, дрожала без слёз.
Офицер поднялся со стула, отвернулся от Марии, откашлялся, молча посмотрел на стену с вождём, прошёлся по кабинету до двери и обратно.
– Ладно, там на месте разберётесь! Вижу, вы гражданка грамотная, лишних вопросов и требований не имеете. Выписывать направление на залив?
– Да, да!
Открыл сейф и, не опускаясь на стул, твёрдо стукнул печатью.
– Вот ваши бумаги.
Поднёс руку к козырьку фуражки.
– Удачи!
– Спасибо!
Слёзы?! Нельзя.
Мария вытерла лицо.
– Спасибо вам.
– Ждите во дворе. Как начнёт грузиться машина в посёлок, вас позовут.
В тени большого закрытого двора – суета.
Вокруг – глухой кирпичный забор, поверху его – колючая проволока.
Солдатик с автоматом скрипел широкими железными воротами, каждую минуту подскакивая к водителям грузовиков и требуя у тех какие-то бумажки, доставал при этом из-за оттопыренного уха красный карандаш и чирикал им что-то разрешительное в предъявляемых бумажках.
Иногда солдатик уходил в свою будку у ворот, садился там на табуретку и минуту, другую отдыхал.
Водители по-свойски шутили над ним, одинаково вынимали из карманов папиросы, прикуривали друг у друга, иногда помогали людям грузиться.
Машины уезжали, заезжали во двор новые.
Ворота скрипели.
Солдатик взмок от исполнения обязанностей, автомат бесполезно болтался на его худенькой шее и был необходим ему гораздо меньше, чем красный карандаш.
Чтобы не мешать никому и не пропустить свою машину Мария отошла в сторону, в тенёк, села там на скамейку.
Красивая скамейка была явно гражданской принадлежностью, её наверняка притащили служивые из какого-нибудь ближнего парка. Литые перильца, чуть облупившаяся чёрная краска, удобно отогнутая спинка, по спинке – ажурные металлические буквы. Что-то про немецкую любовь…
За забором начинала цвести черёмуха.
Люди во дворе казались настороженными, временными, все с одинаковыми вещами, одинаково просто, бедновато, по-дорожному, одетые. Одни выходили из дверей здания, внимательно рассматривая только что полученные бумаги, грузились в кузова подъезжающих машин, другие, скучные, снова уходили в город через железные ворота комендатуры.
– Можно к вам присесть?
Вещей у девчонки было много.
Два громадных чемодана и плотный клетчатый платок, стянутый в тугой узел, с чем-то мягким.
Смешная. Молодая, розовощёкая. Кудрявая. Шарфик на шее.
– Садись.
– А как вас звать?
– А сколько тебе лет?
– Девятнадцать уже…
– Мне гораздо больше, так что давай попросту. Я – Мария, можешь звать меня Маша. А ты кто? Тоже переселяешься?
– Да! Тамара. Звать
Тамара, Тома.– Очень приятно. А ты откуда?
Девчонка не расслышала, пристраивая чемоданы на траве, а узел – рядом с собой, на скамейку. Попыталась сесть, но места всё равно было мало.
– Можно это убрать?
Девчонка тронула чемоданчик Марии.
– Что? А, да! Ставь его рядом с твоими.
Томка решительно переставила все вещи на скамейке в правильном порядке.
– Вот так! А чего у тебя чемодан такой тяжёлый?! Вроде как небольшой… Чего там?
– Воспоминания.
– Уф!
Девчонка с улыбкой посмотрела на Марию.
– Я из Рыбинска сюда приехала, из Ярославской области. Знаешь такой город?
– Знаю.
Томка отмахнулась от комара, потом ещё раз. Приподнялась со скамейки, ловко сорвала веточку черёмухи, принялась обмахиваться ей.
– Училась там, окончила ремесленное училище. Когда началась война, пошла на авиационный завод, на «двадцатый», собирать рации для самолётов. Потом потребовала по комсомольскому набору отправить меня сюда, в Калининград. На восстановление.
– Так уж и потребовала?
– А чего такого-то?!
Томка звонко рассмеялась.
– Я там на этого парня, ну, который направления в нашем рыбинском горкоме оформлял, так напёрла, что он мне за пять минут нужную бумагу подписал! Бабушка дала мне с собой одеяло и подушку, вот, видишь, узел какой получился?! Вот я и поехала сюда.
– Работать?
– Ага. Ну, конечно, ещё места новые посмотреть, что за область такая, про которую все говорят. Вот так.
Томка снова беззаботно махнула веточкой.
– А ты?
– Я?
Мария помолчала.
– Там, дома, никого уже после войны нет. До войны я библиотекарем была, а здесь – другие люди будут, новые дела, заботы.
Хотелось плакать.
Пришлось ещё помолчать.
Томка тоже молчала.
– Маш, а ты замужем была?
– Была.
– А-а…
Мария негромко продолжила.
– У нас в райцентре только семейных сюда и отправляли. Я показала им свои бумаги. Так мол и так, вся моя семья – это я. Одна осталась, так что не имеете никакого права меня не отправить в Калининград! Буду со всем советским народом восстанавливать город, я же сознательная! Не нужно мне никаких ваших переселенческих билетов, никаких ссуд на корову, на хозяйство. Просто разрешите ехать, а со всем остальным я справлюсь сама.
– Разрешили?
С тревожным вопросом Томка взглянула на Марию, куснула ноготь на мизинце.
– Видишь же – я здесь.
– Ах, да!
Томка болтала не останавливаясь. Рассказывала про свою довоенную жизнь, про школу, между делом изредка спрашивала у Марии о ней. Снова вспоминала свой волжский Рыбинск, друзей, бабушку.
Мария откинулась на спинку скамейки, прикрыла глаза, слушала, изредка отвечала.
Пахло тёплой черёмухой.
– Я ведь ещё вчера в Калининград приехала. Тётечка одна по дороге подсказала, что лучше всего в рыбный колхоз нужно оформляться, мол, работа на воздухе, да и еда всегда своя будет. Ну, узнала я в здешнем рыбтресте что и как, сказали, что машина в посёлок будет отсюда ехать, вечером. Я опоздала, пока с чемоданами добежала, людей много в машину грузилось, несколько семей, разные, и молодые, и пожилые. Дед один даже козу с собой привёз! Коза орала на весь двор, пока её в кузов поднимали!