Осколки небес
Шрифт:
— Меня отталкивает ответственность. Хотя, в свете последних событий… — Андрей замолк и продолжил задумчиво: — Когда осознаешь, что обречен, начинаешь ценить в жизни другие вещи. Не деньги, не развлечения, не игрушки. Я бы теперь, наверное, не стал возражать против серьезных отношений… и даже отцовства… В общем, ты прав, Варя и впрямь лучшая из тех, кого я встречал. Не будь мы родней, женился бы на ней, остепенился… — Андрей вздохнул и глотнул пива.
— У нее другая судьба, — возразил Азариил с легкой грустью. Поставил бутылку на стол и потер замерзшие кончики пальцев друг о дружку.
—
— На кофейной гуще цыганки гадают.
— Расскажи.
Ангел покачал головой.
— Почему?
— Вероятностей несколько.
— И все не ахти, да? Но ведь если знаешь, где упасть, можно и соломки подстелить? Предупредить, как-то повлиять, перенаправить — нет?
— Пытаясь избежать чего-то, именно к тому и приходишь.
— Получается, чтобы мы ни делали, все тщетно?
— Промысел Божий не зря существует, — Азариил вернулся на проторенную дорожку постных проповедей. — Смерть Варвары лишь выглядела случайной и нелепой, на деле же была лучшим из возможных исходов. И так происходит каждый раз, когда люди отвергают промысел, самовольно вмешиваются в него или упорно просят желанного, но неполезного для души.
— Зачем же ты ее воскресил?
Ангел ответил не сразу, а когда заговорил, в голосе слышался непривычный надрыв:
— Смертность, горе, страдания — заразительны. На Небе нет ни потерь, ни печали, ни страха, но когда погружаешься в земную жизнь, невольно проникаешься человеческими горестями. И сочувствуешь. И стремишься там исправить, здесь помочь.
— Так помоги Варе.
— Не властен я.
Азариил бесцельно вертел в руках буран.
— А ведь ты за нее переживаешь, — Андрей посмотрел на него испытующе, пытаясь поймать ускользающий взгляд.
— На мне лежит ответственность: я взял на себя смелость просить о ее возвращении к жизни.
— Что-то я себе на этой табуретке всю пятую точку отсидел, — Андрей поднялся из-за стола. Наведался к холодильнику и извлек с верхней полки ещё бутылку пива. — Пошли на диван.
Ангел не заставил себя упрашивать: послушно сгреб со стола свой драгоценный буран и двинулся в комнату.
— Располагайся, — предложил Андрей гостеприимно, воткнул штепсель от гирлянды в розетку и растянулся на диване, прислонив подушку вертикально к спинке. Скрестил ноги, неторопливо потягивая пиво и наблюдая из-под прикрытых век, как Азариил неловко устраивается рядом, копируя позу.
— Ну как?
— Удобно, — ангел поерзал. Запрокинул голову и поглядел наверх, на растянутую по стене мигающую гирлянду.
— Пива?
— Я не нуждаюсь…
— Ладно! Расскажи все-таки, — благодушно щурясь, попросил Андрей, — как там, на Небесах?
— Благодатно.
— А еще?
— Свободно.
— Никаких ограничений за исключением одного: нельзя отправиться на землю или помыслить о неповиновении. Да?
— Подобные желания нас не посещают.
— Расскажи это Люциферу и его последователям. И Аваддону. И тому, который спутался с бесами.
— Они отщепенцы.
— И много вас?
— Бесчисленное воинство. Мы не знаем телесных ощущений. Холод, боль, удовольствие — для нас эти слова
лишены окраски. Мы разделяем их на позитивные и негативные, но не все они имеют одно значение. Многозначность сбивает с толку. Можно плакать от счастья или смеяться до слез, иногда наслаждение граничит с агонией, а лед обжигает. Противоречий не разрешить, и каждое новое запутывает картину еще больше.— Значит, вы не чувствуете ничего.
— Вне физического тела — нет. Абсолютно.
— Теперь понимаю, откуда берется зависть, — хмыкнул Андрей. — И бешенство.
— У вас есть тела.
— Но если ангелы их лишены и поэтому чужды человеческим слабостям и удовольствиям, то как они умудряются захотеть недоступное пониманию?
— Ты имеешь в виду тех сынов Божьих, которые когда-то польстились на прекрасных дочерей человеческих и сошли на землю, чтобы иметь с ними детей?
— Они захотели секса, — поправил Андрей. — Дети тут с боку припека.
— Эта старая история — позорное клеймо на нашем роду, — Азариил недовольно дернул плечом.
— Так как быть с грехопадением?
— Мы не свободны в выборе, но стоит лишь однажды пожелать земных ощущений, как все глубже погружаешься в страсти, сомнения, чувства. Мы рождены беречь жизнь, а не создавать ее.
— Звучит жалко. Безвольные, бесчувственные…
— Тебе доставляет удовольствие меня оскорблять?
— Так я разве о тебе?
— А разве я не ангел?
— Без пяти минут падший.
Он действительно это произнес? Ладони вспотели. Сердце пустилось вскачь. Но происходящее с Азариилом мучило, а неизвестность угнетала, вот и настало время разобраться.
— Восстал против своих. Выходит, падший.
— Нет, — Азариил покачал головой, чуть прикрыв глаза.
— Хорошо. Давай зайдем с другого конца. Что нужно совершить, чтобы загреметь по-настоящему?
Ангел едва заметно вздрогнул.
— Я не стану обсуждать подобные вещи.
Понятно. Ушел в глухую оборону. Вот и разобрались.
Андрей ощутил, как его клонит в сон: то ли из-за пива, то ли из-за ангельского вмешательства. Ни возмущаться, ни противиться почему-то не хотелось.
— Ты ведь в шаге от падения, Зар, — пробормотал он, зевнув. — Можешь на меня рассчитывать, я поддержу, если вдруг…
Должно быть, он уже заснул, убаюканный затянувшимся молчанием, когда почудилось, будто потолок поплыл, растворился, и над головой открылось чистое звездное небо. Мерцающее серебро снежинок, танцуя, опускалось, летело прямо в лицо, но, наталкиваясь на невидимый барьер, соскальзывало в стороны, точно по огромному стеклянному куполу.
Андрей лежал, разглядывая ночное великолепие, дышал морозным воздухом, наслаждался моментом…
Наверное, он тоже очутился на дне чьего-то снежного бурана. Сидя у себя на Небе, этот Кто-то взирал на него сквозь стекло с задумчивой грустью и неусыпным вниманием. И терпеливо ожидал перемен. Ожидал, что он вот-вот вскинет голову и заметит стеклянный колпак. И одумается. Опомнится. Иногда этот Кто-то встряхивал буран, ввергая его жизнь во вьюгу страстей, переживаний и горестей. Но время утекало, и ничего не менялось. И Кто-то предпринял последнюю попытку, послав к нему настоящего ангела, чудо из чудес!