Ослепительный нож

–  Дура!

Дверца захлопнулась за Ярославной. Шестерня дёрнула и утонула с каретой в многолюдстве под звук бича и грозный вопль возницы. Дворец пылал. Народ валил в собор Пречистой, возвышавшийся, как утёс в огненном море.

–  Людишки переполошились, - раздался за спиною Всеволожи густой бас.
– Слух прошёл, что одолетели татары идут сюда. Вот и спасались стар и млад, покинув домы, из окрестностей и пригородов. Набили Кремль, как калиту. Теперь в огне спасутся ли?

Тонкие жилистые руки обвили шею вызволенной из огня боярышни:

–  Голубонька! Жива!
– И зычным голосом Раина позвала: - Эй, Дудень, она - вот она!

6

Навершной Дюдень подскочил на вороном коне, подвёл гнедого с пегим, осёдланных и взнузданных. Раина подсадила боярышню в седло, сама вспорхнула, и втроём, держась друг друга, стали выбираться из Кремля. Скелеты теремов трещали и светили жарко. Повсюду - головы, похмельные в пиру огня.

–  Зачем рушат негорящее?
– кричала Всеволожа, задыхаясь дымным духом.

–  Чтоб дальше не горело, - держалась ближе к ней лесная дева. И следила: - Не отдались! Не затеряйся!

Фроловские ворота были забиты сбегами, покинувшими домы. Сошлись грудь в грудь, кто из Кремля, кто в Кремль. Пришлось спуститься на Подол, у Водяных ворот было свободнее.

На Торгу толпа внимала зверовидному посадскому в сапогах чёрного товара, в белой рубахе, в портах синего толстого сукна.

–  Ша!
– осадили всадников рассерженные голоса.
– Семён Терпилов говорит!

–  Бегут правители!
– надрывно и неистово вещал посадский.
– Спасают животы! Воспламенённую Москву кидают к стопам хана! Мы не хотим! Укрепим город! Изберём иных властителей! Прежних не выпустим! Бояр ловить! Запретить бегство! Ослушников наказывать, вязать! Починить врата и стены! Строить новые жилища!

–  Верна-а-а!
– вопил мастеровой, только что шикавший на вершников.
– Терпилова-а-а в старшие-е-е!

Теперь его осаживали:

–  Тих!.. Молчь!.. Иван Уда - на бочке!

Взамен Терпилова возник длиннобородый. Густые волосы - на два крыла, грудь голая, десница - в кулаке.

–  Люди меньшие, задние и чёрные!
– взывал Уда.
– Хватайте вящих! Понуждайте ждать возвращенья государева из плена. Василиус - единственный законный наш властитель. Он вернётся! Тужите, плачьте не о домах сгоревших - о его пленении. Вот наше бедствие главнейшее! Я говорю вам: он вернётся!

–  Я… тоже… говорю!- во всю мощь лёгких закричала Всеволожа.

К ней обернулись. Услыхали!.. Однако Дюдень перехватил поводья её гнедого, потянул к себе. Он и Раина, обогнув толпу, стремились вон из города.

Спустя малое время у Покровских врат рогаточники их остановили:

–  Нет выезду!

–  А мы не вящие, мы задние, - врала Раина.
– Мы чёрные. Нам в ближнюю деревню…

–  То-то чёрные на этаких конях!
– гудели стражи.
– Не положено!

Дюдень под башлыком помалкивал, дабы не обнаружить своего татарства.

–  Дождитесь тут, - велела Всеволожа, развернув коня.

Над городом, объятым дымом, рассвело. Однако гарь затмила небо. Из-за кремлёвских стен хвостатыми кометами летели головни, запаливая на посаде избы с теремами то там, то сям. Толпежники, напуганные новыми пожарами, бежали с Торга, уберечь свои жилища. От вершницы в боярской сряде шарахались.

–  Иван Уда!
– взывала Всеволожа.
– Эй, покажите, где Иван Уда?

Детина в колпаке поярковом схватил гнедого под уздцы:

–  Ты кто?

–  Я дочь боярина Иоанна Всеволожского. Мне нужен ваш главарь по срочному понадобью.

Поярковый колпак подвёл коня к длиннобородому, что толковал у бочки с Терпиловым.

–  Иван, дочь Всеволожа опального - к тебе…

–  Евфимия Ивановна?
– узнал Уда.
– Жива?

–  Ты мне не ведом, - удивилась Всеволожа.
– Я тебе ведома?

–  Кому ж ты на Москве неведома, благодаря отцу? А я изготовлял замки твоему батюшке. Скобарь!

–  Москву покинуть помоги, - перешла к делу Евфимия.
– Я ратилась под Суздалем. Избегла плена. Государя видела в жестоких ранах. Знаю, как вызволить. За окуп! Великие княгини от огня бежали, не выслушав. Сама явлюсь к царю казанскому для доконча-ний.

–  Родитель твой был превеликий мастер докончаний, - сказал Иван Уда.
– Коль дочь в него, толк будет. Лишнюю надежду не отрину. Помогу… Хитря!
– воззвал скобарь к поярковому колпаку.
– Езжай с боярышней к заставе, выпусти под мою голову. Хитря орлом взлетел на круп Евфимьина коня.

–  Гони!

–  Не надобна ли обережь?
– спросил вдогон Уда.

–  Не надобна. Своя!
– оборотилась Всеволожа. И столкнулась с глазами мощного Хитри, горячими, горящими, как Кремль.

–  Гони, боярышня! Сули татарам окуп. Да не промажь! А мы всем миром соберём, хоть по полушке, по деньге… Деньга - от слова «день», полушка - от «полушка».

–  Не так!
– забывшись от его речей, не удержала первый за большое время звонкий смех Евфимия.
– Татары говорят «теньге», а мы - «деньга», полушка - пол монеты…

–  Ври, ври, да дело делай!
– задорно хохотал Хитря.

–  Ты кто? Скобарь?
– спросила Всеволожа.

–  Нет, я кожевник.

Конь сундолой домчал их до заставы. У рогатки Хитря спрыгнул. Перемолвился со стражами. Те подняли заслон.

–  Счастливых слов, переговорщица!
– махнул рукой кожевник.

До первого дневного постояния скакали молча. Свернули в лес. Нашли поляну. Развели костёр. Раина есть не стала. Локоть под щёку и - как убитая. Дюдень, почерневший то ль от пожара, то ль от бессонья, бережно прикрыл её попоной:

–  Ухайдакалась!

–  Ты почему не возвратился с Ачисаном?
– спросила Всеволожа.

–  Ордынский двор меня держал немножко. Сын Урустай у мурзы Бегича - в бессрочной послуге. Полгода не видались. Ачисан забрал мурзу к царю порассказать, что слышно на Москве. Мой сын сгорел [12] , пока я с твоей девкой бегал…

–  Боже! Куда бегал?

–  Спасать тебя. Она сказала: ты - взаперти. Однако во дворец не удалось проникнуть. А наш Ордынский двор сгорел, как пакля. Даже кони! Конюшню некому было открыть.

12

14 июля 1445 года в одном из крупнейших московских пожаров по свидетельству летописца сгорело около 3000 человек.