Ослепительный нож

–  Чем я не людина?- возмутилась Всеволожа.
– Чем моя деньга не деньга?

–  У тебя конь сапатый, - сказал воротник.

Она давно заприметила возгристость в ноздрях своего Серка. Не придала значения. Возгривый человек отсморкается. Назовёшь ли его больным? Мужики объяснили: зелёная слизь из лошадиного носа - не простой насморк, а болезнь, до смерти изнуряющая, неизлечимая. Напугали, что сап заразен как для лошадей, так и для людей. Пришлось с возгривцем ночевать в поле, тащиться со скоростью пешехода. В Стромыни предложили продать сапатого на шкуру. Евфимия пожалела Серка. Огибая окольными путями Москву, вела коня в поводу. В полу днищах ходьбы до села Вышлес он упал. Подняться не нашёл сил. Так и смотрели друг на друга - Евфимия с жалостью, Серко с грустью - пока конь не издох. Слишком он удлинил путь скиталицы! Рассчитывала на две седмицы, а прошло вдвое больше. Иссякла калита. В несличном виде боярышня добралась до Вышлеса: сряда превратилась в издирки, выцвели волосы, загрубели руки, лик пропитался пылью и почернел. Уледи, выменянные на изношенные сапожки, раскрыли рты, как галчата. Порог корчмы путница переступила с двумя полушками.

–  Что тебе, небога?
– спросил корчмарь. Она отдала монетки:

–  Край хлеба, опанку травяного взвару.

Хлеб оказался чёрствым. Хоть взвар горяч, духовит… Отогрелась! Удивилась пустой корчме. Мужичьи голоса где-то рядом.

–  Село большое, а у тебя не людно.

–  Ещё как людно!
– возразил корчмарь.
– Выдь на крытый двор. Водырь там кажет плясанье медвежное.

Отставив пустую чашку, Евфимия пересекла сени, сошла по крутым ступенькам…

Под крышей двора зрители жались к стенам. Посреди огромный медведь облапливал человека. Тот в объятиях, будто не звериных, а бабьих, поведывал удоволенным голосом:

–  Я - ему: «Медведя поймал!» Он - мне: «Веди сюда!» Я - ему: «А нейдёт!» Он - мне: «Так сам иди!» Я - ему: «Не пускает!»…

Зеваки опасливо похохатывали.

–  Лапистый зверь!
– сказал мужик рядом.
– Ломыга!

–  Гляди, чёрный весь, ошейник белесоватый!
– толкал под локоть другой сосед.

–  Его бы на коня верхом… Ух, был бы леший!
– размечтался бровастый парень, о коих говорят: «брови, что медведь, лежат».

–  Он и пеший, как леший!
– возразил осанистый старикан.

–  Подь, Дунька, пусть и тебя обхапит, - пытались вытолкнуть объёмистую бабу передние.

Водырь воспротивился:

–  Не сручно бабе баловать с медведем, того гляди юбка раздерётся!

Освободясь от когтистых лап, он поднял с полу балалайку, забренчал. Мишка не шелохнулся, пока вожак не шевельнул ногой край цепи. Зверь неуклюже переступил задними лапами, помахал передними…

–  Не охоч плясать, да губу теребят, - отметил бровастый парень.

–  Медведь пляшет, поводатарь деньгу дерёт, - обнародовал своё мнение осанистый старикан.

Медведчик установил колоду середь двора. Зверь скакнул через неё.

–  Что значит, - прокричал водырь, - когда мишка через колоду скачет?
– И сам ответил: - Значит, либо пень не высок, либо медведь сердит.

Поводатарю поднесли жбан браги. Приняв подношение, он обратился к некоему незримому рядом и важно предупредил:

–  Сторонись, душа, оболью!

Поднесли второй. Труженик смерил его глазами:

–  Душа подымет!
– Выпил до дна и провозгласил: - Люблю победить медведя!

Когда «победителя» стали потчевать третьим жбаном, он отрицательно помотал головой:

–  Душа не подымет!

Начались уговоры. Водырь предложил жбан медведю. Тот отвернулся.

–  Эх, - вернул подношение весельчак, - коли медведь не тянет, водильщику же не лопнуть стать!

Евфимия, наглядевшись, поднялась в сени, через крыльцо покинула корчму.

Невдолге она вышла из Вышлеса, зашагала просёлком, свесив голову на грудь. Безлошадной было от чего впасть в раздумье. До Нивн добираться пешей… достанет сил. Не достанет оставаться голодной так много времени. Ради милостыни не протянется длань, не будет повиноваться голос. Привычная к злосчастью скиталица на сей раз обратила взор к Небу, жизнь коего незрима. Видит ли её отец? Слышит ли безысходные думы?

Позади кто-то наезжал… Обернулась с надеждой на людскую доброту при попутье. Тут же отпрянула…

На большой телеге ехал мёд вед ник со страшным зверем. Саврасой масти битюг протрусил, храпя, будто не зверя вёз, а поклажу, хотя и тяжкую. Зверь спокойно лежал на боку большим чёрным кабаном.

Путница, придя в себя, пошла следом.

Телега остановилась. Возница крикнул:

–  Чумичка! Садись, ноги пожалей. Пешеходка приблизилась.

–  А… а медведь? Поводатарь осклабился:

–  Небось! Зверь смирён.
– И обратился к смирённому: - Потеснись, Матрёна!

–  Медведица?
– спросила Евфимия.

–  Мечка, - подтвердил хозяин.
– Матуха.

–  Конь её не боится?
– устроилась на краю телеги боярышня.

–  Старые друзья с Савраской.
– Возница понужнул коня.
– Как прозывать тебя?

–  Евфимия. А тебя?

–  Кузьма, - гордо отвечал спутник.
– Прозвищем Кувыря.

Знакомым показалось имя. Кузьма Кувыря! Слышала когда-то… Не вспомнила. Спросила, продлевая беседу:

–  Давно поводырничаешь?

–  Тридесять лет, - веско объявил Кузьма.
– С Матрёной - осьмой год. Учёная! Сам растил. Возил в Серчагу, в Сморгоны, к нашенским учителям медвежьим, к литовским. Кормлюсь медведями. То глумотворствую, то помогаю жёнкам.

–  Жёнкам?
– удивилась Евфимия.

–  Чреватые дают Матрёне хлеб из рук, - охотно пояснил Кувыря.
– Чем разрешится чрево? Смолчит медведица - родится отрок. А рыкнет - девка явится на свет.

–  Не страшно ли кормить из рук?
– спросила Всеволожа.
– Жутковиден зверь!

–  Есть много жутче!
– Кувыря чмокнул на Савраску.
– Купцы полуденных земель рассказывали: слон - вот это жуть! А далее, за океаном-морем, людей пугает наказанье Божье - ноздророг! Ух, зверь! Ужаснее слона! Уши медвежьи, очи под горлом, рога - на губе…

День стал вечораться. Остановились средь леса. Въехали в чащу. Кузьма извлёк из торбы хлеб, баклажку молока. Позвал:

–  Ефимьица! Коль не погребуешь, испей со мной из одной посуды. Опанки нет.

–  Ефимьица?
– смутило деву обращение к замужней.
– Нет, я Евфимия.

Медведник крякнул:

–  Ясно. Пей. Не скисло молоко? Боярышня пила наперемен с водатарем.

–  Что делать, не зима!
– И, жадно жуя чёрную краюху, задала давно вертевшийся на языке вопрос: - Куда путь держишь?

Кувыря отвечал, не обинуясь:

–  В Нивны.
– Для ясности примолвил: - В княжество Можайское.
– И в свой черёд спросил: - Нам не попутье?

Евфимия набила полон рот, чтоб отвечать не сразу. Тщетно напрягала память: Кувыря!.. Кузьма Кувыря!.. Нет, не вспомнила. Призналась тоже без обиняков: