Основы человечности для чайников

— Да просто… так получилось…

— Плохой ответ.

— Какой есть.

С откровенностью у парня явно было не очень. И с актёрскими данными тоже.

Сам Людвиг давно бы уже соврал что-нибудь условно убедительное: поспорил с друзьями, ходил во сне, пытался впечатлить девушку, прятал бриллиантовое колье, случайно найденное в подъезде… Да тысячи вариантов! Но Тимур врать не умел, а говорить правду не хотел, поэтому только втянул голову в плечи, нахмурился и пошёл дальше с видом «Если игнорировать это, то оно меня не тронет».

Неведомое «это», может, и правда не тронуло бы, но Людвиг считал, что обязан знать всё. На правах спасителя, старшего товарища и ответственного (иногда) человека.

— Давай так: ты рассказываешь всё как есть, а я помогаю тебе с этим справиться. Идёт?

— Не идёт. Вы…

— Аррр…

— Ты. Ты понятия не имеешь, с чем придётся справляться. И никак не сможешь мне помочь.

— И кого я должен убить, чтобы доказать, что ты неправ: твоих родителей или одноклассников?

— Родители-то здесь при чём?

— Значит, всё-таки одноклассники?

— Ну… — Это было такое очень многозначительное «ну». Одновременно «Ну ладно, так уж и быть, твоя взяла!», и «Как ты догадался?», и «Всё равно ты ничем мне не поможешь», и «Спаси меня, пожалуйста», и «Я не знаю, что сказать».

— Ну? — уточнил Людвиг.

— Я не знаю, чего они от меня хотят. Что бы я ни сделал — всё равно стану посмешищем. Хорошо ответил у доски — выпендриваюсь, плохо ответил — дурак, и надо ржать над каждым моим словом. В детстве за очки дразнили. Я уже год как на линзы перешёл, а они всё равно дразнят — теперь спрашивают, где я очки потерял. Из-за мамы тоже смеются. Она такая, знаешь… Хорошая, но очень уж трясётся надо мной. До сих пор пытается из школы встречать. Я говорю, что не надо, но она уверяет, что ей не сложно. А дело же не в том, что ей сложно, а в том, что мне четырнадцать лет, я сам могу до дома добраться, не надо меня за ручку держать. Папа тоже… Ты же его видел?

— Видел, но не особо запомнил. Вроде обычный человек, адекватный.

— С посторонними — да, адекватный. А с семьёй он… как бы сказать… — Тимур уставился на ближайший рекламный баннер, словно пытаясь вычитать на нём нужное слово. — Очень экономный.

— То есть жадный?

— Не знаю. Наверное. Он раньше очень бедно жил, потом скопил немножко, попытался в бизнес податься, но прогорел, остался весь в долгах. Это в девяностые было, к нам какие-то братки постоянно ходили, денег требовали. Угрожали, как-то раз даже избили его. Говорили, что со мной или с мамой что-нибудь сделают, если он долг не отдаст. И он продал всё, что было: машину, квартиру, мебель. Хорошо хоть, родственники пустили у них перекантоваться, ну и подкармливали немножко… Ладно, это давно было. Сейчас нормально. Хорошо даже. У него опять бизнес, стройки эти, сделки. Серьёзно, каждая из квартир, которые он продаёт, стоит больше, чем всё, что у нас есть, а мы живём в двухкомнатной хрущёвке с аварийным балконом. Он так и продолжает на всём экономить. Зачем новые джинсы, если старые ещё можно носить? Зачем идти в парикмахерскую, пусть мать пострижёт. Если в школе скидываются на что-то — он никогда не сдаёт. Даже если на подарки. Нам на Новый год раньше всему классу дарили одинаковые подарки — а мне нет. Потому что папа считал, что это роскошь. Я и без подарка могу, ты не подумай. Но остальным-то не объяснишь… Они реально думают, что я совсем странный. Придурошный какой-то. И без мобильника.

— У меня в твоём возрасте тоже мобильника не было, — брякнул Людвиг, хотя прекрасно понимал, что это весьма сомнительное утешение.

— Когда ты был в моём возрасте, мобильников вообще не было, — отбил Тимур. — Ладно, я… Я не жалуюсь. Почему я вообще тебе это всё рассказываю?

— Потому что я спросил. И потому что я обаятельный.

— Это адреналин, — сам себе объяснил мальчишка. — Точнее, отходняк после адреналина. Надо выговориться.

— И это тоже. Но я правда обаятельный. А одноклассники твои — придурки. Школу сменить не пробовал?

— Папа сказал, чтоб я не говорил ерунды и доучивался в этой. А мама с ним никогда не спорит.

Значит, всё-таки дело в родителях.

Людвиг никогда не был особым знатоком семейной психологии, да и любой другой психологии тоже, но давно уяснил: если у ребёнка проблемы, то виноваты почти всегда родители. Иногда они вредят неосознанно, как, видимо, матушка Тимура, которая, натерпевшись в девяностые угроз и насмотревшись на разборки, теперь готова водить взрослого сына в школу за ручку. Иногда вполне сознательно, как этот. Вот уж кто мог диссертацию написать на тему «Испорть ребёнку детство и полюбуйся на последствия».

А с другой стороны, что Людвиг делал бы без этого? Работал егерем в соседнем лесу? Чинил тракторы в фермерском хозяйстве? Кресло в захолустной полиции просиживал, как герр Штайн? И ночами выл на луну от тоски, потому что разве же это жизнь?!

— А нормальных друзей у тебя совсем нет?

— Есть Динка. Но это другое.

— Девушка твоя?

— Нет, соседка. — Тимур совершенно точно не соврал, но всё равно почему-то покраснел. — Да ты её, наверное, знаешь, она тоже из ваших, волчица, но помельче тебя, рыжая такая.

Рыжую волчицу Людвиг действительно знал. Точнее, он знал даже двух, но фрау Вальд осталась в Германии, да и с чего бы Тимуру краснеть при её упоминании? А местная девочка и вправду была миниатюрная, степная и довольно симпатичная в обеих своих ипостасях.

Они буквально несколько раз пересекались на банкетах и деловых встречах, куда этот таскал Людвига, а родители Дианы иногда брали с собой дочь, чтобы привыкала к обществу. Привыкание проходило довольно успешно: несмотря на юный возраст, девочка строила глазки то одному парню, то другому. Даже Людвига вниманием не обошла.

Он, помнится, ответил, что с малолетками не встречается, и следующую (то есть всю прошлую) неделю она то и дело будто случайно попадалась ему навстречу под ручку с каким-то слащавым мальчиком.

Соседка, значит… Ну-ну!

— Ладно, вернёмся к насущным вопросам: на мост-то ты зачем полез? Только не говори, что прыгать оттуда собирался, потому что твоя рыжая подруга нашла себе другого кавалера.

— Нет. — Тимур снова покраснел, из-за чего «нет» прозвучало совершенно неубедительно. — Я просто… не знаю… Просто хотел побыть один. Совсем один. И сделать что-нибудь такое нетипичное. Доказать самому себе, что я не тряпка, не дурак, не урод косорукий. А получилось, что самый косорукий урод и есть, раз сорвался.

— Я, между прочим, тоже сорвался.

— Ты спрыгнул.

— Сначала спрыгнул, а потом сорвался.

— Ты же не виноват, что руку повредил.

— Ну ещё пожалей меня! — фыркнул Людвиг. — И не смотри такими глазами, словно я что-то выдающееся сделал. То есть я, конечно, молодец, но всё равно накосячил везде, где только можно.

— Я вообще не могу понять, как ты всё это провернул без знаков.

— Почему без знаков? Я целую сигиллу там начертил, да ещё и почти ровную. Векторы, правда, не дотянул, но по бетону вообще сложно, он, зараза, хуже камня — энергию жрёт, как не в себя. С бумагой и то проще!

— А потом, когда летели?

— А когда летели — вот! — Людвиг остановился и, покачиваясь на левой ноге, продемонстрировал Тимуру подошву правого ботинка с нарисованным на каблуке символом. — И на втором то же самое. Жалко только, что одноразовые. И ботинки теперь в приличное место не наденешь.

— Но… Погоди… — На восточном лице мальчишки круглые от удивления глаза смотрелись забавно. Нетипично. — Ты не успел бы это всё начертить, пока падал.

— Конечно не успел бы. Поэтому я заранее начертил.