Особый дар

— Странное все-таки дело вся эта лабуда. — За последнее время она усвоила несколько современных жаргонизмов и не без гордости их употребляла. — Игры эти. Впрочем, музыка мне понравилась. Я хотела сказать, пианист.

— Из него, вероятно, будет великий музыкант. У тебя это не вызывает трепета?

— Любой человек, которого ждет большое будущее, вызывает у меня трепет, — бросила миссис Робертс, словно намекая, что вообще-то ее понять трудно. Однако она была в восторге от приема, оказанного ей самой. — Надо же, подняла вокруг меня такой тарарам. Это уж чересчур. А шотландочка мне понравилась.

— Брось, мама, нельзя сказать, чтобы ты была вовсе не чувствительна к лести.

— Да и ты тоже, надо думать.

— Ясно, не был бы — если б только кто-нибудь вздумал мне льстить. Но для этого нет никаких оснований.

— А вот Аманда — штучка. Сроду таких не видела.

— И больше уже не увидишь.

Из-за тонкой завесы дождя проглянуло солнце, пылающее, изжелта-оранжевое. Потом через небо перекинулась радуга, огромная, необычно яркая, и миссис Робертс воскликнула:

— Я непременно должна написать ее, ну то есть если сумею!

— Конечно, сумеешь.

— Я, бывало, говаривала: за каждую радугу, какую увижу, готова выложить семь шиллингов и грош в придачу.

— А я так выложил бы не семь, а все десять.

Некоторое время они ехали молча. Мать погрузилась в грустные размышления, и он знал о чем.

Наконец она сказала:

— Не понимаю, как ты мог бросить Мейзи ради этой громадины. Это выше моего разумения.

Тоби рассудительно ответил:

— Да разве в таких делах можно что-нибудь объяснить? Мы с Мейзи не сумели поладить. — Снова он ощутил укус боли. — И ничьей вины тут нет.

Врун, пронеслось у него в голове. Всякий раз, побывав в доме Аманды, он становился честным с самим собой.

— А я думаю, что вина твоя.

Он взглянул на мать. Она сжала губы в ниточку, как обычно, когда чувствовала себя в чем-то уверенной и была полна решимости не уступать.

— Слушай, мама, оставим этот разговор.

— Ты что, намерен жениться на этой самой Клэр?

Слова «эта самая» выражали всю меру ее враждебности к девушке.

— Бог ты мой, да разве я сейчас могу жениться на ком бы то ни было? У нас с Клэр хорошие отношения, и потом я же тебе говорил: ее родня может быть мне полезна.

— Стало быть, тут расчет. Но не собираешься же ты входить в такую семью. Ты там будешь как вытащенная из воды рыба.

— Знала бы ты, в каких водах я теперь выучился плавать, — ответил он не без наглости, которая порой забавляла ее, но на сей раз явно не доставила удовольствия.

Они опять помолчали. Радуга померкла, дождь перестал.

И вдруг она сказала:

— Я получила приглашение в Америку. Мне там устраивают небольшую выставку.

— Боже правый, — сказал Тоби. — Ну, поздравляю. Ты поедешь?

— С чего ты взял? Конечно, нет. Этакий отмахать конец, да еще, может статься, зря.

— А по-моему, надо поднапрячься и поехать.

— Ты не понимаешь, чего мне стоит «поднапрячься», как ты выражаешься. Для меня это невыносимо. Порой мне даже в магазин сходить трудно — просто потому, что для этого надо выйти из дому. Стряпать — пожалуйста, готовка меня успокаивает, а вот после сегодняшней поездки я вымотана совершенно.

— Но ведь тебе там понравилось.

— Так, кое-что. Должна сказать, за эти мелкие яички я лично гроша бы не дала. Да, это просто-напросто мелкие яички, не более того.

— Но тебе понравилась музыка и еще то, что вокруг тебя было столько шума.

— Надеюсь, я все-таки не совсем потеряла человеческий облик, — возразила миссис Робертс, и в словах ее неожиданно прозвучало величие.

До чего же он все-таки ее любит, подумал Тоби. Отца он тоже любит, но совсем по-другому. Атмосфера всеобщей почтительности, которая окружала ее в Хэддисдоне, подействовала и на него: в другой раз он не отнесся бы к ее расспросам так терпимо, как сегодня. В глубине души она завидует тому, что он получил образование, а ведь дала ему это образование она же сама. Мать склонна к затворничеству, она остро ощущает свою социальную принадлежность и уже никогда не переменится, хотя и предпочла бы быть более гибкой. Чем дальше отъезжали они от Хэддисдона, тем больше тускнел он в их памяти — Хэддисдон, но не Мейзи. Впрочем, на следующей неделе он увидит не ее, а Клэр, счастливую, не ведающую сомнений, радостную от сознания своей силы и умения добиваться всего, чего она хочет, — умения, которое, как он надеялся, передастся и ему. Любит ли он ее? Пожалуй, да, по-своему. Насколько вообще способен любить. Она заставит его, пусть хитростью, вступить на путь успеха, позаботится о том, чтобы жизнь его шла так, как это удобно и нужно ей… И все же мысль о Мейзи, о беспредельной ее деликатности весь этот день преследовала его, неотступная, словно призрак.

26

В июле Тоби собрался с духом и пошел в банк. За неделю перед тем он сообщил о своем намерении Ллэнгейну и теперь получил письмо от Клайва Бауманна: тот приглашал его на пятницу к половине двенадцатого. Что ж, час назначен по-божески.

Тоби отправился в Сити, исполненный острого любопытства. Он представления не имел, что это за штука такая торговый банк. Придя по указанному адресу, он увидел красивое здание, построенное, как он решил, где-то в середине восьмидесятых годов; на светлом фасаде выделялись оконные ящики с серовато-синими, как грозовые облака, гортензиями. Его провели в приемную, небольшую, обшитую красивыми панелями комнату, на стенах — хорошие репродукции, из мебели — стол и четыре кожаных кресла. Тоби ждал, что его вызовут к Бауманну, но вместо этого Бауманн вышел к нему, представился и сел в кресло напротив. Маленький человечек с огромными унылыми глазами, он напомнил Тоби виденный им однажды портрет Пруста в молодости. Но вот Бауманн заговорил, и впечатление это рассеялось: вовсе он не унылый, держится свободно, без малейшей официальности.

Один из первых вопросов, которые он задал, был:

— Вы не родственник Эдгара Робертса?

— Насколько мне известно, нет, — ответил Тоби, слегка озадаченный.

— Он учился со мной в Кембридже. Да, но было это много столетий тому назад, где-то в эпоху средневековья. — На вид Бауманну было не больше тридцати трех — тридцати четырех, и, стало быть, очень уж много столетий с тех пор пройти не могло. — Славный малый. Одно время собирался у нас тут обосноваться, но раздумал — говорит, это лишило бы его свободы передвижения, во всяком случае временно. А он привык разъезжать. — Бауманн предложил Тоби сигарету, закурил сам. — Я, разумеется, слышал о вас от лорда Ллэнгейна. Он тоже славный. Знаю, что по образованию вы историк, запросто получили диплом с отличием… — (Откуда ему известно, что запросто, подивился Тоби, сам он считал, что получил диплом первой степени просто чудом…) — и сейчас пишете докторскую. Почему же вы решили переменить поприще? История не слишком вас привлекает?

— По-моему, я не создан для жизни ученого. Если вдуматься, так для нее вообще мало кто создан, на удивление мало. Мне хотелось бы побольше узнать о реальном мире.

— Что ж, если вы поступите к нам, то кое-что о реальном мире узнаете. Вы имеете хоть какое-нибудь представление о том, чем мы занимаемся?

— Честно говоря, — сказал Тоби (он был настолько напуган, что употребил именно это слово; обычно его употребляют, намереваясь обмануть, но в данном случае оно было применено в самом прямом смысле), — честно говоря, не имею ни малейшего понятия. Мне надо начинать с нуля.

— Нуль — не такая уж плохая точка отсчета, — сказал Бауманн. — Так мне по крайней мере кажется вряд ли вы раздумывали над тем, какая отрасль вас больше интересует — капиталовложения, финансирование компаний или собственно банковское дело?

— Прежде всего мне надо выяснить, что все это такое.

— Ну что ж, немного погодя вам надо будет заглянуть к нашему управляющему по штатам. Он введет вас в курс дела, объяснит все эти премудрости. А вы похожи на Эдгара. Вы совершенно уверены, что он вам не родственник?