Останови моё безумие

– Участившиеся обмороки – это следствие обострения порока, необходимо лечение и возможно, нет, желательна операция, – Олег был предельно серьёзен, избегая смотреть на Миру, предпочитая мой не совсем понимающий, растерянный взгляд пронзительным глазам сестры. Он не запнулся на слове операция, но моё сердце совершило кульбит – Не понимаю, почему её не сделали раньше?

– Всему есть свои причины, – отстранённо ответила ему Мира. Больше участия в разговоре, а правильнее выразиться в разъяснении мне ситуации относительно своего состояния здоровья, Мира не принимала. Искоса подглядывая за ней, я замечал, что она поникла, и смотрит на неопределённый отсутствующий в кабинете предмет на стене отрешённо и безынтересно. Казалось, она потеряла всякий интерес к самой себе, её возбуждённое настроение, проявляемое в начале обсуждения нотками сарказма в свой адрес, испарилось, уступив место более привычной для неё апатии. Именно этому настроению она обязана своим вдохновением, потому как большинство её картин наполнены упадническим духом и безнадежностью. Она была безразлична самой себе и это меня убивало.

Через час после состоявшегося в кабинете Олега разговора, я уже находился наедине с сестрой в отведённой для неё палате-люкс, как объяснил мне Олег это было естественно, оставить Миру немедленно и не затягивать с лечением, которое было отложено до сей поры, до невозможного. Я успел сообщить об этом Лизе, которая удивила меня своей необщительностью по телефону, только однозначные ответы и сочувственные вздохи. Реакция родителей была ненамного бурной, как ни странно, но Нина Михайловна надолго затаила молчание после моего невнятного доклада об определении Миры в клинику, потом я различил характерные всхлипы – она плакала от … усталости.

И теперь я сижу в удобном кресле напротив модернизированной кровати больной сестры, оснащённой всяческими новейшими функциями и призванной для абсолютного прочувствования себя нездоровой. Я молчал. Как же это выглядело нелепо, я молчу с тех пор, как обнаружил Миру в кровати и не совсем в сознании. Я не знал, что говорить, просто не умел, её слабость вгоняла меня в ступор, и я не мог придумать ничего лучше, чем не раздражать её своим заикающимся голосом, боялся сорваться и начать порывисто обнимать и прижимать к себе, осыпать её лицо и руки поцелуями из страха, что её может не быть рядом. Я молчал…

Комментарий к Глава 14 Простите, что мрачновато, но без больницы никак)

====== Глава 15 ======

МИРА.

– Ты знаешь, каково это, когда тебя исключают из реальности нормальных людей?

– Ты нормальная, – пытается спорить со мной.

– Что меня отличает от инвалида? – начинаю раздражаться я. – То, что у меня есть ноги и руки, я могу ходить, и почти независима в физическом плане? Это? Это, делает меня дееспособной. – Я не знаю, сколько мы просидели с Владом в оглушающей меня тишине, прежде чем я сорвалась и начала выплёскивать весь накопившийся негатив на него. ОН. Больше всего меня выводило из себя Его поведение. Я не понимала его, единственное, что смогла выяснить – это свою очередную ошибку, брат не противился меня, но его отношение ко мне изменилось, я это чувствовала, но что это значило, я не знала.

– Прекрати, пожалуйста, – голос был упавший и умоляющий, но я не могла остановиться, я не делала этого специально, я просто хотела выговориться.

– Уходи, – пробормотала я, собирая последние крупицы силы воли, чтобы не заплакать, поэтому отвернулась к окну. Снова эта тишина, давящая, душащая, невыносимая… и горячие руки, вдруг притягивающие меня за плечи и заключающие в спасительные от одиночества объятия.

– Прости, – начинает шептать мне в волосы брат, – прости меня, … говори мне что хочешь, что пожелаешь, говори, а я буду слушать. Только, … только не плачь, – это было лишним, я всё-таки не выдержала и уже плакала в его дорогую, пахнущую братом и его парфюмом рубашку. Его слова возымели обратный эффект, теперь я плакала в голос, беспомощно цепляясь в ткань его рубашки на спине, брат как-то вымученно застонал, а я только крепче вцепилась в него. В объятиях Влада я чувствовала себя удивительно защищённой и… нужной. Нужной этому человеку, моему брату. Которого ненавидела. Думала, что ненавижу.

– Тише, тише, – не оставляет попыток успокоить меня Влад, а я лишь беспомощно киваю ему в плечо, неуверенно, действительно пытаясь унять слёзы. Осторожные поглаживания брата потихоньку расслабляют меня, и я почти засыпаю, точнее, переношусь в другую реальность при этом, оставаясь в сознании, в реальность, где я по-настоящему живая, обычная,… нормальная. И это приятное и немного щекочущее мою истерзанную запертую душу чувство дарят мне его руки – сильные, горячие, родные.

– Успокоилась, малышка? – с опаской, но растягивая свои красивые губы в улыбке, спрашивает брат, после того, как я полностью затихаю. Он осторожно отводит прилипшую прядь со лба, заправляя её за ухо, как маленькой, но я не возражаю, так лучше, так действительно лучше – когда он рядом. Поэтому я тоже стараюсь улыбнуться и мычу что-то невнятное вместо полноценного ответа.

– Всё в порядке, тебе не сделают больно, – он делает паузу в несколько секунд, в течение которых я успеваю пробежать взглядом по его идеально вылепленному профилю, меня так увлекает это занятие, что я не реагирую на продолжение фразы, сказанной братом чересчур серьёзным тоном, – Я не позволю.

– Ты поедешь домой? – спрашиваю я, после длительного молчания, на этот раз, не мешающее нам обоим. Влад забрался на мою кровать, и мы по-прежнему сидим, обнявшись, только теперь я облокотилась на Влада спиной, а он, обняв меня за плечи, нервно, но как-то по-детски теребит мои пальцы на руках.

– Хочешь, я останусь, – просто отвечает он, я не скрываю вспыхнувшее облегчение, но спешу удавить в себе эгоизм, рвущийся наружу, поэтому оборачиваюсь и уверенно заявляю:

– Не надо, я справлюсь, завтра приедут родители. – Не спешу отворачиваться, снова застревая взглядом в глазах брата, – только,… – прикусываю губу, – приезжай пораньше, а маму с папой пусть Лизка привезёт, ладно? – чувствую, как становлюсь какой-то нерешительной, ожидая его ответа. Но Влад широко улыбается и крепче прижимает к себе, – Хорошо, малышка, я приеду, когда ты ещё не успеешь проснуться. – Я удовлетворенно хлопаю глазами, но делаю недовольную гримасу, – Пусти, задушишь же! – Влад слишком поспешно отпускает меня, вмиг посерьёзнев, и поднимается с кровати, а я начинаю жалеть о своей просьбе, потому что на самом деле мне очень нравилось как мы обнимались, оставалось только ругать себя за очередную глупость.

– Тебе надо поспать, – неестественно слышится голос брата. – Отдохни, как следует, перед встречей с тяжёлой артиллерией заботливых предков, – шутит он, пытаясь рассеять повисшее в воздухе напряжение. Я поддерживаю его усилия, не показывая своей осведомлённости его нервозностью, и фальшиво улыбаюсь. Окончание нашего разговора, пропитанного обнажением души и сердечной откровенностью, чем-то сугубо личным, тёплым, незабываемо интимным, приобретает характер дешёвой подделки, оставляя горький след в этой самой обнажённой – моей душе.

Влад едва касается губами моей щеки в братском поцелуе, это происходит впервые, неожиданно и нежданно, но настолько незначительно, что не вызывает во мне никаких эмоций, я всё ещё под ржавым налётом из противоречивых чувств от своей невинной, но как оказалось неуместной, непонятой шутки, вынудившей брата поторопиться с уходом. Прощание было наполнено до краёв пустыми пожеланиями здоровья – чрезмерно официально, совсем не в манере брата в обращении со мной, никакой искренности и открытости, присутствовавшей в больничной палате несколькими минутами ранее. Но даже и в этом случае я не злилась, мне было несказанно легко от выплескивания родному человеку своих непрекращающихся переживаний, и хотя оно было омрачено его поспешным уходом, я предполагала, что у Влада, несомненно, была на это причина, а брат лишь в очередной раз решил уберечь меня от неприятной разгадки.

День был очень насыщенным и совершенно пустым одновременно. Профилактическую и диагностическую беготню о попечении моего здоровья я не считала важным занятием, может потому что мне было наплевать на это самое здоровье, возможно, но у моего брата было отличное от моего, мнение, и как, ни странно мне не хотелось его переубеждать. Мне нравилась его забота, не омрачённая годами кропотливого труда по уходу за мной, как это было с моими родителями. От этой мысли стало невыносимо противно, я чувствовала себя ужасной дочерью, ужасной сестрой и просто ужасным человеком, и скоро, очень-очень скоро Влад тоже поймёт это, ему надоест возиться с больной, капризной, несносной и вздорной девчонкой, а я снова останусь одна… Ну вот, опять! В последние дни стоило мне только остаться одной, меня одолевали тяжёлые мысли об одиночестве, которое раньше не было столь пугающим, не выглядело настолько бездушным. У меня всегда был мольберт и грифель, и я не была одинока в том мире, который рисовала сама, что изменилось теперь? Теперь, я рисовала не придуманный мир, а собственную жизнь, такой, какая она есть сейчас и ещё что-то, то, что только подкрадывается ко мне, но уловить это не представляется возможным. Что-то необычайно прекрасное или отчуждённо холодное? Не самые радужные мысли в стенах элитной клинике, абсолютно никак не влияющие на зов из царства Морфея. «Спокойной ночи Влад!» – почему-то очень сильно захотелось сказать ему эти слова, перед тем как погрузиться в сон, даже если брат и не услышит их.