Остановиться, оглянуться…

И неизменно выходило, что лучшие защитники — в «Торпедо», а лучшие нападающие — в «Торпедо», а если взять лучший вариант сборной, то три четверти игроков в нем будут из «Торпедо».

До конца сезона оставалось недели три, «Торпедо» болталось где–то между четвертым местом и пятым. Но парень рассчитал, что если ЦСКА ляжет в Ташкенте, а «Спартак» сыграет вничью с тбилисцами, а киевляне продуют «Зениту»…

У парня была болезнь, о которой говорят близким родственникам; его костный мозг, словно изорванный изнутри, непрерывно выбрасывал в кровь больные лейкоциты, и у него все могло кончиться еще до конца футбольного сезона…

Ира сказала мне:

— Юра просил разбудить, как ты придешь.

— А что такое?

— Я не знаю. Просто просил разбудить.

Я посмотрел на Юрку и, как обычно в последнее время, почувствовал неуверенность. Когда спит выздоравливающий, все понятно и все правильно — пусть спит, скорее выздоровеет. А когда спит умирающий?

Отчасти мне было легче, когда он спал. В это время он не думал ни о чем, и не надо было врать ему ни словом, ни взглядом, ни жестом… Это тоже было как бы отсрочкой, будто и время спало вместе с ним, и секунды лежали беззвучной горсткой, как песчинки в нижней колбочке песочных часов, висевших у Юрки над кроватью.

Но иногда было жутко глядеть на него спящего, хотелось разбудить, чтобы он не отдавал временному забытью последние часы перед забытьем вечным.

А спал Юрка теперь все больше и больше…

Ира тихо погладила Юркину руку, но это не помогло — он слабо застонал во сне и сунул руку под одеяло.

Тогда я тронул его за плечо, и он открыл глаза.

Я сказал:

— Вставай, старик, хватит филонить.

Он зевнул и смущенно улыбнулся. Чтобы он не ушел в свою привычную мрачную сдержанность, я спросил:

— Что там, идея наклюнулась?

— Шикарная идея, — сказал он своим скрипучим голосом.

Кроме иронии, в угоду современной моде, было в голосе еще что–то, и я понял, что идея действительно есть, что все уже продумано и Юркой овладел его обычный, несколько нудный фанатизм.

— Ну, валяй, — сказал я и сел поудобней.

Но он ответил:

— Вот придет Сашка — тогда уж…

Мы немного потрепались и немного посидели молча. Юрка почти все время смотрел на дверь, и взгляд у него был нетерпеливый и целеустремленный.

Пришел Сашка, сел на Юркину кровать и вроде бы приготовился слушать. Но на нас он смотрел невнимательно, я лицо у него было как на похоронах.

Опять я подумал, что у него что–то случилось. Но что — понять не мог.

Юрка тронул Иру за руку, и она молча вышла. Не знаю, была ли для нее тайной Юркина идея, — вряд ли… Просто разговор предстоял мужской.

С минуту сидели молча. Мы, современные люди, — рабы иронии. И, наверное, Юрка подбирал для своей идеи веселый заход.

Я слегка поторопил:

— Ну?

— Есть одна шикарнейшая идея, — сказал Юрка. Он снова замолк, и я снова поторопил:

— Старик, не тяни. Мир жаждет.

Сашка сидел безучастно. Взгляд у него был короткий и сосредоточенный и к нам отношения не имел.

— Так как труд является священной обязанностью советского человека… — начал Юрка.

— И гражданина, — подсказал я.

— II гражданина, — повторил Юрка.

Он еще немного помолчал, улыбнулся смущенно и проговорил:

— В общем, братцы, не хочу жить тунеядцем.

— Жаждешь созидать?

— Вот именно…

Юрка запутался в манере и совсем замолчал. Сашка сидел все так же безучастно, и это беспокоило меня все больше и больше.

Юркина возбужденность уже передалась мне — я чувствовал, что идея действительно есть. Я сказал:

— Старик, хватит демагогии. Давай суть. Он помялся немного и сказал:

— В общем, чем так валяться… Есть же какие–нибудь лекарства, не утвержденные вашей бюрократией? Ну, которые, допустим, надо испытать?

Я повернулся к Сашке и стал смотреть на него так же внимательно и заинтересованно, как Юрка. Но теперь это было просто лицедейством. Юркина идея оказалась бедной выдумкой дилетанта, уверенного, что на безбрежных полях медицины есть все что угодно — надо только найти. Но медицина не безбрежна, а в данном случае она — пустой шкафчик для лекарств, висящий в кабинете главврача…

Сашка вяло пожал плечами:

— У тебя довольно редкая болезнь… То, что тебе прописано, — лекарства надежные. Просто эффект они дают не сразу — месяца через два, через три.

Юрка отмахнулся:

— Да бросьте, ребята, я же не идиот. Эффект ожидается гораздо раньше. Но я сейчас не об этом. Есть же какие–то вообще не испытанные лекарства?

Я вдруг понял. Идея действительно была, причем типично Юркина: вряд ли кто из моих знакомых додумался бы до такого.

Я сказал Сашке:

— Коллега интересуется, не нужны ли вашей конторе кролики.

Сашка серьезно посмотрел на меня:

— Какие кролики?

— Подопытные. Для любых сомнительных экспериментов.

Я повернулся к Юрке:

— Так я тебя понял?

Он кивнул:

— Угу.

Сашка смотрел на нас все так же вяло. Он плохо воспринимал нелогичные вещи, и я еще раз пояснил:

— Коллега хочет честно отработать свой компот и амортизацию пижамы.

Сашка с унылой деловитостью уточнил:

— То есть ты хочешь, чтобы на тебе испытывали новые средства?

Юрка кивнул.

— Но ты понимаешь, — сказал Сашка, — средства, которыми мы тебя лечим, действительно лучшие — других пет. Эту болезнь лечат именно так.

Он не называл болезнь по имени, как некогда дикари не произносили вслух имена своих жестоких и злопамятных богов.

— Ну, не обязательно от этой болезни, — с ворчливым упрямством настаивал Юрка.

Сашка снова не понял:

— А от какой же?

— От любой.

— Хоть от шизофрении, — сказал я.

— Можно от шизофрении, — согласился Юрка прежним тоном, но теперь ворчливость его была веселой и задиристой.

Сашка проговорил без особого энтузиазма:

— Это подумать надо. Попробую завтра позвонить в Институт Палешана.

— Кстати, у меня там блат, — вспомнил я.

— Тем более, — сказал Юрка.

Сашка встал, задумчиво глянул на меня, и опять мне показалось, что он хочет мне что–то сказать.

Я тоже встал и вышел вместе с ним.