Осуждение Сократа
Шрифт:
Архонт насторожился:
«Дался ему этот Гекатей!»
— Ты говоришь о законах, охраняющих государство! — вернулся к прерванному разговору Мидий. — Но, согласись со мной, они должны насаждать справедливость. А разве справедливо закрыть мне навеки глаза, а людям, которые намного хуже меня, позволить жить? Как могут мириться твои благочестивые боги с тем, что остается безнаказанным Ификрат? Ведь этот человек недрогнувшей рукой убрал со своего пути Дикеарха!..
— Наши законы позволяют мужу расправиться с любовником жены…
— Гнусная ложь! Дикеарх никогда не был сопостельником жены
«Никто не узнает, — говорит ему Гиппарета. — Ты только войдешь и выйдешь!». Дикеарх послушался. Она показывала ему обои и без умолку болтала, стараясь выждать время. А потом, когда на лестнице послышались шаги, Гиппарета обвила молодого стратега за шею, и они упали в супружескую кровать. И тут вошли муж и трое свидетелей. Ификрат с криком «Подлый волокита!» заколол несчастного Дикеарха. Тот был настолько ошеломлен, что даже не загородился рукой. Так пал молодой Дикеарх, надежда афинского флота…
— Откуда ты это знаешь? — поразился архонт.
— Вино говорит правду… А ты знаешь, почему разбогател Неокл?
— Какой такой Неокл? — Архонт притворился, что не знает Неокла.
Мидий фыркнул.
— Кто не слышал о нем! У Неокла самый высокий, в четыре этажа, дом в Афинах.
На лбу архонта образовались складки.
— Да-да. Кажется, этот человек получил большое наследство.
— Наследство! — с язвительным смехом воскликнул бывший демарх. — Ему досталось неплохое наследство. Правда, не от благодетельного отца, а от банкира Кратеса. Ты, конечно, помнишь, как в Афинах творила божий суд чума-огневица. Трупы лежали на трупах, и на ветках висело окостеневшее воронье. Кратес, у которого все умерли, едва выполз из своего дома. Ему хотелось пить. Он настолько ослабел, что не мог вымолвить слова. Лишь открывал рот, как месячный птенец, и показывал свой кошелек. Он готов был отдать все деньги за глоток свежей воды. И вот тогда ему встретился Неокл. Неокл оттащил старика в кусты, подальше от посторонних глаз, и стал ждать, когда тот умрет. Он вырвал кошелек из холодеющих рук, а тело Кратеса бросил на чужой костер…
— Ужасно! — заволновался Тиресий. — Но кто это видел?
— Я! Я! Своими глазами!
«Сколько же он заплатил тебе за молчание?» — хотел было спросить архонт, но удержался.
— А Филоктет? Разве этот человек достоин быть казначеем священных сумм? Ты знаешь, сколько он вычеркнул в свое время богатых юношей из списков воинов? Ты думаешь: все обошлось без звонкоструйных монет? Даже великие боги требуют жертвоприношений…
«…по человеческому достатку!» — мысленно возразил архонт.
Ядовитые стрелы сыпались, не переставая. Казалось, обреченный лучник мстил всему живому. Архонт уже жалел, что вызвал неукротимый поток стрел.
— Божественный Пилад, заседающий
в судилище старцев! — целился в новую жертву Мидий. — Этот человек обесчестил собственную дочь, а потом, обвинив ее в распутстве, выдал замуж за искалеченного раба!Пал Пилад.
Пал Апеллес.
Пал Тиртей.
Но, когда очередь дошла до Гиперида, известного всему городу своей порядочностью, архонт не выдержал:
— Это неправда! Я верю Гипериду!
— Он верит Гипериду! — вскричал Мидий, доставая из нескудеющего колчана очередную напоенную ядом стрелу. — А веришь ли ты себе, непогрешимый архонт?
Тиресий приставил руку к груди, словно загораживаясь.
— Он верит Гипериду! А, может быть, ты признаешься в собственном злодеянии?
Архонт покачнулся.
«Попал!» — радостно подумал человек, приговоренный к смерти.
— Что ты говоришь? Какое злодеяние?
— А ты припомни! — настаивал узник.
— Какая чепуха! — свистящим голосом сказал архонт.
— А, может, ты вспомнишь десятый год Долгой войны со Спартой?
Тиресию стало не по себе. Откровенно говоря, он не помнил за собой ничего предосудительного, но Мидий обвинял с такой ошеломляющей уверенностью, что архонт засомневался в собственной непогрешимости.
«Что же было на десятом году? — потекли подневольные мысли. — Кажется, очищение Делоса? Злодеяние! Причем здесь злодеяние? Все делалось согласно оракулу. Великие боги, дайте память! Что же еще было в том году?..»
— Не вспомнил? — глумился Мидий. — Или ты любишь правду о других?
Архонт мучился, собираясь с ответом. Долгое молчание могло показаться Мидию доказательством его правоты.
«Распоясавшийся негодяй!» — думал архонт.
Но первым заговорил Мидий. Что-то звякнуло — узник словно складывал уже ненужные стрелы в колчан.
— Прости меня, архонт! Кажется, я глупо пошутил…
Еще не оправившийся от смятения архонт молчал.
— Ты не веришь мне? Это была лишь шутка.
Архонт немного привстал, чтобы поправить плащ. Узнику показалось, Что архонт собирается уходить.
— Ради всего святого, не сердись на меня! Ответь мне, Тиресий, почему я должен умереть? Даже Зевс, поразивший Асклепия, все же смилостивился и воскресил его. Почему я должен уйти в расцвете сил? Неужели в людском приговоре, как в божественном заклятье, нельзя изменить ни одного слова?
Архонт успокаивался, но неотвязная мысль продолжала преследовать его:
«Десятый год… Что же было еще на десятом году?..»
— Поверь, я не собираюсь предлагать тебе деньги. Человеческое доверие бесценно. К тому же я слышал о твоей неподкупности, Тиресий. Люди говорят: «Легче сразить Аякса в бою, чем подкупить этого человека!».
«Грубая лесть!» — подумал архонт, однако ему было приятно.
— Я могу исполнить твою просьбу… — медленно, слушая самого себя заговорил Тиресий, — …если она не будет противоречить моей совести и существующим законам. Что ты хочешь от меня? — Архонт внушительно помолчал. — Может быть, тебе нужен восприемник последних слов?
Узник горько улыбнулся, и архонт ощутил эту улыбку.
— Говори! — мягко сказал архонт.
— Послушай! Ты живешь недалеко от портика Кариатид? — неожиданно спросил узник.