Осуждение Сократа

— Кто? Я? — удивился Леарх и поглядел на брата.

Близнецы захохотали. Тиресий тоже посмеивался. Серебряная ложечка в его руке повторяла один и тот же шашечный ход. Архонт обожал хитроумную игру, изобретенную египетским богом Тотом. Нумений подошел и прислонился плечом к стволу дикой оливы, за которую крепился навес. Он внимательно разглядывал братьев-близнецов, которые смеялись с неестественной безудержностью, и особенно Хреста, игравшего в этом веселье как будто главенствующую роль..

— Облезлые щенячьи хвосты! Жалкие ублюдки! — кричал раб, победно поглядывая на Нумения. — Я все знаю про вас! Все! Поглядите на этого государственного недоноска! — Хрест простирал руки к Леарху, вызывая еще больший смех. — Он вносит на безопасность города лишь пятьдесят драхм, а своей потаскушке дарит драгоценную диадему. Разве это не правда? Я сегодня вас обоих выверну наизнанку! То-то будет куча дерьма! — В голосе раба, похоже, проскальзывали искренние нотки, но все они тонули в собственном же развязно-нелепом хохотке.

— Подойди сюда! — негромко позвал архонт Нумения.

Гости, как по команде, перестали смеяться и с хмельной беззастенчивостью уставились на свежего человека.

— Нам нужны диффы, цельное вино — для пробы, рыбные закуски… — перечислял архонт, глядя в глаза Нумения.

— Сколько принести диффов? — спросил Нумений.

— Два! — сказал архонт.

— Как два? — вскричал Хрест. — Я тоже хочу сидеть. Разве мои ноги прошли меньше, чем изнеженные ступни этих бездельников?

— Хорошо! — уступил архонт.

— Принеси мне хоть одну каракатицу. Я обожаю каракатиц! — задушевно попросил Хрест.

— Хорошо. Принеси и каракатиц этому знатному господину.

Хрест почесал ногу об ногу, подозрительно посмотрел на Нумения:

— Что ты зыркаешь на меня так, как будто я задолжал тебе три меры ржи?

— Я вижу, господину не хватает только сандалий. Может, подарить тебе превосходную пару? — спросил Нумений, и братья, которым показалось, что раб пошутил, залились одинаковым переливчатым смехом.

— Возьми в помощь этого мальчика… — посоветовал Тиресий. Ему хотелось как-то поощрить Нумения, и он, подумав, добавил: — Помни: я никогда не забываю услуг.

Уроженец Делоса неприкрыто усмехнулся, и архонт понял, что сказал лишнее.

Они шли мимо праздничных столов, и пирующие, заметившие Нумения, громко смеялись и показывали пальцами — их от души забавлял человек, занявшийся своим господином в день Питойгиа…

Сверкнул под навесом бокастый кратер, наполненный неразведенным вином нового урожая, и смиренно улеглись возле него подносы с палтусом, маринованным угрем и морской собакой. Приправленная уксусом горка каракатиц выросла перед жадно раздувающимся носом Хреста. Гости совершили возлияние в честь Доброго Гения и по-гурмански медленно, почмокивая, отпили вина.

— Напиток Диониса! — первым похвалил раб и осушил до дна принесенный с собою сосуд. И братья одобрительно подняли свои глиняные кружки.

Раб брал обеими руками скользких морских моллюсков, жмурился, как кот на припеке. По его губам усато тек сибаритский соус. Разомлевшие глаза Хреста упорно избегали встречаться с глазами хозяина, который старательно вытер пальцы персидским полотенцем и напустил на себя выражение человека, совершенно безразличного к тому, что происходит за его столом.

Нумений, отказавшийся разделить трапезу с гостями, куда-то исчез, но вскоре опять появился, неся полотенца и какой-то странный предмет.

— Вот и обещанные сандалии! — спокойно сказал Нумений и швырнул что-то к ногам Хреста. Это были сандалии с вершковыми деревянными каблуками — точно такую обувь, возвышающую над сценой, носили драматические актеры в афинских театрах.

Архонт улыбнулся одними глазами:

«А он забавник!»

— Что это такое? — удивленно спросил раб, подымая громоздкую сандалию за узкий потрепанный ремешок.

Леарх с Леагром, ждущие случая повеселиться, закричали в один голос:

— Да это же театральные сандалии, дружище Хрест! Во имя Аполлона — примерь!

— Зачем они мне? — Хрест недовольно взглянул на Нумения, который, сложив на груди руки, стоял у оливы.

— Примерь! — не выдержав, попросил архонт.

— Замечательные сандалии! — Один из братьев оставил свой дифф и со смехом бросился примерять необычную обувь. Надел, сделал один шаг и свалился в пыль.

— Даю Хресту пять драхм! — смеясь и отряхиваясь, заявил неудачник. — Только с одним условием… Нужно дойти на этих ходулях до того колеса! — Он указал на поломанное колесо, торчащее в груде мусора. Раб, соображая, облизывал губы.

— Я даю еще семь, если он дойдет! — подзадорил Другой брат. — Могу поклясться на алтаре Зевса!

Раб смотрел на темное полукружье колеса.

— Тут шагов двадцать! — ласково сказал архонт.

Хрест медленно, словно помимо воли, встал, машинально вытер руки о свой голубой плащ. Золотым монетным блеском били лучи в его широко открытые глаза.

— Целых двенадцать драхм! — вздохнул тот, который упал.

Раб дернулся, как кукла-марионетка, и суетливо взобрался на сандалии. Сандалии оказались не только высокими, но и тесными. Раб едва втиснул свои растоптанные ноги в кожаные ссохшиеся ремни. Осторожно сделал первый шаг и едва не упал. Остановился, посмотрел вниз, но, видимо, понял, что лучше всего не глядеть под ноги, оторвал взгляд от зеленоватых, словно прилипшие моллюски, пряжек и снова уставился на монетную дужку колеса.

— Иди! — подтолкнул архонт.

Раб смешно зашаркал ногами. На дворе было немало выбоин и торчащих камней, и раб догадался, что нужно передвигаться по-другому: достаточно высоко подымая каблуки. И он пошел, как длинноногий журавль, слегка балансируя правой рукой — левая рука цепко придерживала край плаща. Однако, несмотря на все старания раба, господский плащ с каждым шагом сбивался и грозил оплести ноги. Сейчас раб жалел о своем обычном коротком хитоне. Несколько раз он останавливался, чтобы передохнуть. Но стоять долго было нельзя — его, уставшего и хмельного, покачивало, как на штормовой палубе, — и поэтому он продолжал идти, гонимый голосами.

— Быстрее! — кричали и смеялись братья.

— Торопись! — басил архонт.

Ими овладело азартное, нетерпеливое чувство — казалось, все трое являются свидетелями жестокого панкратия, когда один атлет избивает другого мощными кулаками, на которые намотаны ремни с медными бляхами. Распаленный кричащими зрителями и близкой победой, — противник уже качается под ударами, словно причальный канат, — кулачный боец гвоздит по груди, месит бока, норовит попасть в лицо, защищенное скорлупой каски. И побеждающий, и его ревностные поклонники, словно безумные, ждут того момента, когда атлет, избитый до неузнаваемости, смачно рухнет на утрамбованную площадку и, не в силах встать, словно молящийся, поползет к немилосердному кольцу людей…