Осуждение Сократа

Мидий трудно поднялся и стал выковыривать мякиш.

— Возьми! — грубовато сказал архонт и бросил что-то узнику — тот, не раздумывая, поймал фляжку. — Там вино. Хорошее. Неразведенное.

Мидий вытащил зубами затычку и начал с жадностью пить. Спохватившись, спросил с испугом:

— Это что? Оно горчит…

— Настоящее прамнийское всегда горчит. Разве ты забыл его вкус?

— Откуда оно?

— Мне передал один человек у ворот тюрьмы, — без колебаний солгал архонт — прамнийское было из его подвала.

Бывший демарх задумался. Сделал осторожный лакающий глоток. Облегченно потянулся всем телом.

— Я хочу говорить с тобой… — отчетливо выговаривая каждое слово, сказал Тиресий. Он сидел на жестком тюремном стульчике прочно, несуетливо, как человек, приготовившийся к продолжительной беседе. Факел, наклоненный к земле, освещал его руки беспокойным светом.

— О чем может толковать свободный с приговоренным к смерти? — неприязненно спросил Мидий Младший.

— Мы можем говорить о чем угодно. И, клянусь правдиворечивыми богами, наш разговор может быть куда откровеннее, чем у всех прочих людей.

«Что ему нужно? — соображал Мидий. — Неужели он пришел сюда только из-за склонности к праздноречию?». Недоверчиво спросил:

— Ты надеешься лишь на мои откровения?

— Отчего же? Я рассчитываю заплатить тебе той же монетой. Клянусь честью!

— Спрашивай! — Мидий привычным движением головы откинул назад длинные нечесаные волосы.

— В твоем сердце не проснулось раскаяние?

— О-о! — насмешливо простонал Мидий. — Теперь я готов пролить слезы на алтарях всех Двенадцати богов!

— Ты шутишь, Мидий. Я спрашиваю серьезно.

— Клянусь собачьим нюхом, ты недурно расставил свои войска. Искренне спрашивать намного проще, чем откровенно отвечать!

— Можешь спрашивать и ты. Я отвечу искренне. — Архонт повел глазами по сторонам.

— Великолепно! — Мидий, почти невидимый архонту, надолго замолчал.

Тиресий чувствовал, что его внимательно изучают, готовят, наверное, непростой вопрос, и оттого сердце сладко поигрывало, словно у человека, который падает во сне в темную пропасть и все же, зябко потея и задыхаясь от страха, в глубине души знает: не разобьется.

— Скажи без лукавства, зачем ты пришел ко мне?

— Я уже сказал. Мне хочется услышать откровенную речь.

— Зачем?

— Я хочу знать правду.

Мидий фыркнул, приложился к фляжке. Архонт молчал, медленно поворачивал красноволосый факел.

— Он хочет правды! — невесело рассмеялся бывший демарх. — Что-то много развелось людей, любящих правду. Хорошо. Ты хочешь знать, раскаялся я или нет. А в чем мне следовало бы раскаяться, архонт? В том, что я проявил неосторожность и попался, как глупая рыба на трезубец? Или в том, что я люблю деньги, вкусную пищу, красивых гетер? Может, ты обожаешь бедность, черную спартанскую похлебку и свою единственную старуху?

«Кажется, он заговорил собственным голосом!» — подумал архонт и незамедлительно возразил:

— Отчего же? Я люблю то же, что и ты. Но я хочу напомнить тебе о Данаидах, вынужденных вечно заполнять худую бочку.

— Ты киваешь в сторону умеренности! — догадался Мидий. — Да, конечно, сосуды наших желаний заполнить невозможно. Не буду спорить. И все-таки следует налить их как можно полнее. Какое удовольствие видеть водицу на самом дне? И что такое умеренность? Кто определил ее границы?

— Законы. Человеческие и божеские, — сказал солидный человек на маленьком тюремном стуле. — Ты переступил государственный закон.

— А божеский? — насмешливо спросил Мидий.

Архонт задумался, как лучше ответить.

— Не забивай голову мусором! — рассмеялся бывший демарх. — Пожалуй, и тебя следовало бы приговорить к смерти, чтобы ты хорошенько развязал язык. Неужели ты и впрямь веришь в каких-то богов?

Архонт молчал.

— Молчишь! Расскажи мне что-нибудь о царстве мертвых! Поля, заросшие диким тюльпаном… Справедливейшие судьи Минос и Радамант… Все ложь! Будет только тьма! Нет! Даже тьмы не будет. Будет то, что можно назвать только одним словом: «ничто»! Наши боги! Сколько детей у нашего почтенного Зевса? Этот благочестивый старец готов соблазнить каждую пастушку, если она недурна собой. А бог Гермес? Разве ты не знаешь, что он одинаково покровительствует ораторам и «сборщикам чрезвычайных податей»? Ораторам и ворам. Какая прелесть! А может быть, только ворам — ведь большинство ораторов так или иначе посягают на наши деньги. А превосходнейший Асклепий, бог врачевания? Ты знаешь, за что Зевс поразил его молнией? Молчишь! За взятки, любящий правду архонт. Этот бог за хорошую мзду стал воскрешать мертвых. Вот они, наши боги! И ты еще берешься толковать о каких-то божеских законах!

— Ты глумишься! — заметил архонт. — В глумлении никогда не обретешь истину. Я сам, признаться, не очень-то верю в наших мифических богов. Существо бога, как древняя раковина, обросло всякими нелепыми водорослями и полипами.

— Ты считаешь: есть другие, непорочные боги?

— Я хотел бы верить в это… — уклонился архонт.

— Темный бред. Я давно понял: нет никаких богов. Их придумали умные, хитрые люди, чтобы легче управлять глупцами. Вот истина!

— Человеку нужна вера! — Факел Тиресия взметнулся кверху, словно готовясь осветить божественное небо.

— Во что? — искренне удивился Мидий.

— Хотя бы в честность, доброту, искренность, дружбу…

— Пустое! Человек не может верить словам. Он мог бы поверить людям, в которых доброта, искренность и все другое, что ты перечислил. Но где подобные люди? Они мнятся нам лишь в юношеском возрасте, но когда мы становимся зрелыми мужами, то понимаем: таких людей нет. Нет или почти нет. Какая разница! Одна фиалка не сотворит праздника Анфестерий. Поверь, архонт, я не самый дурной человек в Афинах. Почему же немилосердная кара обрушилась на меня? Неужели несчастливица мать родила меня под жестокой звездой?

— Мы кружимся возле одного и того же столпа! — назидательно, будто не слыша голоса узника, заговорил архонт. — Разве ты станешь возражать, что человек, не знающий меры, ведет жизнь разбойника? Он не привык считаться с другими гражданами и законами. Что будет с государством, если каждый из нас станет нарушать установленный порядок? Город погрузится в мрак и хаос. Можно ли обогревать свой дом, сдирая кору с живого ствола государства? Я знаю, что досужие люди болтают о несовершенстве наших законов. Они считают, что мы подчиняемся законам, недолговечным, как жизнь походного костра. Но я знаю одно: даже несовершенный закон оберегает государство. Повинуясь священной воле жребия, я обязан служить существующим законам…

Во тьме послышалось горловое бульканье.

— Прекрасное вино… Кто же прислал мне эту фляжку? Уж не старина ли Гекатей? Он, должно быть, назвал свое имя?

— Гекатей! — подумав, сказал архонт.

— Есть же щедрые люди!

Архонт завозился, заскрипел тюремным стулом:

— Стоит ли говорить о сущей мелочи?

— Стоит! Стоит! — хихикая, возразил Мидий. — Настоящие друзья познаются в горьком несчастье, а не за пировальным столом. Спасибо тебе, дружище Гекатей! Я не ожидал такого внимания. От чистого сердца спасибо!