Осуждённые грешники

Ветер, столь же жесток, сколь и холоден, несет мои самые болезненные воспоминания с побережья, через Тихий океан, и бьет меня ими по лицу.

Самые неприятные воспоминания — это всегда те, которые наиболее глубоко запрятаны. Те, которые ты не только видишь, но и чувствуешь. Грохот разбивающихся бутылок из-под виски и отвратительная вонь спиртного, поднимающаяся с грязного кухонного кафеля. Кровь матери, алая и обжигающе горячая, покрывает заднюю поверхность моих бедер. Крики моего отца, такие чертовски гортанные, когда он взывал к Богу, который закрывал на это глаза. Свист вращающегося патронника, сталь у моего виска и отсутствие третьего бах, которого так и не последовало.

Когда я вышла из панорамной комнаты отдыха, паника преследовала меня по боковой палубе, и моя походка превратилась в бег. Я бежала до тех пор, пока палуба не уперлась в воду. Теперь, когда мне больше некуда идти, я хватаюсь за поручень плавательной платформы, задаваясь вопросом, так ли опасно течение, как кажется. Мои легкие сжимаются с каждым вздохом, который я не могу сделать, а черные точки в моем зрении танцуют под серыми облаками, как низко парящие птицы.

Тепло овевает мою спину, а руки опускаются по обе стороны от меня, заключая меня в объятия.

— Дыши.

Мой взгляд опускается с неба на руки. Я смотрю слева направо, справа налево, гадая, кто из них нажал на курок.

— Я…

Мягкие губы на затылке обрывают меня.

— Это разговор, а не дыхание.

Я вдыхаю ледяной воздух через нос, морщась, когда он обжигает стенки моих легких. Когда я выпускаю его, он развевается по мрачному небу, как дрожащий мазок кисти.

— Хорошая девочка, — мягко говорит Рафаэль. — Продолжай дышать.

Спокойствие в его голосе нервирует. Разительный контраст с жаром в его груди и с актом насилия, который он совершил менее трех минут назад. На палубе лежит мертвое тело, и все, что он может сделать, это сказать мне спокойно дышать?

Когда я задыхаюсь при следующем вдохе, его рука соскальзывает с перил и ложится мне на живот. Она теплая и глупо успокаивающая, и когда он проводит большим пальцем вверх-вниз, лаская один и тот же сантиметр ткани снова и снова, я вдыхаю и выдыхаю в том же ритме.

— Ты сказал мне, что твой пистолет подделка, — с горечью выдавливаю я.

— Я солгал.

— Я думала, ты джентльмен. И об этом тоже соврал?

Он придвигается ближе, прижимаясь ко мне всем телом, пока мое нижнее ребро не упирается в перила. Не говоря ни слова, он собирает все мои волосы, развевающиеся на ветру, и закручивает их в пучок у основания моей шеи. Он использует его как джойстик, нежно натягивая, пока моя голова не упирается ему в грудь.

— То, что я джентльмен, Пенелопа, не всегда означает, что я мягкий человек.

Я крепче хватаюсь за перила, сердце сбивается с ритма.

— Это был первый раз, когда ты...

Его живот прижимается к моему позвоночнику.

— Нет.

— И будешь ли ты...

— Я бы предположил, что да.

Я не могу сдержать сдавленный вздох.

— Ты психопат, ты знаешь об этом?

Его лишённый чувства юмора смех касается пульса на моем горле.

— Что заставляет тебя так думать?

Я закрываю глаза, прислушиваясь к звуку его сердцебиения.

— Твое сердце даже не быстро бьется.

— Я — мужчина мафии, Пенелопа. Мы просто так устроены, — его рука отрывается от перил и обхватывает меня, притягивая глубже в свое тепло. Должно быть, я действительно травмирована, раз не оттолкнула его. — Это всегда ужасно, когда впервые слышишь выстрел.

Мой презрительный вздох горький и с оттенком неверия.

— Да, но это не в первый раз. Даже не второй.

— Пейнтбол в подростковом возрасте не считается.

Я знаю, что он пытается отвлечь меня от звона в ушах, но его покровительственный тон разжигает искру раздражения. Может быть, именно поэтому я впустила его в свои воспоминания, а может быть, паника, затуманившая мое зрение, также размывает и мои суждения.

Я смотрю на свои костяшки пальцев на перилах, посиневшие от холода и побелевшие от силы хватки. Я делаю глубокий вдох и позволяю ветру нести мою историю.

— Я была там, когда убили моих родителей, — я говорю это торопливым, невнятным голосом. — И двое мужчин в балаклавах. Они могли быть кем угодно. Мои родители были алкоголиками, а этот вид зависимых имеет склонность выводить людей из себя. Они проскользнули через открытое окно в гостиной и застрелили обоих. Мама легко отделалась. Она уже спала, отключившись на кухонном столе после долгой ночи рыданий под баллады Уитни Хьюстон⁵³, так что вряд ли она что-то почувствовала. А вот мой отец встретил ужасный конец. Он очнулся от комы, вызванной виски, только для того, чтобы увидеть дуло пистолета и выбежать через дверь в сад.

Я сглатываю тяжелый ком в горле и поднимаю глаза к небу.

— Я слышала выстрел, убивший мою мать, но подумала, что это было частью сна. Я проснулась только тогда, когда услышала крики отца, доносящиеся по лестнице, — с моих губ срывается кислый смешок. — Жаль, что я не осталась в комнате, потому что мужчины в балаклавах даже не подозревали о моем существовании, пока я не появилась в дверях кухни и не начала кричать. Один вытащил отца в сад и застрелил, как бешеную собаку, а другой зажал меня между холодильником и стиральной машинкой и сказал, что им было приказано не оставлять свидетелей.

Одинокая слеза прокладывает горячую дорожку по моей щеке. Я не двигаюсь, чтобы вытереть ее, потому что тогда Рафаэль понял бы, что она там. Вместо этого я усиленно моргаю и молюсь, чтобы не упала еще одна.

— Он приставил пистолет к моему виску, велел закрыть глаза и считать от десяти. Раньше у меня был врач, который использовал тот же трюк при прививках, так что я знала, в чем заключался его план. Он, вероятно, позволил бы мне досчитать до четырех или пяти, а потом нажал бы на курок, чтобы я не заметила, как это произойдет, — мои пальцы скользят к кулону, и я провожу им по цепочке вверх-вниз, точно так же, как делала и в ту ночь. — Он позволил мне досчитать только до восьми, — я зажмуриваюсь, вспоминая щелчок, последовавший за цифрой, слетевшей с моих губ. — Пистолет заклинило. И знаешь, что он мне сказал? Что я даже понятия не имею, насколько удачливой я была...

— Одна на миллион, — шепчет Рафаэль мне в волосы, тело напрягается позади меня. — Вот почему ты не любишь молнии, потому что получить удар — это еще один шанс на миллион.

Я сцепляю зубы, слегка покачивая головой.

— Я знаю, что это иррационально и эгоистично, но если это случилось однажды, то может случиться и снова.

Несмотря на тишину, нарушаемую ветром, мое дыхание впервые с момента выстрела становится ровным. Наверное, разговоры действительно помогают. Даже если разговариваешь с убийцей в бархатной одежде. Ощущение его теплой груди, расширяющейся и сжимающейся у моей спины, вселяет в меня ложное чувство безопасности: я не ожидаю этого, когда его рука скользит вверх от живота, по груди и касается моего ожерелья.

— Вот почему ты считаешь, что ты такая удачливая.

Мое сердце делает двойной удар под его прикосновением.

— Это одна из причин, — шепчу я в ответ.

— Расскажи мне об остальных.

Я открываю рот, но так же быстро закрываю. В то время как призрачные руки, задирающие мое платье, хватают меня, я решаю молчать. Вместо этого я пытаюсь вывернуться из его хватки и выбираю ответ, который снова приведет мир в порядок.

— Ну, во-первых, я обыгрывала тебя абсолютно в каждой игре.