От Цезаря до Августа

Положение после отъезда Антония декабрь 44 г. Р. X

Когда на следующий день узнали об отъезде Антония, первая реакция среди сенаторов, всадников и богатых римских плебеев ощущение ужаса. В течение пяти лет, начиная с 49 года, было пять междоусобных войн, неужели начинается шестая? Действительно, уже объявляли, что Децим Брут набрал четыре новых легиона и что у него, таким образом, имеется армия из семи легионов; [350] ввиду быстрого хода событий он, вероятно, ускорил начатый им набор. Поэтому многие из влиятельных граждан отправились в Тибур попытаться организовать примирение. [351] Прежде всего оказалось, что Антоний, который боялся гражданской войны так же, как и консерваторы, решил возвратиться в Рим. К несчастью, и на этот раз вмешался Луций, и ему, как говорили, с помощью угроз, [352] удалось заставить Антония отказаться от его намерения. В первых числах декабря Антоний направился в Цизальпинскую Галлию с двумя легионами, преторианской когортой, кавалерией и ветеранами, которые почти все покинули Рим, чтобы последовать за ним. Он уносил с собой также все, что еще оставалось в государственной казне.

350

См.: Cicero, Phil., V, XIII, 36; F., XI, 7. 3.

351

Арр., В. С… III, 46.

352

Cicero, Phil., VI, IV, 10: nuper quidem dicitur ad Tibur, ut opinor, cum ei (Lucio Antonio) labare M. Antonius videretur, mortem fratri esse minitatus.

Цезарианцы

Одновременно с ветеранами к Антонию, являвшемуся теперь, после явной измены Октавиана, главой партии, присоединилось большое число цезарианцев. Среди них были Децидий Сакса, Т. Мунаций Планк, Цензорин, Тремеллий и Волумний, которого Антоний хотел сделать начальником своей инженерной части. Многие из них поехали на средства, взятые взаймы у Аттика, [353] ссужавшего деньгами обе партии; помогая одновременно консерваторам, он платил эту страховую премию для борьбы против революции. Таким образом, цезарианская партия, изгнавшая в апреле консерваторов из Рима, теперь ввиду неожиданного поворота судьбы была вынуждена сама поспешно оставить метрополию, а это означало выпустить из своих рук все управление, в то время как консерваторы могли свободно вернуться и захватить власть. Остатки непримиримых консерваторов, родственники Помпея и заговорщиков, сразу же поняли, что это был единственный удобный случай разрушить цезарианскую партию и освободить республику от ее опасных врагов. К несчастью, Брут,

353

Cornelius Nepos, Att., IX, 3.

Кассий и наиболее влиятельные заговорщики уехали слишком поспешно, а неспособное сенатское большинство, предоставленное самому себе, было более склонно к снисходительности и прощению всех совершенных Антонием беззаконий. Командование Децима должно было окончиться через несколько дней; Антоний, думали они, может хорошо управлять Галлией в течение пяти лет, несмотря на нарушение мелких формальностей. Не лучше ли было уступить? [354] С другой стороны, даже из врагов Антония в сенате никто не отваживался первым начать войну.

354

См.: Cicero, Phil., V, II, 5.

Децим и Октавиан

В начале декабря республика оказалась, таким образом, оставленной всеми в неописуемом беспорядке. Не было более консулов, недоставало многих преторов, и скоро истекал срок функций всех магистратов. Это был хороший предлог, чтобы отложить все и ждать до 10 декабря, когда должны были вступить в должность новые трибуны; терпение сделалось лозунгом всех трусов, бывших в большинстве. Ожидание давало возможность увидеть, на что решится Децим Брут, пожелает ли он уступить или будет сопротивляться.

Это было важно, потому что от Децима зависело многое. В частной переписке его призывали к сопротивлению, даже уезжали к нему, но никто не смел предложить созвать сенат и законно уполномочить Брута обьявить войну Антонию; многие, напротив, надеялись, что Брут уступит. Только один человек работал в пользу консерваторов и убийц Цезаря, и это был сын Цезаря — Октавиан, который, очень довольный счастливым спасением от опасности, быстро скрылся в Альбу к двум мятежным легионам. Октавиан был покинут почти всей цезарианской партией, но небольшая группа непримиримых консерваторов продолжала ободрять его, льстить ему и обходиться с ним как с героем. Эти симпатии со стороны аристократической партии возбудили в честолюбивом молодом человеке желание воспользоваться беспорядком, чтобы, вызвав во что бы то ни стало войну, приобрести официальную власть. Он отправил послов к Дециму, предлагая ему свою помощь и союз, если тот пожелает сопротивляться консулу; [355] он льстил солдатам и спровоцировал легионеров предложить ему знаки пропретора, которые с притворной скромностью отверг; [356] через посредство своих друзей и родных он завязал переговоры с наиболее враждебными Антонию знатными людьми и с родственниками заговорщиков; он предлагал им приготовить армию в помощь Дециму, образовать легион из новобранцев, отправиться с двумя легионами в Альбы в Арреций к ветеранам своего отца и реформировать седьмой и восьмой легионы Цезаря, если ему предоставят необходимую законную власть.

355

Dio, XLV, 15.

356

Лрр., В. С., Ill, 48.

Консервативная партия

Однако те из консерваторов, которые не были ослеплены ненавистью к Антонию, очень холодно отвечали на такое проявление усердия. Восстание двух легионов, скорее, увеличило, чем уменьшило, их недоверие и отвращение к сыну Цезаря. Кроме того, имелось затруднение более общего характера: чтобы начать борьбу с Антонием не на жизнь, а на смерть, как желал Октавиан, нужен был всеми признанный вождь, который мог бы руководить ею. Обращались к Цицерону, но тот колебался и все возвращался к своей идее не являться в сенат до первого января. [357] Однако после отъезда ветеранов дышать стало легче, многие консерваторы ободрились и начали вступать в переговоры и соглашения. Цицерон, не забывший оскорбления, нанесенного ему Антонием первого сентября, после долгих философских размышлений снова испытывал известную потребность в деятельности. Между тем в Рим прибыл некто Луп, посланный Децимом просить у наиболее компетентных людей совета, что делать. Тайное собрание, в котором приняли участие также Сервий Сульпиций и Скрибоний Либон, тесть Помпея, состоялось в доме Цицерона, который, конечно, был уже вполне осведомлен о предложениях Октавиана. Решили посоветовать Дециму действовать самостоятельно, не дожидаясь приказаний сената. [358] Некто М. Сей тотчас выехал с этим ответом. Несмотря на это, в первых числах декабря положение продолжало быть неопределенным; Цицерон еще очень сомневался, чтобы Децим осмелился взять на себя ту ответственность, которой все в Риме старались избежать, хотя не преминул написать ему, что не следует рассматривать как безумную идею набор Октавиана и восстание двух легионов, которые были поддержаны всеми добрыми гражданами. [359]

357

Cicero, F., XI, 6, 2.

358

Ibid., 7, 1. По поводу даты этого письма и свидания, давшего повод для многочисленных споров, см.: Sternkopf в Philol., Bd LX, с. 297, в котором свидание назначалось на 12 декабря. Допуская, что Цицерон возвратился в Рим 27 ноября, можно предположить его даже в первой декаде месяца.

359

Ibid., 7. 2.

Эдикт Децима

Наконец, 10 декабря вступили в должность новые трибуны, и к этому времени Гай Антоний уехал с шумной когортой своих друзей в Македонию, решив насколько возможно ускорить свое путешествие. Однако новые трибуны в свою очередь потеряли несколько дней, ничего не предпринимая; наконец, он решил созвать сенат на 20 декабря, но не для того, чтобы заняться Антонием или Децимом, а для принятия мер к тому, чтобы новые консулы могли безопасно вступить в должность. [360] Народ с большим трудом привык к мысли, что ветераны покинули Рим. Но в этот же день — вероятно, 14 или 15 декабря — в Риме узнали, что Децим опубликовал эдикт, в котором объявлял, что не признает Антония правителем Галлии и будет продолжать управлять этой провинцией от имени сената. [361] Децим, следовательно, хотел войны. Эта новость вызвала в Риме сильное волнение. Особенно был потрясен Цицерон. Сохранять ли ему свое намерение не появляться в сенате до 1 января или идти на заседание 20 декабря? Друзья и родственники Октавиана активно настаивали на последнем: обсуждение дел, несомненно, нарушит обычный порядок дня, намеченный трибунами, и перейдет к обсуждению эдикта Децима. И неужели Цицерон упустит удобный случай исполнить великий подвиг, еще более славный, чем преследование Катилины, — окончательно разрушить партию Цезаря и восстановить республику? Все, что было наиболее благородного в его честолюбии — чувство долга к родине, идеальная любовь к республиканской свободе, ненависть к Антонию, любовь к друзьям, погибшим в гражданской войне или находившимся в опасности, — все это побуждало его действовать. Но трудности были бесчисленны, опасности — очень велики.

360

Cicero, F., XI. 6, 2.

361

Cicero, Phil., Ill, IV, 8; App.(B. C., Ill, 49), который говорит, что Децим сделал это вследствие приказа сената, противоречит третьей филиппике Цицерона.

Решение Цицерона

Как бы предчувствуя, что решение, которое он готовился принять, будет для него вопросом жизни или смерти, Цицерон снова впал в свою природную робость. Вероятно также, что аргументы агентов, друзей и родственников Октавиана увеличивали его нерешительность. Если союз, предложенный молодым человеком Дециму, расположил к нему самых недоверчивых, [362] если казалось неразумным легкомыслием отвергнуть помощь пяти легионов, когда война была так вероятна, то так же трудно было решиться доверить авторитет магистрата двадцатилетнему юноше, носившему имя Цезаря. Мучимый различными беспокойствами, Цицерон до 19 декабря не мог прийти к определенному решению. Однако в этот день нужно было на что-то решиться. Вечером 19-го он все еще колебался; утром 20-го, когда проснулся, он еще не знал, пойдет ли на заседание. [363] Это был решительный момент его жизни, момент высшей храбрости, последнего жертвоприношения, окончательной славы. И в это утро он наконец принял окончательное решение: шестидесятилетний старец, более ловко владевший пером, чем мечом, руководитель того политического мира, в котором восемь месяцев царила нерешительность, бросился в темную, оказавшуюся на пути его поколения, нескончаемую бездну, бросился с той смелостью, которую его робкая натура делала еще более прекрасной и которую можно считать героической, если подумать, как неопределенны и ужасны были обстоятельства. Он отправился в сенат, [364] куда, однако, не показались ни Гирций, ни Панса, [365] и произнес там третью филиппику — сдержанную речь, цель которой была прощупать почву в сенате, предлагая издать похвальный декрет в честь Децима Брута за его эдикт, в честь Октавиана — за его набор, в честь двух восставших легионов — за их восстание. Он предлагал равным образом, чтобы Пансе и Гирцию было поручено 1 января раньше всяких других дел назначить награды лицам, оказавшим услуги республике, начиная от вождей до солдат; наконец, он предложил уничтожить порядок распределения провинций, составленный Антонием 20 ноября, и оставить на местах всех правителей до тех пор, пока сенат не пришлет новых. [366] Речь была очень ловкой, потому что не затрагивала прямо вопрос о войне или мире; Варий Котила один слабо возражал против этого, и большинство, не боясь более скомпрометировать себя, одобрило все предложения. [367] В тот же день Цицерон повторил то же самое народу, произнеся свою четвертую филиппику.

362

Dio, XLV, 15.

363

Об этом нам свидетельствует место Цицерона (F., XI, 6, 3). Цицерон говорит, что многие сенаторы отправились на заседание только тогда, когда утром 20-го увидали, что он идет туда. Это означает, что еще вечером намерения Цицерона не были определенными.

364

Cicero (Phil., Ill, 1, 1; V, XI, 30) говорит, что он каждый день требовал созвания сената, но он противоречит самому себе в конфиденциальном и, следовательно, более искреннем признании, сделанном в F., XI, 6, 2.

365

Cicero, Phil., V, XI, 30.

366

Ibid., Ill, XV, 37 сл.

367

Вопреки мнению Nake и Bardt’a, считающих, что они не были одобрены. См.: Cicero, Phil., IV, И, 6; IV, IV, 8; V, XI, 28; X, XI, 23; F., XII, 22, 3. См. также: Sternkopf в Philologus, Bd LX, с. 285 сл. — Дион (XLVI, 29) ошибается по поводу даты уничтожения закона о провинциях.

Начало Мутинской войны 1 — 4 января 43 г. Р. X

Однако пришли первые известия о войне, если можно назвать войной ту борьбу, в которой оба противника старались избегать друг друга. Антоний и Брут начали с обмена письмами, в которых они очень учтиво убеждали друг друга уступить для взаимной пользы. Антоний приглашал Брута в силу legis de permutatione provinciarum удалиться из Цизальпинской Галлии; Брут от имени сената просил Антония уважать провинцию. Затем Антоний устроил свою главную квартиру и поместил ббльшую часть своей армии в Бононии (совр. Bologna). Он позволил Дециму Бруту вести свою армию к Мутине (совр. Modena) и расположиться там для долгой осады. [368] Ни тот, ни другой не спешили начинать военные действия. Децим не чувствовал в себе силы нанести удар по привыкшим к войне легионам Антония своей кое-как набранной армией; его намерением было тянуть время, чтобы дать возможность своим римским друзьям прислать помощь. Антоний, со своей стороны, быть может, и мог бы захватить врасплох и уничтожить Децима, [369] но хотел сперва возместить потери, причиненные ему восстанием легионов, и набрать многочисленную армию, которая была бы ему полезна независимо от того, разразится ли гражданская война или обе стороны придут к соглашению. Еще во второй половине декабря он послал несколько отрядов окружить Мутину и организовать там подобие осады; [370] , т. е. был совершенно окружен только тогда, когда Антоний отчаялся возмутить его солдат. Кроме того, Цицерон (F., XII, 5, 2) говорит, что до второй половины февраля все силы Антония были в Бононии и Парме; следовательно, их не было для осады Мутины.

368

Арр., В. С., III, 49.

369

Ibid.

370

См.: Dio, XLVI, 36; он говорит, что Брут ???????? ???????????

потом, оставаясь в Бононии и ожидая там весны, он отправил Луция Пизона в Македонию взять» оставшийся там легион, а Вентидия Басса с большой суммой денег — в Южную Италию, чтобы завербовать ветеранов из седьмого и восьмого легионов Цезаря, оставивших Октавиана, а также из ветеранов девятого легиона.

Интриги Антония

Сделав это, он вместо немедленного занятия Мутины позаботился не оставлять Рим всецело во власти своих врагов. У него еще не пропала окончательно надежда достигнуть своей цели не войной, а политическими интригами. Обстоятельства сложились с этих пор таким образом, что Антоний один представлял традиции и интересы цезарианской партии, для которой в случае его поражения аристократическая реставрация могла бы быть роковой. Партия, реорганизованная им в июне и июле, была поэтому заинтересована тем, чтобы воспрепятствовать его падению. Сам Фуфий Кален, хотя в предшествующие месяцы по разным соображениям примкнул к врагам Антония, теперь перешел опять на его сторону, может быть, позволив привлечь себя более солидными аргументами. У себя в доме он оказал гостеприимство Фульвии [371] и готовился стать в сенате во главе старых цезарианцев и всех тех, кого Антоний назначил сенаторами или кому оказывал покровительство с целью оттянуть время, воспрепятствовать посылке подкреплений, дать Антонию время интриговать у Лепида, Планка и Поллиона и ждать событий.

371

Cicero, Phil., XII, 1.

При такой политике Антоний мог выиграть дело. Враги его, напротив, хотели без замедления разбить его. Поэтому в Риме первые известия о войне были преувеличены непримиримыми консерваторами, родственниками заговорщиков и друзьями Октавиана, уже ободрившимися благодаря заседанию 20 декабря. Утверждали, что Децим уже окружен железным кольцом, и пугали общество этими преувеличениями. Во мнении большинства произошел переворот в пользу Октавиана. Говорили, что Рим был бы разграблен Антонием, если бы Октавиан не отвлек легионы, начинали превозносить Октавиана как спасителя Рима; если несколько дней тому назад Цицерон скромно просил не смотреть на поступки этого молодого человека как на безумство, то теперь все говорили, что это была высшая храбрость; [372] и союз между Октавианом и консерваторами был наконец заключен под влиянием этих первых слишком преувеличенных известий о войне. Октавиану вручалось командование армией; консерваторы, со своей стороны, заставляли сенат дать ему необходимые деньги и предоставить достоинство сенатора и пропретора с правом домогаться консульства за восемнадцать лет до законного возраста.

372

См.: Cicero, ad Brut., I, XV, 7; I, III, 1.