От Цезаря до Августа

Марцелл и Филипп, наиболее ожесточенные враги Антония, склонили двух почтенных и уважаемых людей — Сервия Сульпиция и Публия Сервилия — выйти с предложением о назначении Октавиану этих почестей, [373] и они таким же образом уговорили Цицерона произнести длинную речь в защиту этого предложения.

Пятая филиппика

1 января 43 года на первом сенатском заседании по окончании речей новых консулов Гирция и Пансы первым поднялся говорить Фуфий Кален. Он с большой умеренностью старался уменьшить важность событий, утверждал, что Антоний не хотел войны, и, наконец, предложил отправить к нему послов для переговоров о мире. [374] Затем говорили Сервий Сульпиций и Публий Сервилий; они предложили дать Октавиану звание пропретора и командование армией, с которой он мог бы воспрепятствовать резне, замышляемой Антонием; рассматривать его как сенатора преторского ранга и позволить ему домогаться магистратур, как если бы он был уже квестором. Потом поднялся Цицерон. Во время революции часто случается, что люди пера, робкие, колеблющиеся, даже холодные, на время воспламеняются страстью, становятся ловкими, стремительными, неутомимыми, подобно героям. Эта перемена случилась с Цицероном в одиннадцать дней, протекших с последнего сенатского заседания. Забывая о своих дурных предчувствиях, отбрасывая всякий страх и колебание, автор «De Republica», философ, доктринер, понял, что для защиты дела консерваторов нужно обратиться к революционным средствам, и, произнося свою пятую филиппику, бешено напал на Антония; он неизмеримо преувеличивал все его ошибки, объявлял, что речь идет о войне не с партией Цезаря, а с бандой разбойников, сам повторил предложения Сервия и Сервилия и прибавил к ним новые. Он требовал объявления набора, мятежа и военного положения, декрета о постановке Лепиду золотой статуи в награду за его республиканские чувства; требовал позволить Л. Эгнатулею домогаться магистратур за три года до законного срока, [375] уплаты солдатам назначенных Октавианом сумм и обещания им еще других наград: денег, земель и привилегий. После этой речи между обеими партиями началась борьба. Явных друзей Антония в сенате было, конечно, немного, но там находилось много выдающихся лиц, например Пизон и оба консула, [376] которые были против войны; предложение Калена было сделано, чтобы понравиться большинству. Поэтому в первый день друзьям Антония удалось затянуть обсуждение и отложить решение на следующий день. [377]

373

Cicero, ad Вг., I, XV, 7.

374

Cicero, Phil., V, IX, 25.

375

Cicero, Phi!., V, XVII–XIX, 46–53; VI, I, 2.

376

Dio, XLVI, 35.

377

Ibid., 29; App., В. C., Ill, 50.

Заключение прений январь 43 г. Р. X

Обсуждение возобновилось на другой день; однако ночью, когда наиболее видные консерваторы приложили все старания, чтобы возвратиться на новое заседание в большинстве, друзья Антония, боясь оказаться в меньшинстве, если дело дойдет до голосования, при помощи одного трибуна заставили его отсрочить. [378] Эта обструкция возмутила большинство, и оно отомстило, утвердив немедленно, но с некоторыми изменениями, почести, которые требовали для Октавиана. Последний допускался в сенат в число сенаторов консульского, а не преторского ранга: он мог просить консульства не за восемнадцать лет до законного срока, что показалось чрезмерным, а за десять. [379] Сторонники Антония не осмелились наложить veto на это предложение, а ночью они вновь работали в пользу своего друга и дошли до того, что заставили ходить из дома в дом старую мать Антония и Фульвию с целью воспользоваться их влиянием на колеблющихся сенаторов. [380] 3 января прения возобновились с возрастающей живостью. Снова говорил Цицерон, и ему шумно аплодировали его друзья, старавшиеся увлечь таким образом людей нерешительных; [381] другие также выступали с речами, но и в этот день по не известной нам причине не могли прийти к заключению. [382] Необходимо было собраться еще раз, 4 января, и тогда после речи Пизона наконец приняли срединное решение: отправить посольство из Сервия Сульпиция, Пизона и Луция Марция Филиппа не для переговоров о мире, а с приказанием Антонию выйти из Цизальпинской Галлии и возвратиться в Италию; в случае неповиновения надо было объявить военное положение. Тем временем следовало продолжать вооружаться, и один из консулов должен был принять верховное командование над армией, уже приготовленной Октавианом в Арреции, и вести ее к Галлии. [383] Равным образом отменили, по предложению Луция Цезаря, аграрный закон Луция Антония. [384]

378

App., В. C., Ill, 50.

379

Mon. Anc., I, 3–5 Oat.); I, 6–7 (gr.); App., В. C., Ill, 51; Livius, Per. CXVIIL Утверждение Диона (XLVI, 29–41) ошибочно. По Аппиану, эти почести были одобрены 2 января, а по Диону — 3 января. См.: Groebe, App. ad Drumann, G. R., I², c.443.

380

App., В. C., Ill, 51.

381

App., В. C., Ill, 54.

382

Cicero, Phil., VI, I, 3.

383

Ibid., Ill, 9; VII, IV, 11–14; VII, IX, 26.

384

Ibid., V, 14.

Шестая филиппика

В тот же самый день на форуме перед огромной толпой Цицерон произнес свою шестую филиппику и рассказал, что произошло; он предупреждал граждан, что война неизбежна, и, подражая тому, что Аристотель написал Александру по поводу греков, добавил, что другие народы могут жить в рабстве, но что римляне не могут обойтись без свободы. [385] Так после пяти дней окончилась первая стычка парламентской борьбы, развернувшейся в Риме, как пролог к гражданской войне, которая скоро должна была разразиться в долине реки По. Как всегда случается, после такой стычки наступил отдых, во время которого назначенный по жребию Гирций покинул Рим, чтобы присоединиться к Октавиану, хотя едва оправился от болезни; Панса остался в Риме, чтобы набрать четыре новых легиона и позаботиться о добыче денег, а Цицерон de facto, если не de jure, сделался главой республики. После пространных речей 20 декабря и 1 января старый оратор своей храбростью выделялся среди общей робкой толпы, подобно огромному валуну, поднимавшемуся над равниной. К нему обращались со всех сторон, чтобы выявить опасность, указать на предосторожности, попросить совета. И он сам был вынужден вмешиваться во все публичные дела, чтобы наблюдать за исполнением своих декретов, которые в противном случае остались бы пустым звуком. Например, хотя сенат, по его предложению, отменил распределение провинций, проведенное 27 ноября, Гай Антоний уже прибыл в Македонию, в то время как Кальвизий Сабин выехал из Рима и послал легатов в свою провинцию. Цицерон, бывший настраже, неоднократно протестовал в сенате против этой узурпации Кальвизия, но не был в состоянии заставить вотировать строгое решение. [386] Кроме того, он вел с Октавианом обширную корреспонденцию. Он понимал, что ответственность за чрезвычайные полномочия, предоставленные молодому человеку, падала на него более, чем на Сервилия и Сульпиция, ввиду его пространной речи, произнесенной первого января, в которой он так хвалил Октавиана, ручаясь за его поступки. Поэтому он старался издали руководить им, адресуя ему бесконечные письма, полные мудрых советов, и принимая на себя, таким образом, косвенно часть ответственности за ведение войны.

385

Ibid., VII, 19.

386

Cicero, F., XII, 25, 1; XII, 30, 7; Phil., Ill, 10, 26.

Седьмая филиппика

При всеобщей растерянности он исполнял обязанности многих отсутствующих магистратов. Эта работа будоражила его энергию, а энтузиазм удваивал его силы; он никогда не наносил столько визитов, не писал столько писем, не произносил столько речей; [387] он чувствовал себя помолодевшим, неутомимым и полным огня, который с каждым днем становился все жарче. Таким образом, когда Панса во второй половине января созвал сенат для обсуждения некоторых административных вопросов по поводу Аппиевой дороги, чеканки монеты и праздника Луперкалий, старый оратор воспользовался этим, чтобы в яркой речи, посвященной своей седьмой филиппике, склонить сенаторов заняться не чеканкой монеты, а подготовкой неизбежной войны. «Ни на каких условиях, — говорил он, — я не хочу заключать мир с Антонием… [388] Если нельзя жить свободными, то должно умереть» [389] К сожалению, не все разделяли его горячность. Оба консула писали дружественные письма Антонию, в которых объявляли себя склонными к миру. Между сенаторами, восхвалявшими мужество Цицерона, многие поступали так же; послы, принявшие поручение только для того, чтобы окончить как бы то ни было долгий спор, утомивший сенат, были готовы по дороге отменить свой ультиматум, лишь бы привести переговоры к миру. Самый старый из троих, Сервий Сульпиций Руф, уже больной, умер во время путешествия, [390] и в лагерь Антония явились только Пизон и Филипп; там они своими глазами могли увидеть, что человек, которого Цицерон описал им, как зверя, жаждущего крови римлян, ведет осаду совершенно особенным образом. Он расположил свою армию от Клатерны до Пармы и как будто специально окружил город незначительным числом солдат, так что съестные припасы туда продолжали свободно провозиться. [391]

387

Ibid., X, 28, 3: eram maximus occupationibus impeditus.

388

Cicero, Phil., VII, 3, 8.

389

Cicero, Phil., VII, V, 14.

390

Dio, XLVI, 35.

391

Cicero, Phil., IX, I, 1.

Посольство Антония февраль 43 г. Р. X

Антоний ожидал весны и подкреплений, чтобы серьезно принять участие в войне, если это окажется необходимым, а тем временем старался увеличить свои силы, выдавая себя повсюду мстителем за Цезаря и защитником дела его солдат. Он послал эмиссаров к легионам Азиния [392] и, может быть, к легиону Планка, [393] чтобы обещанием двух тысяч сестерциев каждому солдату побудить их перейти на его сторону. Он старался вместе с тем письменно и через послов уговорить Лепида и Планка присоединиться к ним. Он приказал набрать новых солдат в Цизальпинской Галлии и послал в Мутину эмиссаров с целью передать солдатам Децима, что он не хочет сражаться с ними, а хочет наказать Децима Брута, участвовавшего в убийстве диктатора. Если они пожелают оставить его и делать дело, общее со всеми ветеранами Цезаря, они будут вознаграждены. [394] Но все эти маневры были тайными, между тем послы видели, как осторожно Антоний вел войну. Филипп и Пизон, естественно, не хотели раздражать такого снисходительного противника; они явились к нему с почтением, достойным такого знатного лица, и вместо того чтобы сообщить ему сенатский ультиматум, завязали дружественный разговор о положении дел. Со своей стороны, Антоний был очень любезен и хотя не уполномочил их передать Дециму Бруту решение сената, но предложил им все же разумные условия мира. [395] Он откажется от Цизальпинской Галлии, но пусть оставят ему Транзальпинскую Галлию на пять лет с тремя легионами, которые он имел, и с другими тремя, набранными Вентидием; пусть не возвращаются к тому, что сделали Долабелла и он; lex iudiciaria не должен быть отменен; не будут проводить расследования по поводу сумм, взятых в казначействе членами комиссии, назначенной для приведения в исполнение аграрного закона Луция; его шесть легионов, кавалерия и преторианская когорта получат земли. [396] Таким образом, было справедливо, что Антоний стремился получить только богатую провинцию! Обрадованные этими предложениями, Пизон и Филипп отправились назад вместе с Луцием Варием Котилой, который должен был быть представителем Антония при переговорах.

392

Dio, XLVI, 36.

393

Cicero, F„X, 32, 4.

394

Это можно видеть, сравнив Диона (XLVI, 36) со словами Антония в письме к Гирцию и Октавиану. Cicero, Phil., XIII, XVII, 35: Nihil moror eos (путинских солдат) salvos esse et ire quo iubet, si tantum modo patiuntur perire eum, qui meruit (т. e. Децим Брут). См. также: Dio, XLVI, 35.

395

Цицерон сам признавал это (Phil., XII, V, 11: videbantur… aliquo modo posse concedi).

396

Cicero, Phil., VIII, VIII–IX.

Тем временем Гирций и Октавиан уехали из Арретия и, перевалив через Апеннины, прибыли в Аримин; они поднялись по via Aemilia до Forum Corneli, возле современного Imola, ще расположились лагерем, ожидая весны. [397] Гирций даже прогнал через несколько дней из Клатерны аванпосты Антония. [398]

Предложения Антония сенату

Послы прибыли в Рим в первых числах февраля, [399] и Панса тотчас же созвал сенат: Цицерон, называвший в своих частных письмах обоих послов жалкими людьми, [400] надеялся, что это заседание будет решающим. Действительно, считая ненужной длинную речь, он на этом заседании в нескольких словах высказал свое мнение: Антоний не повиновался, он должен был быть объявлен hostis. [401] Но горячность ввела его в заблуждение относительно намерений других. Большинство консуляров не теряли надежды после этой посольской миссии вступить в соглашение с Антонием. [402] Фуфий Кален предложил отправить новых послов; Луций Цезарь, старый дядя Антония, крайний консерватор, убежденный, может быть, своими друзьями, предложил смягчить предложения Цицерона: пусть объявят не войну, а мятеж (tumultus); это будет знаком нарушения общественного порядка, но не началом настоящей гражданской войны. Панса, всегда старавшийся угодить цезарианцам и желавший даже предложить комициям закон об утверждении распоряжений Цезаря, [403] присоединился к предложению Луция Цезаря и направил прения по такому руслу, что это предложение было одобрено. [404] Цицерон в отчаянии приготовился к более сильному натиску на заседании следующего дня, где Панса должен был изложить письмо Гирция о схватке под Клатерной, и предложить наконец массалийцам все то, что отнял у них в 49 году Цезарь [405] и что они столько раз в продолжение последних месяцев требовали назад.

397

Dio, XLVI, 35.

398

Cicero, Phil., VIII, П, б; древней Клатерне соответствует современная Quaderna в 19 километрах от Болоньи, пае проф. Brizio провел в 1890 году интересные раскопки. См.: Е. Rosetti, La Romagna, Milano, 1894, с. 625.

399

Мне кажется, что дата десятой филиппики довольно правильно помещается на февральские нды Шмидтом (De epistoiis et a Cassio et ad Cassium datis, c. 27), если только принимать ее как приблизительную. Соображения Ganter’a в Neue Jahrbiicher fur Philologie und Paedagoglk, 1894, c. 613 сл., мне кажутся очень остроумными и в большей части приемлемыми, но, желая быть точным, он, по моему мнению, отводит слишком мало времени между сообщениями, и, таким образом, его теория рушится, если не допустить, что важные события, как, например, революция Брута в Македонии, происходили с математической точностью. По моему мнению, лучше оставить немного более места непредвиденному и несколько расставить даты; тем более что нет противоречий тому, что десятая филиппика была произнесена в середине, а не 4 февраля.

400

Cicero, F., XII, 4, 1.

401

Мы не знаем речи, произнесенной Цицероном на этом заседании, |де, однако, он dixit sententiam (Cicero, Phil., VIII, I, 1: victa est… propter verbi asperitatem… nostra sententia).

402

Cicero, F., X, 28, 3: habemus Fortem senatum, consulares partim timidos, partim male sentientes; F., XII, V, 3: partim, inertes; partim improbos; Cicero, Phil., VIII, VII, 20.

403

Cicero, Phil., X, VIII, 17; ср. XII, XV, 31.

404

Ibid., VIII, I, 1.

405

Cicero, Phil., VIII, VI, 18.

Восьмая филиппика

Не ограничиваясь исключительно этим, Цицерон произнес восьмую филиппику; в ней он отрицал вчерашнее решение, доказывал, что речь идет именно о войне, а не о мятеже; с жаром нападал на Калена, консуляров, послов и предсказывал конфискацию и резню, если Антоний одержит верх. Он жаловался также на то, что преступным бездействием охладили ревность италийских и галльских горожан, которые все были расположены к сенату. В конце речи он предложил дать солдатам Антония срок до 15 марта, чтобы покинуть его; после этого они должны рассматриваться, как мятежники. Его сильная речь произвела впечатление, и предложение было принято. Но Панса, желавший, быть может, дать удовлетворение сенаторам, которым он изменил накануне, выставил сперва другое предложение: он потребовал поставить за счет государства небольшой надгробный памятник и конную статую на форуме Сервию Сульпицию, как было принято по отношению к послам, убитым во время их миссии. Но Сервилий, бывший в мелочах боязливым хранителем законности, возразил, что Сервий не был убит, а умер от болезни.

Девятая филиппика

Тогда неутомимый старик произнес девятую филиппику, защищая предложение Пансы [406] и довольно софистически утверждая, что нужно рассматривать причины, повлекшие смерть, а не вид смерти. По поводу Массалии не приняли никакого решения.

Положение при Мутине

В действительности один только Цицерон хотел войны. Все другие говорили или действовали лицемерно с тайным намерением не довести дело до конца. Такова была цель не только Гирция, но и Октавиана, который, однако, очень охотно уничтожил бы Антония, тем более что его приезд на театр войны сделал положение весьма невыгодным для Антония. С тремя легионами и одной когортой Антоний осаждал два легиона ветеранов и пять легионов новобранцев, а сам стоял во главе армии из четырех легионов ветеранов и одного легиона новобранцев. Если бы Гирций и Октавиан напали на Антония, то он оказался бы между ними и Децимом и был бы либо раздавлен ими, либо вынужден бежать на север. [407] Вместо этого после стычки при Клатерне Гирций и Октавиан отвели своих солдат в лагерь и не сделали ничего более: Антоний парализовал действия Октавиана, Децима и Гирция, демонстрируя им то, что для тогдашних политиков было головой Медузы: месть за Цезаря. Настроение ветеранов во всей Италии снова было до такой степени благоприятно для Антония, что Вентидию без труда удалось призвать к оружию почти всех отпущенных солдат седьмого, восьмого и девятого легионов; таким образом, тогда было два легиона, называвшиеся седьмыми, и два легиона, называвшиеся восьмыми легионами Цезаря: легионы Вентидия и легионы Октавиана. А расположение ветеранов стоило для Антония в этот момент большой армии. Децим, обеспокоенный тайными интригами Антония, был так занят заботой о предотвращении мятежа среди своих солдат, [408] что не смел более выходить для нападения. Ослабевший от болезни Гирций не смел помериться силой со своим старым другом, осаждавшим Децима, чтобы отомстить за их общего благодетеля. Ок- тавиан, также напуганный смутной опасностью военного мятежа, обеспокоенный бездеятельностью Гирция, не знал, что делать, и, чтобы провести время, принялся за свои любимые литературные упражнения: он декламировал и писал целыми днями. [409]

406

Об этом свидетельствует письмо, написанное в марте Антонием Гирцию и Октавиану (Cicero, Phil., XIII, XV, 32: Massiliensibus jure belli adempta reddituros vos pollicemini). Предположение Ganter’a (Neue Jahrbiicher fur Phililogie und Paedagogik, 1894, c. 616), что восьмая и девятая филиппики произнесены в один и тот же день, очень вероятно.

407

Cicero (F., ХП, 5, 2) справедливо замечает, что в феврале Антоний был в полной власти Децима Брута, Гирция и Октавиана.

408

Dio, XLVI, 36.

409

Sueton., Aug., 84.

Марк Брут в Македонии

Однако через несколько дней гром, раздавшийся практически в безоблачном небе, отвлек на некоторое время общественное мнение в Риме от событий в Мутине. Однажды в середине февраля сенаторы неожиданно были извещены, что Панса созывает на следующий день сенат: от Брута пришли такие важные письма, что нельзя было более откладывать собрание. [410] На следующий день сенат был переполнен; при общем оцепенении прочитали письма, рассказывающие следующую, почти невероятную, историю. Приехав осенью в Афины, Брут остановился у одного из друзей и, подобно многим другим, стал посещать лекции двух философов — Феомнеста и Кратиппа — вместе с другими молодыми римскими студентами, [411] в числе которых были Гней Домиций Агенобарб, сын Цицерона, и двадцатилетний юноша родом из Венузии по имени Квинт Гораций Флакк. Отец последнего был честный и умный вольноотпущенник, профессия сборщика налогов позволила ему сделать кое-какие сбережения; он купил небольшое имение и, страстно любя сына, послал его учиться. Эти молодые люди, почти все принадлежавшие к знатным фамилиям, оказали очень теплый прием тираноубийце; так же хорошо он был принят в Афинах: павшая республика с большой легкостью расточала почести всем своим знатным гостям. Настроение скоро повысилось, и на фоне сожалений, празднеств, бесед возник революционный заговор. Нельзя сказать, кому принадлежала первая мысль о заговоре; невероятно, чтобы Брут был его творцом, [412] хотя он должен был наконец принять руководство заговором в качестве вождя. Его личный авторитет, роль, сыгранная в заговоре, его друзья и, наконец, случай, происшедший вскоре после его приезда, принудили его волей или неволей стать во главе движения. Молодые люди, окружавшие Брута, узнали, что Требоний посылает в Рим из Азии 16 000 талантов [413] и что лицо, которому поручено отвезти подать, должно пристать к берегам Греции. Они доказывали Бруту, что необходимо задержать эти деньги по дороге, иначе, попав в Италию, они достанутся их врагам, и что он один имеет необходимый авторитет убедить посланного Требония доверить ему это сокровище. Брут позволил себя убедить, он отправился навстречу посланному в Эвбею и заставил его выдать деньги. [414] Но, оказавшись обладателем такой огромной суммы, он почувствовал себя обязанным употребить ее для пользы дела консерваторов.

410

Cicero, Phil., X, I, 1.

411

Plut., Brut., 24.

412

Cm.: Boissier, Ciceron et ses amis, Paris, 1902, c. 370.

413

Около восьми миллионов франков.

414

Plut., Brut., 24.

Брут начинает наступление февраль — март 43 г. Р. X

Как раз в этот момент, в ноябре 44 года, Долабелла поспешно шел через Македонию; часть своей конницы он послал вперед, с собой он вел один легион, а остальной коннице приказал образовать два корпуса и следовать за ним в Азию. [415] Едва он прошел, молодые друзья Брута принялись, используя деньги Требония, подкупать солдат; Домиций склонил на свою сторону один корпус кавалерии Долабеллы; другому лицу, как считает Цинна, удалось привлечь к делу Брута другой ее корпус; сын Цицерона побудил к мятежу последний македонский легион, за которым должен был прийти легат Марка Антония. [416] Таким образом, в декабре Брут оказался во главе маленькой армии, окруженной когортой молодых поклонников, в числе которых был Гораций. С ними он отправился в Фессалонику, где правитель Македонии Гортензий, не имевший войска, признал его своим преемником. Тогда он без замедления послал войска захватить склад оружия, устроенный Цезарем в Димитриаде, и с помощью Гортензия принялся набирать новый легион из многочисленных ветеранов Помпея, оставшихся после Фарсалы в Македонии и Фессалии. [417] Во время этих приготовлений в первых числах января он узнал, что назначенный правителем Македонии Гай Антоний высадился в Диррахии. [418] Опасаясь, как бы Антоний не соединился против него с правителем Иллирии Ватинием, который был цезарианцем, Брут немедленно, презирая зимние холода и пройдя со своей маленькой армией форсированным маршем 270 миль, отделявших Фессалонику от Диррахия, около 20 января явился на берег Адриатического моря. [419] К счастью для него, Ватиний, больной, бессильный, ненавидимый солдатами, не сумел после смерти Цезаря помешать общему восстанию иллирийцев, не плативших более своих податей; он даже потерял в засаде пять когорт; армия, не получавшая ни копейки, была недовольна и раздражена. [420] Прибытие Брута, у которого было много денег, вызвало взрыв: из трех легионов Ватиния два перешли на сторону убийцы Цезаря, третий последовал за Гаем Антонием, старавшимся отступить в сторону Эпира. Но по дороге он потерял три когорты и с семью оставшимися бросился в Аполлонию, где Брут осадил его. Свои письма Брут заключал просьбой об утверждении сенатом всех его распоряжений. [421]

415

Dio, XLVII, 26 и 29; Cicero, Phil., X, VI, 13; Plut., Brut., 25.

416

Cicero, Phil., X, VI, 13.

417

Dio, XLVII, 21; Plut., Brut., 25.

418

Plut., Brut., 25; Dio, XLVII, 21.

419

Ganter: Neue Jahrbucher fur Philologie und Paedagogik, 1895, c. 620 сл.

420

App., В. C., Ill, 13.

421

Cicero, Phil., X, VI, 13; Livius, Per., 118; Dio, XLVII, 21; Plut., Brut., 26; App., В. C., Ill, 79; IV, 75.

Десятая филиппика

Можно представить, какое волнение вызвали эти известия в Риме. Их важность действительно была велика, потому что они больше, чем иная победа, подняли мужество консервативной партии. Законный порядок военных распоряжений и правлений был нарушен человеком, бежавшим из Италии с несколькими кораблями, немногими друзьями и 100 000 сестерциев, взятыми в долг у Аттика; это доказывало ошибку консерваторов, думавших, что все войска до такой степени проникнуты цезарианским духом, что нельзя надеяться иметь хотя бы одно из этих войск на своей службе. Теперь у них есть своя хорошая и верная армия! По этим же причинам полученные известия очень огорчили друзей Антония. Последние ночью поспешно решили сделать отчаянную попытку помешать сенату утвердить распоряжения Брута. На следующее утро в сенате после прочтения писем из Македонии попросил слова Кален. Он начал с большой похвалы стилю писем, [422] но старался доказать, что нельзя утвердить распоряжения Брута, ибо они противозаконны, и попытался еще раз возбудить страх перед ветеранами. Ветераны, по его словам, не имели доверия к Марку Бруту; если сенат уступит его просьбе, то рискует отвратить их всех от себя. [423] Произнеся в своей десятой филиппике напыщенную похвалу завершенной Брутом революции, Цицерон на этот раз без труда заставил утвердить предложение, по которому Брут облекался проконсульской властью над Македонией, Иллирией и Грецией и Бруту советовали держаться по соседству с Италией. [424] Еще более серьезным был факт, что ободренный удачей Брута сенат отменил, вероятно на этом же заседании, все законы Антония. [425]

422

Cicero, Phil., X, II, 5.

423

Ibid., X, VII, 15.

424

Cicero, Phil., X, XI, 25–26.

425

См.: Cicero, Phil., XII, V, 2. По поводу даты см.: Lange, R. A., Ill, 515.