От Ханаана до Карфагена

В Библии сохранился очень интересный рассказ о попытке израильского царя Ахава отобрать приглянувшийся ему виноградник некоего Навуфея (I Reg. 21). Царь захотел купить виноградник, но его владелец решительно отказался его продать. Тогда царица Иезавель, подкупив соседей Навуфея, обвинила строптивого землевладельца в государственной измене, тот был казнен, а желанный виноградник перешел к царю уже в качестве конфискованного имущества. Этот рассказ справедливо истолкован как доказательство отсутствия в Израиле верховной власти царя на землю общинника, которую царь мог приобрести только после осуждения землевладельца за конкретное преступление (Дьяконов, 1967, 22). Это происходило в Израиле, но Иезавель была дочерью тирского царя Итобаала, и время Ахава было периодом усиления финикийского влияния в Израиле (Tadmor, 1981, 152–153). Иезавель внесла много финикийского в жизнь этой страны (ср.: Moscati, 1972, 652), и очень возможно, что ее совет был вызван не только коварством, но и опытом, полученным на родине.

Этот поступок Иезавели вызвал страшное негодование в Израиле. Библия донесла до нас ту жгучую ненависть, какую питали израильтяне к этой царице, и восторг по поводу ее страшной смерти, и даже то, что ее не смогли похоронить, ибо псы пожрали почти все ее тело. Захват собственности оклеветанного Навуфея рассматривался чуть ли не как главный грех Ахава. Видимо, в Израиле к таким поступкам еще не привыкли. Но если Иезавель действительно поступила так, как случалось в Тире, то и там это не могло проходить совершенно безнаказанно. Курций Руф (IV, 4, 20) говорит, что тирские земледельцы с оружием в руках искали для себя новых земель на чужбине. Правда, историк объясняет это выступление частыми землетрясениями, измучившими крестьян. Но нам сейчас важен сам факт вооруженного выступления и то, что оно послужило одной из причин тирской колонизации. А второй этап этой колонизации начался именно при Итобаале, отце Иезавели. Поэтому можно полагать, что и выступление земледельцев Тира приходилось на его царствование. Сопоставляя время выступления тирских крестьян и поступок Иезавели, можно считать, что подобная практика, использованная израильской царицей, применялась и ее отцом. В таком случае положение об отсутствии верховной собственности царя на общинные земли надо распространить и на Тир, который в этом отношении едва ли отличался от других городов Финикии.

Итак, можно говорить, что характерной чертой финикийских «номовых» государств была дуалистичность их структур. В политической сфере — царская власть и самоуправление городских общин, в экономической — хозяйство царя и владения граждан, в социальной — «царские люди» и гражданский коллектив, делившийся на «могущественных» и «малых», а наличие «жителей» города еще более усложняло картину социальных отношений. Что касается рабов, то рабы царя, как например, его лесорубы, могли считаться частью «царских людей». Сведений же о рабах граждан мы не имеем, хотя едва ли надо сомневаться в их наличии по крайней мере у «князей», т. е. верхушки гражданского коллектива.

Может быть, несколько иначе обстояло дело в Арваде. В амарнских письмах ни разу не упоминается царь этого города, но всегда говорится только о «людях Арвада» (ЕА, 101, 13; 16; 105, 12–18 и др.) или кораблях Арвада (ЕА, 105, 87). Особенно показателен отрывок из 149 письма, в котором тирский царь Аби-милки жалуется фараону, что в заговор с врагом фараона Азиру вступили Зимрида Сидонский и люди Арвада, и они вместе собрали свои корабли, свои колесницы и своих людей для захвата Тира (ЕА, 149, 57–63) — Через много столетий после всех этих событий, когда уже под властью Ахеменидов Арвад, как и другие финикийские города, начал чеканить свою монету, на них, в отличие от Тира, Сидона и Библа, появляется не имя царя, а обозначение города (Betylon, 1980, 139). На этом основании был сделан вывод, что по крайней мере в амарнские времена Арвад управлялся олигархией (Muller-Karpe, 1980, 463). Арвадская монета, как уже говорилось, отличалась от других финикийских монет, следуя персидскому (или вавилонскому) стандарту, а в искусстве Арвада уже на рубеже VI–V вв. до н. э. ясно ощущается греческое влияние, что свидетельствует об особом положении этого города в Финикии. С другой стороны, известны арвадские цари. Матанбаал со своими 200 воинами сражался против Салманасара III в битве при Каркаре (ANET, 279). Тиглат-Паласар III среди подчиненных царей упоминает другого Матанбаала Арвадского (ANET, 282). Царей Арвада упоминают и другие ассирийские цари, а Ашшурбанапал рассказывает, как он убил арвадского царя Йакинлу и посадил на трон его старшего сына Азибаала (ANET, 296). Царя Арвада (не называя его имени) упоминает Навуходоносор (ANET, 308). Арвадский царь Мербаал во главе своего флота участвовал в походе Ксеркса на Грецию (Her. VII, 98). И наконец, царь Стратон (Астарит или Абдастарт) правил Арвадом во времена Александра Македонского (Arr. Anab. II, 13, 7; Curt. Ruf. IV, 1, 6). Соединить все эти противоречивые сведения в одно логичное целое очень трудно.

Вообще сведений об Арваде очень мало, но то, что известно (об этом уже говорилось в предыдущих главах), свидетельствует о его роли и его богатстве. В связи с этим вызывает некоторое удивление число воинов, приведенных арвадским царем Матанбаалом под Каркаром: всего 200 человек. Даже Ирката, уже не игравшая в то время значительной роли, выставила 10 колесниц и 10 000 воинов. Отряд Матанбаала был самым небольшим в объединенном войске, только малоизвестный Усну отправил такое же количество солдат. Не был ли отряд Матанбаала не войском Арвада, а его личной гвардией? Может быть, в качестве самой приблизительной гипотезы можно предположить, что в Арваде роль царя была гораздо менее значительна, чем в других финикийских городах. Община могла самостоятельно выступать и во внешней политике, и в войнах, а царь, в свою очередь, в случае несогласия общины участвовать в военных действиях имел возможность вывести на войну собственный отряд. И во внутренней политике решающая роль принадлежала общине, так что царь, как и в некоторых греческих городах, оказывался лишь пожизненным магистратом государства. Аппиан (II, 13, 7), упоминая о последнем арвадском царе доэллинистического времени, называет его сыном Герострата (Герастарта), говоря, что сам Герострат в это время во главе своих кораблей находился в персидском флоте. Это несколько странное уточнение может говорить о том, что и царское достоинство переходило в Арваде не строго по наследству, так что сын мог быть посажен на трон в обход отца, сохраняющего тем не менее высокое положение.

Разумеется, новые исследования и, главное, новые находки позволят в будущем иначе решить этот вопрос. Но, в любом случае, кажется, что положение в Арваде все же отличалось от положения в других городах Финикии. Может быть, Арвад оказался ближе к античному пути развития древнего общества. Остальные же финикийские города-государства оставались в орбите древневосточного мира.

Глава 13 Социально-политическая структура Карфагена

Долгое время Карфаген практически не имел сельскохозяйственной территории. Она появилась только после подчинения соседних ливийских племен, часть земель которых карфагеняне присоединили непосредственно к своему городу, образовав его хору (Polyb. 1, 71, 1). Здесь и разместились земельные владения карфагенян, но размеры их точно не известны, и лишь некоторые косвенные данные позволяют судить об этом. Диодор (XX, 8, 3–4) говорит о множестве ?????????, расположенных рядом. Но они не могут быть деревнями, ибо далее историк рассказывает об их богатстве, изобилии в них всего, что нужно «для наслаждения», о роскошных и тщательно построенных домах. А несколько позже автор прямо отмечает, что это были владения наиболее видных карфагенян. Поэтому надо полагать, что перед нами имения карфагенских аристократов (Шифман, 1968, 249), может быть, подобные той «башне», какую имел Ганнибал (Liv. XXXIII, 48). На сравнительно небольшой территории находилось, следовательно, довольно большое количество таких имений. Уже это показывает, что сами имения не могли быть обширными. В то же время в них сосредотачивались огромные богатства, что объясняется как интенсивностью ведения хозяйства, так и тем, что сюда стекались доходы и от других занятий владельца.

Карфагенский агроном Магон, принадлежавший к высшему обществу (Плиний, XVIII, 22), писал, что в имении необходимо иметь пекаря, повара и кладовщика (Col. XII, 4, 2). Наличие в «штате» таких должностей говорит о том, что эту работу выполняли не временные работники, а постоянные, т. е. рабы. В то же время их было всего по одному на хозяйство, следовательно, оно не могло быть большим. Магон явно имеет в виду хозяйство аристократа. Интересно наблюдение французского исследователя Ж. Эргона о том, что сочинение Магона переводилось в Риме по приказу сената в период обострения политической борьбы (Heurgon, 1976, 441–456). Видимо, в этом трактате римские сенаторы находили аргументы в полемике с противниками. Из всего этого можно сделать вывод, что имение карфагенского аристократа было, сравнительно небольших размеров. Во всяком случае, оно не было похоже на латифундию одного из шести землевладельцев, которые, по словам Плиния (XVIII, 35), во времена Нерона, т. е. во второй половине I в. н. э., владели половиной римской провинции Африки. Конечно, не исключено, что некоторые владельцы могли сосредоточить в своих руках несколько имений. Таким мог быть Ганнон Великий, если из 20 тысяч рабов, которых он, по Юстину (XXI, 4, 6), вооружил во время своего мятежа, значительная часть принадлежала ему лично. Но в любом случае то, что Ганнон нашел средства для вооружения такого количества людей, свидетельствует о его огромном богатстве.

Эксплуатация земельных владений была одним из источников богатства карфагенской знати. Другим источником была торговля. Карфаген с самого начала выступал как значительный торговый центр, игравший большую роль в международных обменах в Средиземноморье. С течением времени, несмотря на увеличение доли сельскохозяйственного производства, его значение в торговле не уменьшилось, и карфагенские аристократы активно в ней участвовали. Кроме того, они монополизировали политическую и военную власть. О том, насколько важным источником доходов было военное командование, могут свидетельствовать богатства, получаемые в Испании Баркидами. Известно и о беззастенчивом грабеже государственной казны знатью и магистратами, по крайней мере, после II Пунической войны (Liv. XXXIII, 46–47), но можно думать, что это случалось и раньше. Поэтому естественно стремление элиты сосредоточить в своих руках власть. Аристотель (Pol. II, 8, 1273a–1273b; IV, 5, 1293b; V, 10, 1316а) подчеркивает аристократический характер карфагенского государственного устройства. Он отмечает, что в этом государстве на должности избирались не только по достоинству, но и по богатству (Pol. II, 8, 1273а). Таким образом, основой экономического могущества карфагенской знати были прямая и косвенная эксплуатация своих владений, обрабатываемых рабами, а также подчиненного населения, торговля и использование государственного аппарата, включая армию.

Существование олигархической группировки в Карфагене подтверждается текстом Юстина (например, XXI, 4, 3), упоминавшего сенат. Надо ли под этим словом подразумевать совет или сословие, из которого советы Карфагена формировались? Аналогичное замечание Юстина, относящееся к реформам Солона в Афинах (II, 7, 5), показывает, что словом «сенат» обозначались эвпатриды, т. е. афинские аристократы. В других случаях возможны оба толкования. Так, этим словом обозначается власть «четырехсот» в тех же Афинах (V, 3, 5) и «шестисот» в Сиракузах (XXII, 2, 12). Но в любом случае этот термин обозначает олигархию или органы ее власти.

Наряду с сенатом Юстин называет и плебс. Анализ этого термина показывает, что речь идет о части гражданского коллектива, противопоставленного аристократии (Циркин, 1976, 14–15). Этой группе граждан теоретически тоже принадлежала определенная доля власти. Иногда, как это было между I и II Пуническими войнами, теория могла претворяться в практику, и народ говорил свое слово, с которым властям приходилось считаться. Но в обычное время народ послушно следовал за правящей верхушкой, да и в периоды политических кризисов лидерами народа становились те же аристократы, которые по разным причинам вступали в конфликт с большинством знати, как Ганнибал после II Пунической войны. Наличие народа, не входящего в правящую группировку, было в Карфагене, как и в других финикийских колониях, изначальным. Саллюстий (lug. 19, 1), как уже говорилось в соответствующей главе, отмечает, что в основании колоний принимали участие не только «жаждущие власти», т. е. представители правящей группы, оттесненные от власти на родине, но и плебс и другие люди, «стремящиеся к переменам». Этот автор употребляет тот же римский термин «плебс», что и Юстин.