От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

Император 12 июля принял Коноэ и официально попросил его возглавить миссию. В послании императора, которое Коноэ должен был доставить в Москву, говорилось о стремлении императора «положить скорее конец войне». Из-за требования США и Великобритании о безоговорочной капитуляции Япония вынуждена вести войну до конца, что неизбежно приведет к «усиленному кровопролитию». В заключение послания император «изъявил желание, чтобы на благо человечества в кратчайший срок был восстановлен мир». Необычность послания императора состояла в том, что оно никому не было адресовано.

Послу Сато министром иностранных дел немедленно было отправлена телеграмма: «Его Величество крайне торопится поскорее закончить войну, искренне осознавая, что дальнейшее продолжение военных действий только усугубит страдания миллионов людей, невиновных мужчин и женщин в различных странах. Если же США и Великобритания будут настаивать на безоговорочной капитуляции Японии, то тогда она будет вынуждена сражаться до последнего солдата со всей своей мощью, отстаивая свою честь и защищая национальное бытие, что, к нашему глубокому сожалению, приведет только к дальнейшему кровопролитию. Тем не менее наше государство стремится к скорейшему началу переговоров о мире, что продиктовано нашей искренней заинтересованностью в благополучии человечества. Ради этой цели принц Коноэ отправляется в Москву с личным посланием императора. Надеемся, что советское правительство будет столь любезно, что предоставит принцу необходимые ему транспортные средства».

Поскольку американцы перехватывали и читали всю японскую дипломатическую переписку, на стол государственного секретаря этот текст лег еще раньше, чем Сато доставил его в советский МИД. В Вашингтоне с любопытством и опасением ждали реакции Кремля.

Того 13 июля захотел встретиться с Маликом. Тот сказался больным, но посланник японского МИДа Андо вскоре был у его постели с посланием от Того: «Его Величество Император Японии Высочайший принял решение о командировании принца Коноэ в Москву с личным письмом императора, в котором изложен вопрос окончания войны Японией, и для того, чтобы лично обсудить с советским правительством этот вопрос. Одновременно японский посол в Москве Сато сделает заявление по этому вопросу непосредственно советскому правительству».

Сато рвался к Молотову, но ему удалось передать послание только Лозовскому: нарком сослался на занятость в связи с подготовкой к Потсдамской конференции. Сато попросил у Лозовского аудиенции для специального посланника, который привезет письмо от императора, предлагал послать самолет за принцем в Маньчжоули (иначе – Маньчжурия, на границе с СССР) или Цицикар. При этом Сато не упомянул, что Япония намерена просить посредничества Советского Союза для переговоров об окончании войны.

Лозовский был предельно вежлив, внимательно слушал и делал пометки в блокноте. Но уверил японского посла, что совершенно невозможно ответить «да» или «нет» на просьбу, поскольку Молотов и Сталин уезжали в Германию. Обещал связаться с ними, когда они прибудут в Берлин. Сато просил дать ответ как можно скорее.

Инициатива действительно застала Сталина и Молотова отъезжающими в Берлин. Согласие на визит Коноэ в Москву в качестве специального посланника японского императора означало бы начало официальных переговоров Москвы с Токио. Сталин счел целесообразным уклониться от этого.

Советский Союз готовился к войне с Японией.

В начале июня замысел кампании был готов, и его доложили Верховному главнокомандующему. «И. В. Сталин принял все без возражений, только приказал вызвать в Москву маршала Малиновского и генерала Захарова, несколько раньше других командующих фронтами, приглашенных на Парад Победы. Родион Яковлевич и Матвей Васильевич предусмотрительно прихватили с собой начальника Оперативного управления штаба фронта Павловского и, получив пять дней на разработку плана фронтовой операции, немедленно приступили к делу». Малиновский представил доклад 18 июня. Он рассчитывал нанести поражение главным силам Квантунской армии в течение полутора-двух месяцев.

В ночь с 26 на 27 июня Сталин собрал членов Политбюро и военачальников для обсуждения плана военной кампании против Японии. Разногласия вызвал лишь предлагавшийся маршалом Мерецковым и Хрущевым план высадки советских войск на севере острова Хоккайдо. Молотов был категорически против, уверяя, что американцы воспримут это как прямое нарушение ялтинских соглашений. Жуков назвал идею десанта на Хоккайдо авантюрой. Сталин поинтересовался, сколько для этого потребуется сил. Жуков полагал, что не менее четырех армий. Решение по Хоккайдо тогда не приняли.

Директивы для фронтов на следующий день были утверждены ГКО и Политбюро. Намечалось одновременное нанесение трех сокрушительных ударов, сходящихся в центре Маньчжурии: из Монгольской Народной Республики главными силами Забайкальского фронта, из района юго-западнее Хабаровска – силами 2-го Дальневосточного фронта и из Приморья – основной группировкой войск 1-го Дальневосточного фронта (хотя сами эти фронты официально еще не имели таких названий). Цель этих ударов состояла в том, чтобы расчленить войска Квантунской армии, изолировать их в Центральной и Южной Маньчжурии и уничтожить по частям.

Войска Забайкальского фронта должны были сыграть решающую роль. Их удар нацеливался на жизненно важные пункты врага – Мукден, Чанчунь, Порт-Артур, захват которых решал исход борьбы. На пути наступления этой группы войск находилась безводная пустынная степь и труднопроходимый горный хребет Большой Хинган. Встречный сильный удар предусматривался со стороны Приморья, из района южнее озера Ханка, в направлении на Цзилинь (Гирин) войсками 1-го Дальневосточного фронта.

Большое внимание уделили вопросам скрытности и внезапности, что в конкретных условиях было делом труднодостижимым. Штеменко объяснял: «Наше стремление к внезапности действий очень осложнялось тем, что японцы давно и твердо уверовали в неизбежность войны с Советским Союзом… Внезапность начала войны на Дальнем Востоке зависела прежде всего от сохранения в секрете степени готовности советских войск. С этой целью был разработан и строжайшим образом соблюдался особый режим перегруппировок…

Полагались мы и на уверенность врага в том, что советские войска не начнут наступления при неблагоприятных погодных условиях. А ведь срок начала военных действий против Японии, согласованный с союзниками – „через два-три месяца после окончания войны с Германией“, – падал как раз на очень неудобный с точки формальной военной логики период дождей на Дальнем Востоке… В интересах внезапности использовалась и местность… Враг не рассчитывал на возможность ударов вообще, а танковых тем более через труднодоступные горы, тайгу и пустыню».

После Парада Победы и совещания у Сталина сначала Мерецков, а затем Василевский и Малиновский отбыли на Дальний Восток, причем всем троим в целях соблюдения секретности было приказано снять маршальские погоны. Так, Мерецков следовал под именем генерал-полковника Максимова. И не поездом, как он хотел, а самолетом: Сталин опасался, что в поезде Мерецкова могут опознать. В город Ворошилов (Уссурийск) он прибыл 29 июня. Малиновский с документами генерал-полковника Морозова в кармане был в Чите 4 июля – вместе с Захаровым, который прибыл под именем генерал-полковника Золотова. 5 июля туда же прилетел и Василевский, значившийся по документам заместителем наркома обороны генерал-полковником Васильевым. Японцам, как засвидетельствуют на допросах их генералы, так и не удастся разгадать, кто конкретно скрывался за этими псевдонимами.

С крайней осторожностью осуществлялось обустройство боевых позиций. «Все виды передвижений и работ осуществлялись только ночью. В исходных районах заранее готовились укрытия для огневых средств, техники, живой силы. Их возводили на обратных от государственной границы скатах высот и обязательно маскировали под местность, широко применяя масксети и местные подручные материалы. Днем степь словно вымирала», – рассказывал генерал Исса Александрович Плиев.

«Казалось бы, сохранить в тайне развертывание полуторамиллионной армии вдоль длиннейшей границы было делом невозможным, – замечал Мерецков. – И все же японцев… мы почти всюду застали врасплох: вообще-то они думали о предстоящих операциях и усиленно готовились к ним, однако конкретная дата начала боев осталась для них за семью печатями».