От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

Трумэн встал на ту же позицию:

– У меня нет сочувственного отношения к режиму Франко, но я не хочу участвовать в испанской гражданской войне. Для меня достаточно войны в Европе. Мы были бы очень рады признать другое правительство в Испании вместо правительства Франко, но я думаю, что это такой вопрос, который должна решать сама Испания.

– Значит, в Испании все останется без перемен? – резюмировал Сталин. – А я думаю, что режим Франко укрепляется и этот режим питает полуфашистские режимы в некоторых других странах Европы. Вы прекрасно знаете, что режим Франко был навязан Гитлером и Муссолини и является их наследием. Уничтожая режим Франко, мы уничтожаем наследие Гитлера и Муссолини. Нельзя также упускать из виду и того, что демократическое освобождение Европы к чему-то обязывает. Я не предлагаю военного вмешательства, я не предлагаю развязывать там гражданскую войну. Я бы только хотел, чтобы испанский народ знал, что мы, руководители демократической Европы, относимся отрицательно к режиму Франко. Какие имеются средства дипломатического порядка, которые могли бы показать испанскому народу, что мы не на стороне Франко, а на стороне демократии? Допустим, что такое средство, как разрыв дипломатических отношений, является чересчур сильным, а нельзя ли нам подумать насчет других, более эластичных средств дипломатического порядка? Если мы пройдем мимо этого вопроса, могут подумать, что мы молчаливо освящаем, санкционируем режим Франко в Испании. Это большое обвинение против нас. Я бы не хотел фигурировать в числе обвиняемых.

– У вас нет дипломатических отношений с правительством Испании, и вас никто в этом обвинить не может, – успокоил Черчилль.

– Но у меня есть право и возможность поставить этот вопрос и разрешить его, – настаивал Сталин. – Это было бы большой ошибкой, если бы мы прошли мимо этого вопроса и ничего об этом не сказали.

Черчилль продолжал иезуитствовать:

– Каждое правительство имеет полную свободу высказаться индивидуально. У нас очень долгое время существовали торговые отношения с Испанией, они нам поставляют апельсины, вино и некоторые другие продукты, мы, в свою очередь, поставляем им нашу продукцию. Если наше вмешательство не приведет к желанным результатам, то я не хотел бы, чтобы эта торговля была поставлена под угрозу. Но в то же время я вполне понимаю точку зрения генералиссимуса Сталина. Франко имел наглость послать в Россию Голубую дивизию, и поэтому я понимаю взгляды русских. Но Испания ни в чем не помешала нам, она этого не сделала даже тогда, когда могла бы помешать в бухте Алжесираса. Никто не сомневается в том, что генералиссимус Сталин ненавидит Франко, и я думаю, что большинство англичан разделяют его взгляд. Я только хочу подчеркнуть, что мы от него ничего не потерпели.

– Дело не в какой-то обиде, – упорствовал Сталин. – Я, между прочим, считаю, что Англия тоже потерпела от режима Франко. Долгое время Испания предоставляла свои берега в распоряжение Гитлера для его подводных лодок.

Черчилль продолжал запутывать вопрос:

– Португалию можно было бы осудить за диктаторский режим.

– Режим Франко создан извне, в порядке вмешательства Гитлера и Муссолини. Ведет себя Франко очень вызывающе, он укрывает у себя нацистов. Я не ставлю вопроса о Португалии, – пояснил Сталин.

– Я не могу советовать парламенту вмешаться во внутренние дела Испании, – стоял на своем Черчилль. – Это политика, которой мы следуем уже на протяжении продолжительного времени.

Сталин не терял надежды:

– А может быть, все-таки передать это дело министрам иностранных дел, чтобы они постарались найти подходящую формулу?

– Как раз в этом пункте мы не достигли соглашения, – застолбил Черчилль.

Англо-американцы ничего не сделали раньше, чтобы помочь республиканцам в Испании (скорее, они симпатизировали Франко в его борьбе с «красной заразой»), а теперь не видели ничего зазорного в поддержании отношений с фашистским правительством в Мадриде. Но не хотели признать правительства Болгарии или Румынии по причине их «недемократичности».

– Я думаю, что лучше мы сейчас перейдем к другому вопросу, а к вопросу об Испании вернемся позже, – свернул дискуссию Трумэн. – Декларация об освобожденной Европе. Документ по этому вопросу я представил 17 июля.

Сталин предложил этот вопрос отложить: советская делегация внесет свое предложение. Согласились. Иден напомнил:

– Следующий вопрос – о Югославии. Мы уже передали небольшой проект по этому вопросу.

– Я думаю, что мы этого вопроса не можем разрешить, не заслушав представителей Югославии, – здесь уже Сталин занял жесткую позицию.

– Нужно обратить внимание на то, – возразил Иден, – что мы достигли соглашения в отношении Югославии на Крымской конференции без присутствия югославских представителей.

Сталин не согласился:

– Теперь это союзная страна, в которой установлено законное правительство. Пригласим представителей Югославии, заслушаем их, а потом примем решение.

– Шубашича и Тито? – спросил Черчилль.

– Да.

– Но они не соглашаются между собой, обе стороны сильно настроены друг против друга.

– Я этого не знаю, – слукавил Сталин. – Давайте проверим это дело, пригласим их сюда, и пусть они скажут свое мнение.

– Насколько это дело серьезное, чтобы их вызывать сюда? – пытался понять Трумэн. – Я считаю это неудобным.

Черчилль наступал:

– Мы поставили свою подпись под соглашением на Крымской конференции, а сейчас видим, что эта декларация в Югославии не выполняется: нет закона о выборах, ассамблея совета не расширена, юридическая процедура не восстановлена, администрация Тито контролируется созданной им партийной полицией, печать также контролируется, как в некоторых фашистских странах.

– Господин Черчилль сразу же перешел к обсуждению вместо того, чтобы ответить на вопрос президента, считает ли он этот вопрос настолько серьезным и важным, чтобы обсуждать его на нашей конференции и приглашать представителей Югославии, – предупредил Сталин. – Видите ли, сведения, которые здесь изложил господин Черчилль насчет факта нарушения известных решений Крымской конференции, эти сведения нам, по нашим источникам, неизвестны. Я бы считал правильным, чтобы мы заслушали самих югославов, дали им возможность опровергнуть эти обвинения или признать их правильными.

Перепалка советского и британского лидеров утомила Трумэна. В мемуарах он напишет: «Я откровенно сказал им, что я не желаю тратить время, выслушивая жалобы, а хотел бы заняться проблемами, которые главы трех правительств приехали решать. Я сказал, что если они не вернутся к основным вопросам, я упакую вещи и уеду домой. Я имел в виду именно это.

Сталин искренне улыбнулся и сказал, что не винит президента за желание вернуться домой: ему тоже хотелось бы уехать домой».

В советской стенограмме конференции слова Трумэна звучали более вегетариански:

– Я хочу сделать, перед тем как перейти к заключению, одно заявление. Я сюда приехал в качестве представителя США и приехал сюда для того, чтобы обсуждать с вами мировые вопросы. Но я не приехал сюда для того, чтобы судить о каждой стране Европы, рассматривать споры, которые должны решаться мировой организацией, созданной в Сан-Франциско. Если мы будем разбирать политические жалобы на кого-либо, мы будем только попусту тратить время. Если мы будем вызывать сюда Тито, Франко или других деятелей, то это ни к чему хорошему не приведет.

– Это – правильное замечание, – снизошел Сталин.

– Мы должны обсуждать те вопросы, которые интересны для каждого из нас, – петушился Трумэн.

– Это, мистер президент, вопрос, интересующий и США, потому что здесь речь идет о выполнении тех решений, которые были приняты на Крымской конференции, – напомнил Черчилль. – Тут вопрос принципа.

– По-моему, решения Крымской конференции выполняются маршалом Тито полностью и целиком, – подчеркнул Сталин.

Трумэн не согласился: