От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

С подачи из Вашингтона Чан Кайши 11 августа выступил с требованием к японским войскам капитулировать только перед китайскими правительственными войсками, которые в экстренном порядке на американских самолетах и кораблях перебрасывались из западных и юго-западных районов страны.

В тот же день и командующий войсками компартии Китая Чжу Дэ отдал приказ всем войскам 8-й и 4-й Новой армии, дислоцированным в Северном и Центральном Китае, о переходе в наступление на всех фронтах, чтобы «быть готовыми принять капитуляцию». В ответ Чан Кайши приказал коммунистам «оставаться на своих позициях вплоть до получения инструкций». Повсеместно начались столкновения вооруженных сил компартии с гоминдановскими войсками.

Стремительное изменение ситуации на территории Китая заставляло форсировать советско-китайские переговоры, которые продолжались в Кремле. Молотов принял Сун Цзывэня и Ван Шицзе. Камни преткновения – что считать «железнодорожной собственностью», кто будет назначать начальников железных дорог, будут ли перевозимые по территории Китая советские военные грузы сопровождаться военным эскортом, каков будет статус Дайрена. Вновь договорились продолжить на следующий день.

Но и в тот день в Москве произошло неординарное событие.

Сталин после Потсдама больше уже не увиделся с действовавшим президентом США Трумэном. Но он виделся с президентом будущим. 11 августа в Москву прилетел генерал Дуайт Эйзенхауэр.

Историю появления Эйзенхауэра в Москве рассказывали и он сам, и Жуков. Наш маршал более скупо: «Во время Потсдамской конференции Сталин вновь заговорил со мной о приглашении в Советский Союз Эйзенхауэра. Я предложил пригласить его в Москву на физкультурный праздник, который был назначен на 12 августа… Поскольку он являлся моим официальным гостем, я должен был вместе с ним прибыть в Москву и сопровождать его в поездке в Ленинград и обратно в Берлин».

Свой первый и единственный визит в Москву Эйзенхауэр запомнил хорошо. «2 августа президент и сопровождавшие его лица выехали из Германии в Соединенные Штаты, – напишет Айк в мемуарах. – Спустя несколько дней мне сообщили из Вашингтона, что генералиссимус Сталин направил мне приглашение посетить Россию… Генералиссимус предложил, чтобы в рамки моего визита вошла дата 12 августа. Это был день национального спортивного праздника в Москве. Я был рад предоставившейся мне возможности увидеть страну, в которой никогда до этого не бывал, но еще больше я был рад тому, что это означало, что советское правительство было в такой же мере заинтересовано в развитии дружественных контактов, как и мы. Я быстро ответил согласием, и мне сообщили, что официально я буду гостем Маршала Жукова во время моего пребывания в Москве и что он будет сопровождать меня из Берлина в Москву.

Когда известие о моей предстоящей поездке разошлось по штабу, буквально десятки сотрудников выразили просьбу сопровождать меня. Принимая во внимание ограниченные возможности для размещения в Москве, я взял с собой в поездку только генерала Клея и моего старого друга бригадного генерала Т. Дейвиса. В качестве адъютанта на время поездки я хотел взять моего сына Джона, лейтенанта, который уже несколько месяцев служил на Европейском театре военных действий. Командир отпустил его. Сержант Леонард Драй, находившийся при мне всю войну, также вошел в нашу группу».

Если раньше Эйзенхауэр был уверен, что по вызванным войной разрушениям ничто не может сравниться с Германией, то пролетев из Берлина в Москву на низкой высоте, он кардинально изменил свое мнение. «От Волги до западных границ почти все было разрушено. Когда мы в 1945 году летели в Россию, я не видел ни одного целого дома между западной границей страны и районами вокруг Москвы… Некоторые крупные города были просто стерты с лица земли».

По прибытии в Москву, повествовал Эйзенхауэр, «нас разместили в американском посольстве у моего доброго друга Аверелла Гарримана, бывшего в то время американским послом. Нашей хозяйкой была его очаровательная дочь Кэтлин».

Жуков писал, что «Сталин приказал начальнику Генерального штаба Антонову познакомить его со всеми планами действий наших войск на Дальнем Востоке». Эйзенхауэр подтвердит: «Мой визит в Москву начался со встречи с генералом Антоновым, начальником Генерального штаба Красной армии. Он провел меня на свой командный пункт, рассказал о положении войск на Дальнем Востоке и показал детальный план кампании, которая была начата всего несколько дней назад».

Антонову было чем похвалиться.

Получив текст согласованного послания четырех держав Японии, Вашингтон начал действовать.

«Завершенное послание, датированное 11 августа, было передано герру Максу Грассли, поверенному в делах Швейцарии, госсекретарем Бирнсом для передачи в Токио через Берн», – писал Трумэн. Леги добавлял, что ответ «также был передан американской прессе и радиовещанию, чтобы сделать его известным Японии за несколько часов до того, как он поступит по официальным каналам». Пока ожидалось решение японского правительства, военные действия против Японии велись со всей возможной энергией.

Адмирал Нимиц издал приказ по Тихоокеанскому флоту: «Нельзя допустить, чтобы публичное объявление японцами встречных предложений о прекращении войны повлияло на бдительность в отношении японских атак. Ни японцы, ни союзные войска не прекратили боевых действий. Наступательные действия должны продолжаться, если иное не предписано специально».

По указанию Трумэна было подготовлено «сообщение для информирования наших союзников о выборе генерала Дугласа Макартура на пост главнокомандующего оккупационными войсками союзников в Японии. В том же послании я предложил новому главнокомандующему дать указание японцам провести капитуляцию своих сил в Юго-Восточной Азии адмиралу лорду Луису Маунтбеттену, главнокомандующему в этом районе; тех сил, которые противостоят русским, – советскому главнокомандующему на Дальнем Востоке; а всем остальным силам в Китае – генералиссимусу Чан Кайши».

12 августа

Наступление советских войск развивалось успешно. На четвертый день Маньчжурской стратегической наступательной операции соединения 6-й гвардейской танковой армии генерал-полковника Кравченко уже преодолели считавшийся неприступным Большой Хинган и вырвались на Маньчжурскую равнину, глубоко вклиниваясь в тыл Квантунской группировки войск и упредив выход ее основных сил к этому горному хребту. К вечеру 12 августа танкисты Кравченко устремились к ключевым центрам Маньчжурии – Чанчуню и Мукдену (Шэньяну).

Штеменко имел все основания констатировать: «Уже 12 августа главные силы механизированных корпусов 6-й гвардейской танковой армии перевалили через Большой Хинган и вырвались на Маньчжурскую равнину. Важнейший естественный рубеж, где японцы могли оказать упорное сопротивление, остался позади. Предстояло продолжать движение на тех же скоростях к центру Маньчжурии, к „объекту № 1“, как тогда называли Мукден». За танкистами последовали и другие части.

Советские войска продолжали демонстрировать образцы мужества и стойкости, о чем свидетельствовали боевые донесения. «Если бы раньше мне сказал кто-либо, – сообщал командир 1136-го стрелкового полка 338-й стрелковой дивизии 39-й армии полковник Г. Г. Савокин, – что мой полк пройдет по горам и ущельям со скоростью марша до 65 км в сутки, с ограниченным запасом воды и с такой нагрузкой, я бы ни за что не поверил. Великий Суворов был мастером больших переходов, но он водил натренированных солдат, служивших 20–25 лет, а у меня в полку была молодежь 1927 года рождения. Так идти, как мы идем, могут только люди, обладающие высоким моральным духом».