От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

Представив своих товарищей, я изложил министру наши взгляды. Я сказал, что было бы крайне нежелательным заканчивать войну при таком положении дел. И что армия Восточного округа должна быть приведена в боевую готовность и доукомплектована для поддержания общественного порядка, если того потребуют изменившиеся обстоятельства». Анами был известен тем, что принимал решения мгновенно. «Министр, – утверждал Такэсита, – немедленно отдал распоряжение Вакамацу предпринять необходимые меры в соответствии с нашими рекомендациями… Несмотря на то что мы так и не поняли подлинное отношение министра к нашим намерениям, мы продолжили тайно наши приготовления».

В 15.00 началось заседание правительства. На повестке один вопрос: отношение к ноте союзников. Заговорил Того:

– Ответ союзников не такой уж и ободряющий. Япония требовала соблюдения одного условия – сохранения власти императора. Союзники ответили, что властные полномочия Его Величества будут ограничены на время оккупации и что власть Верховного главнокомандующего будет направлена на обеспечение выполнения потсдамских договоренностей. Такой режим будет сохраняться до окончания оккупации. Положение императора остается неизменным в принципе. Пункт 5-й – «о свободном волеизъявлении народа Японии» – требует дополнительного рассмотрения.

Дальше Того стал стращать тем, что среди союзников есть такие, кто категорически против императорской власти в Японии, имея в виду СССР и Китай.

– Однако англо-американские лидеры смогли найти нужную формулировку, о чем свидетельствует нота Бирнса. Если мы сейчас потребуем ее пересмотра, весьма возможно, что это окончится нашим поражением. Союзники могут потребовать вообще ликвидировать императорский дом в Японии. В таком случае мы окажемся на грани срыва переговоров.

Не успел Того закончить свой выступление, как поднялся Анами:

– Слова ноты Бирнса о передаче власти верховному главнокомандующему совершенно неприемлемы. Это компрометирует императора, низводит его величество до положения лакея. Положение о референдуме о будущей форме правления – это отказ в нашей просьбе о непрерывности императорской власти.

Анами поддержали министр внутренних дел Абэ и министр юстиции Мацусака. Их аргументы сводились к тому, что национальное государство даровано японцам богами и его судьбу не могут решать люди. Солдаты империи на поле боя не должны быть унижены и принуждены сложить оружие.

После часа эмоциональных дискуссий Судзуки отложил свою сигару и прочувственно произнес:

– Если Японию принудят к разоружению, тогда не остается ничего иного, как продолжать войну! Если мы сложим оружие, то это станет несмываемым позором для японского солдата, и в таких условиях ответ союзников неприемлем.

Того понял, что остается в явном меньшинстве, и теперь прикладывал усилия, чтобы тянуть время и хотя бы помешать голосованию.

– Так как официальный ответ союзников мы еще не получили, нам лучше отложить нашу дискуссию до того момента, как мы его получим.

Того своего добился. Судзуки объявил перерыв и отправился в свой кабинет. Туда немедленно ворвался разъяренный Того и набросился на премьера:

– О чем вы вообще думаете? Я категорически не согласен с вами. Постоянная игра словами при обсуждении вражеского ультиматума – бесполезное дело. Если мы не хотим срыва переговоров, не существует иного выбора, как только принять ответ таким, каков он есть. Я предупреждаю вас: если вы и ваш кабинет будете и дальше настаивать на продолжении войны, я буду вынужден доложить о своем противоположном мнении непосредственно императору!

Побледневший Того покинул кабинет. Угроза была не пустой, такое развитие событий означало бы немедленную отставку правительства. Пока же Того отправился к хранителю печати Кидо, который записал в своем дневнике: «Время 18.30. Пришел Того и сказал, что премьер-министр согласился с мнением Хиранумы. Того беспокоят будущие перспективы. Я чувствую себя крайне тревожно».

В 18.40 в министерство иностранных дел через Швецию пришла телеграмма с официальным ответом союзников. Однако согласно полученным указаниям от Того, который продолжал выигрывать время, телеграмму отложили в сторону, сделав на ней пометку: «13 августа, 7 часов 10 минут утра».

Тем временем японская армия продолжала отчаянно сражаться на всех фронтах. В представленном генералу Маршаллу 12 августа прогнозе американской армейской разведки говорилось: «Многочисленные, высокодисциплинированные и хорошо вооруженные сухопутные силы Японии, еще не знавшие поражений, способны оказать упорное фанатическое сопротивление наземным действиям союзников на всей территории и нанести им тяжелые потери. Атомные бомбы могут не дать решающего эффекта в течение ближайших 30 дней».

Ну а в Москве с утра готовились к большому спортивному параду на Красной площади. Здесь произойдет почти историческое событие: впервые представители «капиталистического» государства поднимутся на трибуну Мавзолея Владимира Ильича Ленина.

Эйзенхауэр не скроет, что на него все действо произведет сильное впечатление: «Здесь находились только специально приглашенные гости правительства и участники спортивного парада. В отношении определения числа последних мнения расходились между двадцатью и пятьюдесятью тысячами. По моим подсчетам, первая цифра была ближе к истине.

Зрители размещались на площадках без каких-либо сидений. Каждый должен был стоять. Как только мы заняли секцию, предназначенную для американского посла и прибывших с ним лиц, к нам подошел генерал Антонов, чтобы сообщить, что генералиссимус Сталин приглашает меня к себе на трибуну Мавзолея, если, конечно, я пожелаю. Поскольку я был вместе с американским послом, престиж которого как представителя президента имел важное значение, то у меня появились сомнения, уместно ли мне оставить посла, чтобы самому идти к генералиссимусу… Однако он избавил меня от дальнейшего замешательства, сообщив остальную часть приглашения Сталина, которая гласила:

– Генералиссимус говорит, что если захотите подняться на трибуну Мавзолея к нему, то он приглашает еще двух ваших коллег.

Я обернулся к послу, чтобы быстро с ним посоветоваться. Он сказал, что приглашение беспрецедентное, насколько ему известно, никогда еще ни одного иностранца не приглашали на трибуну Мавзолея Ленина. Поэтому, понимая, что этим приглашением нам оказана особая честь, я быстро ответил генералу Антонову, что очень рад приглашению и что я хотел бы, чтобы вместе со мной пошли посол и глава американской военной миссии в Москве генерал-майор Джон Дин. Я считал, что если уж речь идет о каком-то местном престиже, то для посла и его помощника это было бы наиболее полезным.