От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

Лондонский СМИД

Вторая мировая война закончилась. Но ее завершение, помимо прочего, означало потерю интереса западных союзников к СССР как к партнеру, резко ужесточило их позицию.

«Попытка западных союзников оспорить советский контроль в решающей и казавшейся уже обеспеченной зоне влияния СССР вкупе с происходившим на Дальнем Востоке в глазах советского руководства могло означать только одно – ободренные новым атомным козырем в своих руках, англосаксы перешли в наступление, пытаясь ревизовать Ялтинско-Потсдамские договоренности в своих целях. Разговоры союзников о „защите демократии“ в Восточной Европе и на Балканах, безусловно, воспринимались в Москве как лицемерное прикрытие попыток возродить антисоветский „санитарный кордон“», – считает Печатнов.

Первое заседание СМИД в Лондоне в сентябре-октябре 1945 года показало, насколько сложно Москве будет иметь дело с Соединенными Штатами. Олег Трояновский, переводивший на многих послевоенных переговорах, писал, что та встреча, «столь резко контрастировавшая с предыдущими встречами союзников, осталась в моей памяти, пожалуй, как самая неприятная из всех, в которых мне пришлось участвовать».

Молотов находился на ежедневной связи со Сталиным, который проявлял интерес ко всем деталям встречи министров.

Главным партнером по переговорам становился новый госсекретарь Джеймс Бирнс, которого с Молотовым объединяло одно: они оба были политиками, а не карьерными дипломатами. Вопросы решались не столько за столом официальных переговоров, сколько в ходе их кулуарных встреч. Стимсон написал в своем дневнике: «С бомбой и долларом в кармане, Бирнс не предвидел больших трудностей в достижении согласия остальных министров по мирным договорам на условиях Соединенных Штатов». Все оказалось не так просто.

«У меня большой опыт общения с людьми, – рассказывал Бирнс. – Этому способствовала моя активная практика в качестве судебного адвоката. За время службы в палате представителей и сенате я общался с двумя тысячами конгрессменов и двумя сотнями сенаторов. Я говорил почти со всеми из них, снимая противоречия между ветвями власти и между палатами Конгресса. Как член Верховного Суда и как директор – сначала Агентства экономической стабилизации, а затем – военной мобилизации, я встречался с людьми самых разных интересов и решил множество проблем. Но за все эти годы я не приобрел ни малейшего опыта, который подготовил бы меня к переговорам с мистером Молотовым».

В роли третьего, скорее, подыгрывающего, выступал Бевин. Он все больше раздражал Молотова и его окружение. Помощник наркома Ерофеев отмечал, что Бевин «был человеком грубым и в этом смысле разительно отличался от своего предшественника, красивого и элегантного Энтони Идена, дипломата высокого класса».

Молотов рассказывал: «Иден, конечно, мне больше нравился. С Иденом можно было ладить. А с Бевином – это такой, что невозможно. Этот Бевин был у нас на вечере в Лондоне. Ну, наша публика любит угощать. Мои ребята его напоили. Изощрились так, что когда я пошел его провожать, вышел из дома, а он был с женой, такая солидная старушка, она села первой в автомобиль, он за ней тянется, и вот когда он стал залезать туда, из него все вышло в подол своей супруги. Ну что это за человек, какой же это дипломат, если не может за собой последить? Его напаивали, ему нравилось, а русские любят напоить».

Францию представлял Бидо, Китай – Ван Шицзэ, но не они заказывали музыку.

«Охарактеризованный британским наблюдателем как „выдающийся в своем мастерстве переговорной процедуры, упрямый и неуступчивый до самой крайней степени“, он доминировал на Лондонской конференции и предрешил ее исход… Он использовал привычку Бирнса говорить без подготовки, заставляя его уточнять и объяснять, надеясь на ошибки, и на буйный темперамент Бевина, стараясь его спровоцировать», – замечал биограф Молотова Дэрек Уотсон.

Сессия начала работу с процедурного вопроса об участии всех участников, включая Китай и Францию, в обсуждении всех мирных договоров. Молотов согласился, (поскольку речь шла только об обсуждении, а не о принятии решений), о чем потом сильно пожалеет. Строго говоря, такой порядок противоречил договоренности в Потсдаме о том, что по каждому из мирных договоров «Совет будет состоять из членов, представляющих те государства, которые подписали Условия Капитуляции, продиктованные тому вражескому государству, которого касается данная задача».

Конфликты не заставили себя ждать. Первый касался Италии и ее колоний.

Сталин инструктировал: «По вопросу о Триполитании следует нажать также на ту сторону дела, что американцы в Сан-Франциско обещали нам поддержать наши требования по получению подопечных территорий. Я имею в виду письмо Стеттиниуса. Этот аргумент нужно выставить выпукло.

Что касается того, что американцы боятся организации нашей военно-морской базы в Триполитании или в той части Ливии, которую мы получим, то надо им сказать, что мы согласны пойти в этом вопросе навстречу союзникам. Но нужно добиваться, чтобы наши военные корабли в ограниченном количестве имели возможность стоянки в триполитанских портах. Надо добиваться индивидуальной опеки с нашей стороны, т. к. именно такая опека имелась в виду в Сан-Франциско».

В той же телеграмме Сталин дал добро на расширение советско-британских культурных и спортивных связей: «Можешь ответить англичанам, что их пожелание относительно приезда наших футболистов, а также оперно-балетной группы не вызовет возражений».

Бирнс 14 сентября посетил Молотова, чтобы обсудить вопрос об итальянских колониях, а также напомнить, что в Атлантической Хартии, в Московской декларации и других заявлениях союзников речь шла о предоставлении народам возможности выбирать себе форму правительства. Бирнс полагал естественным передать эти колонии в ведение Совета по опеке ООН. И услышал в ответ:

– Советское правительство хотело бы испытать свои силы, осуществляя опеку под контролем Совета по опеке хотя бы над одной из бывших итальянских колоний.

– Как Советский Союз при своей огромной территории сможет управлять миллионным арабским населением?

– Советский Союз хочет показать, что он сможет лучше это сделать, чем итальянцы.

Молотов напомнил, что Стеттиниус в Сан-Франциско подтвердил право СССР на получение подопечной территории. На что Бирнс сказал:

– В Соединенных Штатах каждый гражданин имеет право стать президентом, но это не означает, что каждый гражданин станет президентом.

«Бирнс, – докладывал Молотов в Кремль, – прикинулся, что он не знаком с перепиской Громыко-Стеттиниус… Бирнс вертелся и отговаривался всякими общими фразами. При первом подходящем случае я снова насяду на него и на других».

На пленарном заседании Молотов предложил формулу индивидуальной, а не коллективной опеки над итальянскими колониями и говорил о таком большом преимуществе Советского Союза, как «опыт в установлении дружеских отношений между разными национальностями».

Он вспоминал: «На одном из заседаний совещания министров иностранных дел я заявил о том, что в Ливии возникло национально-освободительное движение. Но оно пока еще слабенькое, мы хотим поддержать его и построить там свою военную базу. Бевин подскочил, кричит: