Открытие Индии (сборник) [СИ]

Лезу на поиски вторично. Уговариваю себя не психовать и не суетиться; глаза привыкнут, авось и разгляжу злополучный барашек. Забрался, сижу. Слушаю, как Покатилов хрипит, как регистры гремят, а в башке всякие мысли дурацкие рождаются. Например, что банник никакая не выдумка, а реальный банный дух. Прогневался он на нас с Илюхой за какие-нибудь грехи и решил извести таким изощренным способом. Или другая: что где-нибудь в стене здесь есть окошечко в соседнее помещение. Потому что там женское отделение бани. Что окошечко это проделал ответственный за водопроводное хозяйство Дуев, старый любострастник, а от нас нарочитой дверкой закрывает. И если эту дверку отыскать, то можно помощь позвать, пусть даже баб.

Такая вот умственная ботва – первый росток теплового удара.

Глаза между тем привыкли. Ползаю, смотрю – нет барашка. Ну, может, хоть Дуевская форточка к женщинам? Перевел взгляд с пола на стену: батюшки-светы, матушка-заступница! – вот же она, дверца. С крючком накидным, с ручкой. Да какая большая, хоть сам пролазь. Сорвал я крючок, дверцу распахнул. За ней никаких голых баб, темнотища, как в угольном погребе. Я живенько к Илюхе, хвать его под мышки и назад. Тяну, упираюсь.

– Помогай, – рычу, – анафемское семя.

Он кое-как толкается ногами, однако толку от этого… Ну да бицепс – сорок два в диаметре – выручил. Затащил я Покатилова в дыру эту. Странная она какая-то. Стена у строения, я точно знаю, кирпичная, а тут гладко как-то, словно стекло или полированный металл. Разбираться некогда было, потому что долбаный недочеловек Покатилов вдруг обмяк и даже хрипеть перестал.

Приплыли, думаю, отмучился. И в тот же момент: кувырк! – куда-то вываливаюсь спиной вперед. Хорошо, невысоко, миллиметров пятьсот.

Встал я на четыре конечности, Илюху за собой втянул. Осматриваюсь.

Боже правый, что за место! Над головой купол наподобие хрустального, под ногами трава изумрудная, цветики лазоревые, бабочки порхают; каждая размахом крыльев – что твой атлас автомобильных дорог. За куполом – небо обалдеть какого цвета и джунгли обалдеть какой сочности. В общем, сказка Аксакова «Аленький цветочек», волшебный остров жуткого чудовища.

Или, что вернее, предсмертные глюки от парного передоза.

Как вдруг.

Появляются трое. Двое с носилками, один с топором, натурально. Причем с топором – дама. Или девушка даже. Ничего себе такая девушка, глазастая, фигуристая. Ноги, бедра… И одежонка на ней подходящая. Сплошное «боди» из тонкой голубоватой ткани с морозным узором. Как зимой на окнах. И так же, как на окнах, кое-где на платьице «проталинки» появляются, ткань становится прозрачной. Совершенно на первый взгляд бессистемно, но почему-то каждый раз предельно эротично. Вообще, это видеть, конечно, нужно.

А топор у нее не в руках, а над левой грудью – картинка такая. Скорей даже, знак различия. Объемный, размером с ладошку.

– Привет, – говорит она дружелюбно, и руку протягивает. – Я Лариса.

– До чрезвычайности рад знакомству, – говорю, – польщен, – говорю. – Упоен вашей чарующей красотой, мадемуазель. – И молодцевато киваю: смирно стоять, подбородок на грудь, как какой-нибудь адъютант его превосходительства. – Александр.

Вообще-то молодцеватость хранить мне дорогого стоило, если учесть, что пребывал я пред ней телешом, потный и перемазавшийся в той мерзости, что под полком банным скопилась.

Лариса тем временем парням с носилками командует:

– Этого – живо в реанимацию. – И мне: – Не возражаете, Александр?

– Не только не возражаю, а даже настаиваю, – говорю. – С больным сердцем шутки плохи. Его, кстати, Илья Геннадьевич Покатилов зовут. Отметьте там в документах.

– Ну, его-то мы как раз хорошо знаем, – сообщает Лариса.

– Право? – удивляюсь я опять-таки в аристократическом духе. Сами понимаете, когда в чем мать родила перед красивой женщиной стоишь, тут уж выбор невелик. Либо ежась, ладошкой срам прикрывай, как дешевка Шурик из фильмов Гайдая, либо помни, что ты мужчина с бицепсом сорок два и веди себя как Александр.

– Да-да, – отвечает она. – Не удивляйтесь. Ведь это именно мы создали ситуацию, из которой у вас был единственный выход. – Делает паузу, чтоб я успел понять остроту (я успеваю) и зачем-то добавляет: – В обоих значениях слова. Рада, Александр, что вы не побоялись этим выходом воспользоваться. Слушайте, а давайте-ка, присядем на травку? Я вам ситуацию разъясню, а то вы в очевидном недоумении. Располагайтесь поудобнее.

И сама – раз на бугорок, и принимает позу мадам де Рекамье.

Сажусь я (травка – шелк!), и начинает она рассказывать, для чего им понадобилось эту самую ситуацию с единственным выходом сюда создавать.

Я слушаю и помаленьку шалею. Потому что повторяет Лариса практически дословно те самые мысли, что давеча меня в парилке посетили. Про мудаков – так она и говорила без стеснения, вот вам крест! – количество коих во вселенной неизменно. И про подпространственный канал, по которому они из своего мира (планета Земля, век двадцать третий или около того) этих ребят до недавней поры с большим энтузиазмом депортировали в прошлое. Активней всего – в конец двадцатого и в начало двадцать первого века.

Додепортировались, разумеется.

Убыло их так сильно, что нарушилось некое м-равновесие в ноосфере. Вот и пришлось нашим потомкам, как китайцам, истребившим собственных воробьев, импортировать воробьев, то есть мудаков (вы не кипите, термин по меркам XXIII века законный) из других времен, из иных пространств. Выбирали, разумеется, самых ценных особей. Вроде нашего Илюхи. Он, кстати, не просто лучший, а по семибалльной шкале Ёкарева-Лэя, – выдающийся. Пять баллов ровно.

То есть выходит, бывают и покруче.

Не знаю, не знаю, лично не встречал.

Вот. Разъяснила она мне худо-бедно обстоятельства, и спрашивает:

– Куда вы теперь, Александр? Домой отправитесь или немного задержитесь? Хотите будущее увидеть? Двадцать четыре часа пребывания я вам гарантирую. А переночевать у меня можете. – И смотрит с интригующей усмешкой. Причём я великолепно понимаю, что означает эта усмешка. У нее как раз одежда в трех местах разом «протаяла» и, знаете, – как на подбор, ага!..

Честно говоря, тут я едва удержался, чтобы таки не прикрыться. Ставлю сотню против гривенника, мало кто смог бы повторить мой подвиг. Но Александр – значит мужественный.