Открытие Индии (сборник) [СИ]

– Спасибо, милая Лариса, – говорю, – мне задерживаться нельзя. Потеряют меня там ребята.

– Вряд ли, – заявляет она и эдак потягивается, негодница. – При условии, что останетесь здесь на сутки, возвратитесь в ту же минуту, из которой убыли. А точнее, несколько раньше.

– Тогда, – говорю я с наигранным сомнением, – можно, наверное, и переночевать, раз приглашаете. Только… как ваш муж на это дело посмотрит?

Она разгадала мою ребячью хитрость, смеется:

– Муж? Да я его в ваше время лет уж пять, как отправила.

– Искренне поздравляю, – говорю.

– Спасибо, Александр. Но, поверите ли… скучаю иногда. – Она вздохнула, потом поднялась и протянула мне руку: – Да черт с ним, со скотиной. Идемте.

И я пошёл.

Простите, конечно, однако здесь я прервусь на время. Сами понимаете, Александр – это не Шурик какой-нибудь, и в некоторых случаях обязан молчать.

…Как она и обещала, отсутствия нашего никто не заметил. Больше того, ни одна сволочь про Илюху даже не вспомнила, как не было человека! Вместо него обнаружился какой-то угрюмый субъект, ни к одному классу, ни «пы» ни «И», не относящийся. Ни рыба, ни мясо, зато знаток большой политики и подледного лова. Тоже, между прочим, Илья Геннадьевич Покатилов. Так его все зовут.

Но я-то точно знаю, что это подделка и всячески его избегаю. Пожалуй, даже больше, чем когда-то настоящего. Тот хоть наполовину человек был, а этот – вовсе андроид.

Как ни горько, в новый Эдем я больше попасть не сумел. Дверца в парилке исчезла бесследно. Да Лариса, в общем, меня об этом сразу предупредила. Потому что, если определять мой м-тип по знаменитой шкале Ёкарева-Лэя, он далеко в отрицательной области окажется. Минус семь, о как! Абсолютный минус. Чтобы меня уравновесить, таких деятелей, как Илюха, XXIII веку двое понадобится.

Только склоняюсь я к мысли, что Лариса солгала мне. Или хотя бы чуточку преувеличила мои достоинства.

О себе я, конечно, крайне высокого мнения.

Но не настолько же!

Децимация

– Ты снова нарушила обещание! – сказала мама. Обычного ехидства в её словах не было, а была неподдельная горечь. – Мне уже стыдно появляться в обществе. На меня кивают, за моей спиной шушукаются. И я их понимаю! – Мама гневно тряхнула головой. Шелковистая грива, которой я завидовала, сколько себя помню, взметнулась дивной короной и опала обратно на плечи. – Да, понимаю. Моя дочь, – она понизила голос до презрительного шипения, – снова влипла в омерзительную историю… Десятый раз. Какой срам.

– Девятый, – проблеяла я. – Это был последний. Клянусь, мамочка, это был последний-препоследний разочек! Он сам, этот парень. Понимаешь…

– Не желаю слушать этот лепет, – оборвала меня мама. – Ты не способна сдержать слово, не способна смирять свои… – мама искривила губы, будто в рот ей попала гниль, – …свои звериные инстинкты. Ты будешь наказана. Позже я решу, каким образом. Сейчас – убирайся. Да не забудь рассказать о своей выходке отцу!

Когда я уже закрывала за собой дверь, мама сквозь зубы выдавила «коза!». Конечно, в каком-то смысле это справедливо, но мне сделалось обидно до слёз. Я подумала, что мама никогда не любила меня так, как остальных детей. Ну и пусть! Когда-нибудь она об этом пожалеет. Обязательно пожалеет.

Мелкими шажками я двинулась в свой закуток. Но не прямиком, сначала завернула в столовую. Папка наверняка ещё сидит там, за утренними газетами. Слёзы не унимались, время от времени приходилось их смаргивать, однако вытирать их мне и в голову не приходило. На папочку слёзки милой доченьки оказывают прямо-таки магическое действие. Всё же справедливость существует на свете. Если мать холодна к ребёнку, его обожает отец. И наоборот. Конечно, имеются и дети-счастливцы, любимчики обеих сторон. Например, мой проклятый младший братик. Лёвушка! – иначе его родители и не зовут. Удавила бы паразита и шкуру спустила. Надеюсь, придёт время, и кто-нибудь это сделает за меня. Потому что характер у братика – настоящее дерьмо; если Лёвушка однажды не нарвётся, то я ничего не понимаю в людях.

Папка развалился в любимом кресле и попивал горячий шоколад. Лицо у него было философическим, глаза устремлены в неведомые пространства, пальцы свободной руки чертили замысловатые фигуры. Каждый пасс словно уплотнял воздух в столовой, словно вызывал порыв ветра – иногда довольно значительный. Я до сих пор не знала точно, так ли это в самом деле или всего лишь мои фантазии. Вполне возможно, причиной сквозняков были никогда не закрывающиеся окна столовой. Но мне нравилось считать: мой отец – повелитель вихрей.

Окружающие, включая строгую маман, полагали, что в такие моменты он сочиняет не то музыку, не то стихи – и втайне над ним потешались. Но я-то знала, что мысли у папеньки куда более серьёзные; революционные, можно сказать, мысли. И проведай об их истинном наполнении кое-кто из его непосредственных начальников, родителю моему несдобровать.

Желая привлечь внимание, я всхлипнула громче. Отец не то вздрогнул, не то встряхнулся, отгоняя думы. Смешно хмыкнул – звук вышел похожим на лай – и обратил ко мне раздражённый взор. Но, увидев, что это его козушка (кстати, на папеньку за это прозвище я не обижалась), просветлел, озорно присвистнул и раскрыл объятия:

– Что я вижу?! Моя козушка плачет? Кто тебя обидел, девочка? А ну-ка, живенько шагай сюда и поведай папке, что случилось.

Я с рыданиями бросилась ему на грудь. Как-то так получилось, что от его ласковых слов обида и жалость к себе всколыхнулась с новой силой. Размазывая слёзы по его одежде, притопывая ножками, я сбивчиво начала рассказывать, как в очередной раз «дала волю своим звериным инстинктам».

История ничем не отличалась от прочих, прошедших, прощённых моим великодушным папкой, чихать хотевшим на шушуканье соседей и прочие глупости вроде общественного мнения, – и благополучно нами обоими забытых.

Гуляла вечером одна (ненавижу компании), любовалась открывающимся с каменистой вершины нашей горы видами, выдумывала новые «расшифровки» для лунных пятен. В этот раз я вообразила, что затемнённые области – это огромные облака насекомых, и тут же пожалела селенитов. Такие количества жуков или саранчи, должно быть, оставляют их без урожая. А может, насекомые и есть единственные жители Луны? Я настолько углубилась в обдумывание мною же самой сочиненной задачи, что совершенно не заметила, как этот парень подобрался ко мне со спины. Встрепенулась лишь в последний момент – грубо говоря, задницей почуяла опасность, – когда он уже собирался броситься. Лицо у него было скрыто под металлически блестящей полумаской, длинные волосы связаны в «конский хвост», крепкий торс обнажён. Намерения его были очевидны. Звать на помощь? Бессмысленно, я забрела слишком далеко от обитаемых мест. Шмыгнуть в кусты? Только для того, чтобы израниться в колючках и рано или поздно запутаться-упасть-стать лёгкой добычей? К тому же бегство жертвы лишь разжигает азарт преследователя. Поэтому я поступила самым рациональным способом. Тем, что вызывает гнев маменьки и осуждение соседей.

Клятвенно пообещав себе, что уж этот-то молодец точно будет последним, что больше не позволю истории повториться, я промурлыкала «ну, иди же ко мне, герой!» и шагнула парню навстречу. А впрочем, зачем лгать – со времени рандеву с «восьмым» я хотела, я страстно мечтала о… об этом.

Удовлетворение оказалось даже большим, чем я ожидала. Парень действительно был героем. Когда всё кончилось, я даже пожалела, что не узнала его имени. Меня пошатывало от усталости, а губы поневоле складывались в победоносную, сладостную улыбку. «Но – это последний, – бормотала я. – Последний, козушечка. Последний-распоследний. Нужно держать себя в руках, пора взрослеть. С таким сомнительным «приданным» тебе никогда не выйти замуж».