Откуда взялся этот Клемент?

Я приседаю и изучаю находку Клемента.

Рассматриваемый кирпич лежит в девятом ряду снизу, и отвертка уходит в щели вокруг него по самую ручку.

— Забилось всяким дерьмом, — ворчит Клемент, продолжая ковырять инструментом над кирпичом. Затем кивает на его правый бок. — Может, попробуешь очистить другой конец?

Упрашивать меня не надо, и я тут же сую отвертку в щель между кирпичами. Практически без всякого сопротивления она погружается в стену.

— Боже мой, Клемент, — кудахчу я. — Может, это он и есть!

Принимаюсь ожесточенно тыкать в других местах. Чаще всего инструмент уходит в пустоту, однако на каждый четвертый-пятый раз все-таки ощущается некоторое сопротивление. Тем не менее достаточно лишь слегка пошевелить отверткой, и преграда устраняется. По-видимому, щели вокруг кирпича просто забились пылью, которой на протяжении десятилетий обдавало стену от проходящих поездов. А добавить к ней немного влаги от сырых кирпичей — вот вам и естественный цемент.

— Как там у тебя дела, пупсик?

— Почти закончила!

Клемент, как я вижу, уже вовсю ковыряется под кирпичом.

Осталось прочистить сантиметров десять, и я уже задыхаюсь от волнения.

Неужто сумасбродная затея все-таки приведет к невероятному результату?

«Ну же, Гарри, только не подведи нас! Мы зашли слишком далеко, чтобы теперь обломаться!»

31

Мне было тринадцать лет, когда в Великобритании учредили Национальную лотерею, и я прекрасно помню поголовный ажиотаж, сопутствовавший первому розыгрышу. Чуть ли не все взрослое население страны, включая и мою мать, ринулось в магазины приобретать счастливый — как каждый свято верил — билет.

Еще я помню телевизионную трансляцию этого первого розыгрыша. Точнее, не столько саму программу, сколько мамино лицо, когда из лотерейного автомата выкатывались шары с числами и ни одно из них не совпадало с придуманными ею.

Помню ее предвкушение, надежду, непоколебимую веру в собственную удачу. Под конец, думаю, она ощущала себя одураченной.

Задним-то числом все понятно: умелый маркетинг маскировал ничтожную вероятность выигрыша. Но все покупатели билетов верили, что им повезет. Наверное, миллионы людей испытали те же чувства, что и моя мать.

Что не помешало им выкладывать свои кровные и на следующие розыгрыши. И продолжать делать это и по сей день.

Хоть сама я никогда и не покупала билеты, вполне представляю ощущения во время наблюдения за выкатывающимися из автомата шарами. Совпадает первое число, затем второе, потом третье. А уж когда совпадает и четвертое, напряжение наверняка становится просто невыносимым.

Я сижу на корточках в темноте и думаю, что, пожалуй, только что совпало пятое число.

— Почти готово, пупсик.

Клемент снова покачивает отвертку, и после устранения последней помехи кирпич едва заметно проседает.

— Честно говоря, — продолжает Клемент, — я даже немного нервничаю.

Его «нервничаю» и близко не описывает моего состояния.

Мне приходится напомнить самой себе причину, по которой я здесь оказалась, и что срок выплаты долга Карла истекает уже через четыре дня. Но какой же дивной иронией наполнится эта эпопея, если за все свои старания вернуть долг я еще и заполучу бонус, достаточно крупный для избавления от других своих чересчур затянувшихся отношений — с ипотечным банком.

Шестой шар мучительно близок.

Клемент берется за кирпич кончиками пальцев и тянет на себя. Тот подается вперед, примерно на сантиметр, однако потом застревает.

— Пупсик, кажется, что-то мешает с твоей стороны. Подтолкни-ка отверткой, а я снова потяну.

Гробовую тишину взрывает грохот очередного поезда, но я столь сосредоточена на операции, что едва ли обращаю на шум внимание.

Засовываю отвертку в щель и надавливаю, и Клемент снова обхватывает кирпич.

— Не так сильно, пупсик, — шепчет он.

Я чуть ослабляю нажим. Клемент покачивает кирпич из стороны в сторону, и упрямый кусок обожженной глины потихоньку подается вперед.

И продолжает смещаться наружу.

— Так, пошё-о-ол. Убери отвертку.

Кирпич торчит из стены уже почти на половину, и Клемент не прекращает раскачивать его, легонько подталкивая большими пальцами.

— Почти готово, — шепчет он, как будто, скажи в полный голос, кирпич испугается и юркнет обратно в норку.

Еще сантиметр, и Клемент опускает руки.

— Кажись, все. Один раз дернуть, и выскочит как миленький.

— Правда? — сиплю я.

— Черт, даже смотреть стремно. Конец близок, пупсик!

Я ободряюще улыбаюсь ему.

— Вытаскивайте.

Кирпич выдается уже достаточно, чтобы ухватиться за него как следует. Клемент берет его за края и переставляет ноги — на случай, если искусственный камень и вправду вылетит без сопротивления и отбросит его на спину.

— Ну, вздрогнули!

Он тянет кирпич, и тот с легкостью покидает насиженное местечко, что занимал едва ли не целый век. Без всяких церемоний Клемент отшвыривает его за плечо.

Слишком темно, и в зияющей дыре глубже пяти сантиметров ничегошеньки и не разглядеть.

— Пупсик, подсвети-ка.

Я достаю из кармана смартфон и включаю фонарик.

— Не хотите взять на себя честь? — спрашиваю я и протягиваю Клементу устройство. — Мы ведь здесь только благодаря вам.

— Не-не. Ты вкладывалась, так что и награда твоя.

Мы поворачиваемся обратно к стене, и я медленно, чтобы посмаковать момент, направляю луч фонарика в брешь.

Все эти годы тайник оставался нетронутым, и вот теперь от извлечения спрятанного золота Гарри нас отделяют считаные секунды.

Свет рассеивает мрак.

На нас таращатся шесть блестящих точек.

Уж не знаю, сколько времени обычно требуется мозгу для подачи сигнала, но явно меньше, нежели уходит у меня на ответную реакцию.

По-видимому, моя замедленность объясняется занятостью серого вещества, сводящего воедино получаемые от глаз образы. Шесть блестящих точек превращаются в три пары крохотных глазок над подергивающимися мордочками с тонкими усиками.

— Черт! — рявкает Клемент и отшатывается. — Крысы!