ОТЛИЧНИК

– Читайте лучше Успенского Петра Демьяновича, – посоветовала лекторша. – У него есть хорошие книги: «Четвертое измерение», «Терцинум органум», а начните с книги «В поисках чудесного», – и, обращаясь ко всем, продолжила программу. – Луна в четыре раза меньше Земли, а ее масса меньше в восемьдесят один раз. На ней мы увидим так называемые моря: Море дождей, Море нектара, Море спокойствия, Море ясности, Море изобилия, Море кризиса, Океан бурь, кратер Альфонс, а вот кратер, у которого высадились американские астронавты. Телескоп переворачивает изображение, так что мы видим Луну вверх ногами. Кто желает, может даже зрительно полетать вокруг нее. Для этого необходимо двумя руками вращать эти два колесика.

Саня, конечно, «летал» и смотрел в окуляр телескопа так долго, что его в конце концов от него оттащили силой.

И вдруг лекторша, тянувшая кота за хвост, с такой ленцой подходившая к осмотру неба, вдруг заявила, что время сеанса закончено, и она просит всех проследовать на выход. Ни тебе Сатурнов, Сириусов, Марсов и Венер. Получилось так, что я и Луну не посмотрел, не увидел Моря спокойствия и Моря изобилия. И, конечно, когда шли к метро, я был зол на Саню и за это, но главное, конечно, за то, что вместо того, чтобы встречаться с Саломеей, вынужден был проводить свое драгоценное время с ним. А тут он еще стал мне жаловаться:

– Левый глаз болит, наверное, ослепну.

– Не надо было столько смотреть.

– А там и смотреть было не на что, она обещала Сатурн показать и не показала. Все шутками отделывалась: «Приготовьтесь, сейчас у нас опять крыша поедет».

Я молчал, вспомнил, как Саня доставал бедную женщину своими вопросами:

– А где учат на астронома?

– В университете, на факультете физики готовят в том числе и астрономов. Это единственное место.

– А по окончании курса колпак со звездами выдадут?

– Зря иронизируете. Колпак, как выяснилось, очень полезная вещь.

Я проводил Саню до самого подъезда. Он жил у Бориса Пепельного, родного брата Матвея.

Возвращаясь в общежитие, я поймал себя на мысли, что не могу отделаться от непонятного ощущения, которое было связано не с Саней, а с недавней перепалкой Леонида с дядей. Савелий Трифонович убеждал племянника:

– В годы моей юности все было иначе. И, если бы тогда мне кто-то сказал, что допустим, твой друг Дмитрий женится лишь только для того, чтобы уклониться от распределения во Владивосток, чтобы зацепиться за Москву, не поверил бы. Конечно, все это было и тогда, тем паче, что вопрос квартирный, вопрос прописки стоял острее. Но цинизм не был нормой. Скрывались, стыдились, а теперь и не скрываются, и не стыдятся. Теперь, если кто-нибудь, не имеющий московской прописки женится на москвичке, всем очевидно, что это не брак, а фикция, и ни о какой там любви не может идти и речи. Конечно, встречаются исключения из этого правила, но вы живете другими нормами морали и права. Нормами пошлыми, если не сказать, подлыми.

Я принял эти его рассуждения на свой счет. Ведь это же я, не имея московской прописки, собирался жениться на Саломее.

5

Я звонил Саломее и все не заставал ее дома, такого раньше не бывало. Я нервничал, переживал, терял живую связь с ней, отчего подчас говорил в телефонную трубку настоящие глупости. Мне говорят: «Ее нет», а я в ответ: «Хорошо». Положу трубку и думаю: «Что сказал? Чего уж тут хорошего?». И так бывало не раз, и сколько не старался себя контролировать, постоянно какая-нибудь глупость да сорвется с языка. А то заладил, как попка-дурак, все одно и то же: «Нет ее? Очень хорошо». То есть уже и сам спрашиваю и сам себе отвечаю, что ее нет, и сам себя утешаю. И тут же над собой иронизирую: «Да уж, куда лучше-то». Один раз, услышав знакомое: «Ее нет», я ответил: «Ничего страшного». А на самом деле мне было не по себе. «Занятия занятиями, – рассуждал я, – учеба учебой, но надо же и о товарищах не забывать, тем более о таком, которого называла любимым».

Так получилось, что мы с ней встретились, специально не сговариваясь. Случилось это так. Шел дождь, я шел к станции метро. Смотрел под ноги, чтобы не наступить в лужу и вдруг, словно что-то почувствовав, поднимаю голову и вижу знакомую фигуру. Саломея шла без зонта, без головного убора, в плаще без капюшона. Шла почти что вровень со мной, мокла, прыгала через лужи, меня не замечая и не чувствуя.

– Идите, девушка, ко мне под зонт, – окликнул ее я.

Она остановилась, сделала какой-то жест рукой, означающий то, что она глазам своим не верит и нырнула под укрытие.

– Что ты в такую погоду и без зонта? – спрашивал я на ходу. – Промокнешь, заболеешь. А потом не будешь знать, отчего зубы болят.

(Она как-то отговорилась от встречи, мотивируя это тем, что зубы болят).

– Они и сейчас болят. Не могу с тобой говорить.

– Может, в зубе дупло, надо просто залечить?

– Нет, на вид все зубы хорошие. А болят, вся челюсть болит, тянет аж до самого уха. Ходила к врачу, рентген делали, никто ничего сказать не может. А без зонта потому, что так получилось, у подруги ночевала. А вчера небо было ясное. Не предполагала, что под дождь попаду.

– Надо было у подруги зонт попросить, – поучал ее я, не желая замечать того, что она не в настроении и разговор ей этот не нравится.

– Ну, не будь занудой, – зло сказала она. – Ты же не дядя Мотя. Что поделаешь, раз так вышло.

Мы прошли через турникет и, спустившись, оказались на перроне.

– Ты в институт, до Арбатской? – спросила она.

– Да.

– Понятненько.

Две остановки мы ехали молча, она отводила в сторону глаза и я почему-то боялся поинтересоваться, куда она едет. Предложил ей свой зонт, она отказалась. Я не настаивал.

Весь вагон, в противоположность нам, был набит веселыми людьми. Если совсем быть точным, то пожилыми веселыми людьми. Все они были нарядно одеты и слегка подвыпившие. Из разговоров стало ясно, что с утра уже отметили круглую годовщину своего предприятия. Никого не стесняясь, находясь как бы в своем праве, они в полный голос пели песни послевоенных лет. Подростки-хулиганье были до ужаса напуганы, так как ситуация была уж очень нестандартная. Обычно они являлись нарушителями дисциплины, а тут это делали те, кто их постоянно одергивал. Похоже, известие об атомной бомбардировке не напугало бы их так, как подобное поведение взрослых солидных пожилых людей.

В битком набитом вагоне человек семьдесят в полный голос пели:

«Мне теперь все равно, я тебя не ревную,

Мне теперь все равно, что ты любишь другую».

Через неделю, в такой же дождливый день я снова столкнулся с Саломеей в метро. Она была с зонтом, который держала на небольшом отдалении от себя, чтобы капли, стекавшие с зонта, не попадали на плащ и сапожки. Рядом с ней было свободное место. Она, как и в прошлый раз, была вся в своих девичьих мыслях и совершенно меня не замечала. Хотя стоял я от нее на расстоянии вытянутой руки.

– Рядом с вами можно присесть? – поинтересовался я притворно чужим голосом.

– Да. Пожалуйста… Ой, это ты! Садись.

– Мы теперь встречаемся только в дождь и только в метро, – посетовал я.

– Что поделаешь. Учеба, занятия…Голова от всех этих ученостей болит. Да-а…

Разговор не клеился, где-то с минуту провели в гнетущей тишине, затем посмотрели друг на друга и рассмеялись.

– Погляди, как на тебя индусы смотрят, – сказал я только для того, чтобы после смеха опять не впасть в молчание