ОТЛИЧНИК

Меня, конечно, ждали, но встретили без того энтузиазма и огонька в глазах, на которые я рассчитывал. Дело в том, что пока я купался в море, Сергей Сергеевич протрезвел и приехал к брату на разговор.

– Что здесь было! – рассказывала Татьяна Николаевна, – Сереня трезвый пришел, но вел себя безобразнее пьяного. На пороге снял с себя всю одежду, кинул на пол и давай кричать: «Я четыре раза в месяц белье меняю! Привет от грязного цыгана! Морковь я вашу погрыз? Вот этими зубами?». Достал нижние зубы свои искусственные, тряс их перед моим носом.

Напомню, по словам хозяев, он жил у них как-то целую зиму, кормил кур и истребил двадцать пять килограммов моркови.

– Кричал, как оглашенный, топал ногами. Я думала, с ума сошел. Кричал: «Знать вас не желаю», будто до этого мы с ним любезно бок о бок жили. Я перепугалась, стала уверять , что ничего такого не говорила. А он мне в ответ: «Дима не врет».

Я сидел, понурив голову, и не смел поднять глаз, так как ссору эту, куда ни верти, спровоцировал я своей невоздержанностью, своим длинным языком. Но Татьяна Николаевна, передавая мне все это, как ни странно, во всем винила не меня, а Сергея Сергеевича.

– Ишь ты, следоватиль, мать его так! Приехал в чужой дом выяснять отношения.

Так что был я прощен и всецело оправдан. Мне бы следовало принести извинение за свой проступок, но было до ужаса стыдно, и я заговорить об этом никак не мог. Через день-другой все это забылось, и я всецело отдался работе. Распорядок был такой. Утром я ходил в лес, собирал грибы, днем мы с Андрей Сергеевичем работали, а вечером выпивали слегка, так, чтобы на утро не ощущать последствий, и пели все те же песни.

В хозяйстве у Андрея Сергеевича была корова, поросенок, и куры с петушком. Интересно он про них рассказывал:

– Ты знаешь, у петуха, в его гареме, всегда есть любимая курица, по-человечески – старшая жена. Она всех остальных кур гоняет, ревнует. И от нее зависит, кто будет сытно есть, а кому ничего не достанется. Вот, купил я в прошлом году четырех молодых кур, так их не приняли, заклевали. В одну из молодок очень сильно влюбился петух, пытался ее отстоять, но эта сволота, старшая жена его, к ней особенно его приревновала, и клевала ее, где только удавалось. Вот, у кур, все как у людей, никто просто за ними не наблюдает. А поросенку сегодня похлебку давал, он чавкает, визжит от радости. Думаю, знал бы ты, для чего я тебя кормлю, ты бы с голоду помер. А корову на луг повел, иду, она за мной следом. И тут я малость воздух испортил, обычное дело. Что же ты думаешь? Она меня мордой своей под зад поддела и вперед с силой кинула. Я упал на четвереньки, да так на четвереньках метров шесть и пробежал. Боялся, что рогами пырнет. Видишь, скотина, а тоже понимает, что хорошо, а что плохо.

Про корову мне Саломея рассказывала: «Я в детстве тощая была как былинка, и меня на лето к дядьке в деревню отправили. Каждый день я пила парное молоко, у меня своя кружка была. За лето поправилась на десять килограмм и потом лет пять не болела ни простудой, ни гриппом».

Я тоже пил парное молоко, но не больше одной кружки в день, если жадничал и, например, выпивал две, то меня начинало слабить. Так что волей-неволей приходилось выдерживать норму.

Я сделал Андрею Сергеевичу новый забор, поставил новый туалет. Но главная задача была – утеплить сарай.

«Прошлой зимой у кур гребешки отмерзли, – жаловался он, – надо утеплить». А утеплять Андрей Сергеевич собирался не мудрствуя лукаво. Материал для утепления – обычные дрова, вместо связующего раствора – коровяк, лепешка коровья. Я уговорил его немножко потратиться, и мы привезли те строительные материалы, что были нужны и утеплили сарай, как следует. Даже крышу на доме нашли время подремонтировать.

Провожали меня по-царски, килограмм сухих грибов я с собой увозил, трехлитровую банку меда, зверобоя приличный мешочек, творога деревенского, яичек, настойку, по мелочи много чего.

На следующее лето, само собой, пообещал приехать пожить, а если удастся уговорить Саломею, то даже вместе встретить Старый Новый год.

Провожали меня и плакали, словно сына родного отдают в службу бессрочную. И чем я их так присушил? Сказать, что привязчива одинокая старость и каждый молодой человек для них – сын, язык не повернется. Хотелось думать, что так полюбили они именно меня и никого другого так бы не полюбили. Да и сам к ним привязался, как к родным, хорошие они были люди.

Глава 25 Саломея

1

Наступило двадцать восьмое августа, дрожащей от волнения рукой набрал я телефонный номер Саломеи. Мы договорились с ней встретиться на Тверском бульваре у памятника Тимирязеву, «борцу и мыслителю».

Я приехал задолго до назначенного срока, денек был хороший, солнечный. По бульвару прогуливалась маленькая девочка, рядом с ней бежал щенок. Этот щенок очень смешно себя вел. Если катился по земле гонимый ветром сухой лист, то он кидался на него и хватал его зубами. Терзал, истязал лист до тех пор, пока не замечал нового беглеца. Не пропускал ни одного. Но вдруг подул сильный ветер и по всему пространству бульвара пронеслись и покатились тысячи листьев. Они катились, ползли, взлетали и снова падали, и снова катились, подпрыгивая. Щенок хотел что-то предпринять, позывы были и к борьбе и к бегству, но он тут же сел, раскрыв свой маленький рот, отдавшись полностью на милость стихии. Он наблюдал все это нашествие и, возможно, думал: «Нет, это уже не игра, это форменное безобразие».

Я прогуливался по бульвару из конца в конец от Тимирязева к Пушкину и обратно и все думал о том, какой будет встреча. Подходя в очередной раз к памятнику Тимирязеву, я неожиданно для себя увидел Саломею. Почему неожиданно? Да потому, что до назначенного срока было еще добрых полчаса. Я стремительно к ней подбежал (в руках у меня была роза). Саломея смотрела на меня и улыбалась.

– А я только что совершила преступление, – были первые ее слова.

У меня сразу же замерло сердце. Мы, не сговариваясь, медленно пошли в сторону ее дома. По дороге она стала рассказывать о своем преступлении:

– Стояла я у памятника, ждала тебя, подошел ко мне подозрительный тип, весьма уцененной наружности, и стал мне рассказывать длинную историю о том, что в метро, на эскалаторе, за ним ехали мальчишки и плевались друг в друга. И он отчего-то решил, что и ему на спину плюнули. Вышел он из метро, и все шел с этой мыслью по улице, все думал, кого бы попросить взглянуть. Решил попросить о таком одолжении девушек, сидящих на скамейке, но не успел он к ним приблизиться, как из близлежащих кустов, застегивая молнии на штанах, выскочили их женихи и стали кричать ему: «Иди, мужик, мимо, эти тетки заняты». Он пошел дальше и нашел меня. Рассказав мне всю эту историю, которую я представила тебе в сокращении, он повернулся ко мне спиной и попросил: «Взгляни, красавица (это он так сказал, не придумываю), нет ли у меня плевка на спине?». Я вдруг, ни с того, ни с сего взяла да и плюнула ему на спину, а когда он повернулся, сказала: «Не переживайте, у вас там все так, как и должно быть». Ну, как тебе это нравится? Мне, наверное, надо лечиться. Надо к психиатру срочно сходить. Разве человек в здравом уме способен на такое? В детстве со сверстниками шалила, кидалась в прохожих репейником, но ведь и стыдилась потом всю жизнь этих детских шалостей, а тут такое выкинула и спокойна. Кажется, что так оно и надо. Даже угрызений совести никаких не испытываю. Это ненормально. Как, на твой взгляд, плачет по мне психушка?

Я ей не ответил. Я находился под властью новых своих ощущений. Саломея была так нарядно одета, что не только я, но и все прохожие, попадавшиеся нам на пути, забывая о своем, просто пожирали ее жадными взорами. Белые облегающие лосины, сапоги-ботфорты из белой кожи с золочеными пряжечками. Белый свитер, белая кепка, салатовый шифоновый шарф. В руке салатовый зонт с золоченой ручкой, на плече салатовая дамская сумочка, с золоченым замком. И эти, ее необыкновенные, огненно-рыжие волосы, подобных которым не сыскать на всем белом свете. Я шел рядом с ней и слышал, как шагавшие за нами следом мужики говорили: