Отмороженный (Гладиатор)

Густой, тягучий аромат французского коньяка защекотал ему ноздри, заставил где-то в желудке пробудиться жажду, поднимающуюся по пищеводу к самому горлу, и рождающую ожидание жгучей волны, падающей внутрь его души и ласковым теплом разливающейся по всему телу.

Никитин сделал большой глоток, медленно процедил его в горло, не выдержал паузы и сделал еще один глоток.

– «Готье», VSOP, что означает – «особо старый высшего качества», – почти пропел Никитин вслух. Эти слова звучали для него приятнее, чем любая музыка.

Вернувшись пару месяцев назад из Чечни, Никитин дня не мог прожить без коньяка. Пил он, конечно, и раньше, но – для удовольствия.

Ну, с бабами, ну, с друзьями, ну, дома иногда, с женой.

Коньячок просто помогал ему освободиться от некоторой скованности, в которую его погружало ежедневное копание в закулисной жизни России. Слишком много темных тайн этой жизни хранила его память, чтобы вот так легко можно было освободиться от них – взявшись за теплые бабьи титьки или потрепавшись с хорошим другом о легендарных делах далекой молодости.

Не отпускало.

А коньяк помогал. Топил все темное в своем терпком светло-коричневом аромате.

Но после Чечни Никитин вдруг поймал себя на том, что без коньяка вообще обойтись не может.

Трезвому ему становилось тоскливо, холодно и одиноко. Он не мог заставить себя работать так же эффективно, как прежде.

Да, что там, – работать просто не хотелось. Никитин даже стрелять не мог трезвый, мишень расплывалась в неопределенное пятно, пули шли в молоко. Коньяк обострял и зрение, и мысли.

Коньяк обострял саму жизнь. Хлебнув коньяку, Никитин даже на баб обращал внимание, хотя после Чечни на них почти не обращал внимание. Просто – не вспоминал о их существовании, даже когда в упор смотрел на какую-нибудь смазливую бабенку.

Не стоял у него «бабский вопрос» на повестке дня. Да и в штанах – тоже не стоял.

К французскому «Готье» он привык в Грозном. Предыдущий куратор спецподразделений ФСБ в Чечне оставил в наследство Никитину ящик настоящего, не левого, «Готье» под кроватью с гостиничном номере и целый КАМАЗ-длинномер, груженый такими же ящиками, стоящий в спецгараже Российского представительства в Чечне и числящийся за ФСБ, как «вещественное доказательство».

Никитин жил там месяца три, и дня не прошло, чтобы он не выпивал одну-две бутылки в день.

Трезвому слишком сложно было сохранять спокойствие глядя на то, что ему приходилось видеть и выслушивать каждый день, занимаясь розысками следов пропавших без вести своих спецподразделенцев. Следы эти он находил, практически, каждый день, и почти каждый из этих следов оставлял, в свою очередь, свой след в его душе, закаленной, казалось бы, десятками сложных и порой весьма жестких операций, которыми ему довелось руководить, или в которых он участвовал еще в качестве рядового исполнителя.

А поучаствовать Никитину пришлось немало.

Чего стоила, например, ликвидация лидера оппозиции Президенту одного из государств экваториальной Африки. Если бы тому удалось скинуть пробрежневского Президента, Россия потеряла бы свое политическое влияние не только в этой стране, но и еще в добром десятке соседних таких же полудиких государств.

«Ведь вся эта черножопая Африка, – подумал раздраженно Никитин, – это как одна огромная наша российская деревня. Стоит одному мудаку придумать какую-нибудь херовину, через час об этом вся деревня знает, и каждый норовит установить у себя на дворе такую же хренотень. А на хрена она ему нужна – и сам не знает.»

Этого черного оппозиционера,– как его, кстати, звали – Мванга? Нбанга? – нет не вспомнить, – убрали тогда лихо, запалив саванну, когда он поехал агитировать за себя свою родную деревню. Хижины из сухих стволов вспыхнули, как спички, сразу похоронив полдеревни, остальных добили из автоматов.

Всех пришлось перебить. Этих обезьян, ведь, не отличишь друг от друга – поди разбери там, кто политический лидер, а кто просто вчера с ветки впервые слез. У всех рожи идиотские.

Но то, что Никитин видел в Африке, в Гондурасе, в Чили, в Камбодже, на Кубе, в Ольстере, в Нью-Йорке, наконец, в Гарлеме, осталось в его памяти каким-то Приключением. Именно Приключением, с большой буквы.

Хотя и там гибли его друзья. Сам он был дважды ранен. Однажды чудом избежал смерти, приговоренный в Камбодже к казни, но успевший, воспользовавшись сумятицей после случайного взрыва бензовоза, добежать до реки, кишащей ядовитыми змеями. Его товарищ, подвернувший ногу, добежать не успел, и догнавшие его красные кхмеры забили его мотыгами. А Никитин успел. И кхмеры его не догнали, и в реке он не утонул, и змеи не укусили.

Конечно, он потом вернулся. И превратил весь их лагерь в золу и перегной с помощью напалма и огнеметов. Красные кхмеры превращались в пылающих кхмеров, факелами разбегались по полю, а Никитин со своей группой гонялись за ними и щедро поливали огнем. Ни один кхмер до реки добежать не сумел.

В Чечне не было никакого приключения. Даже с маленькой буквы. В Чечне была Смерть с большой буквы. Был такой же Страх. Чтобы привыкнуть к Чечне нужно было быть готовым к тому, что вместо воды тебе каждый раз будут предлагать кровь, а вместо хлеба – человеческое мясо.

К этому Никитин не смог привыкнуть.

Он привык к коньяку.

Никитин сделал еще один большой глоток и почувствовал, что он вполне готов, чтобы вспомнить и подробно изложить все, что хранилось в его цепкой профессиональной памяти. Он сел на кровати, взял бумагу, авторучку и размашистым остроугольным почерком привыкшим к разборчивой скорописи вывел первую строчку:

«Фигурант – Марьев Иван. Профессиональный киллер. Работает в основном в Москве, хотя иногда выполняет поручения человека по имени Крестный и в других городах России.»

Никитин сделал паузу, порылся в памяти, но так ничего не вспомнив, вздохнул и продолжал:

«О Крестном неизвестно почти ничего, кроме того, что он является заказчиком многих террактов, совершенных в Москве в последнее время. Последний по времени – убийство председателя совета директоров „Интегралбанка“ Кроносова. Есть основания предполагать, что заказано оно было не самим Крестным, а кем-то из представителей крупных российских финансовых групп. Крестный же выполнял лишь роль диспетчера. Исполнителем был Иван Марьев.»

Никитин опять подумал, хлебнул еще коньяку, и вновь взялся за авторучку.

«Иван Марьев – 1964 года рождения. Родился в Самаре, в семье служащих. Там же окончил среднюю школу и два курса Физического факультета Самарского университета.

Бросив университет, проходил военную службу в погранвойсках в Душанбе. Задержал восемь нарушителей государственной границы. Участвовал в действиях российских спецподразделений по ликвидации беспорядков в таджикской столице в составе среднеазиатского погранотряда.