Отмороженный (Гладиатор)

– Заткнись, блять поганая, – зашипел на него Сергей, прикрывая ладонью трубку.

– Нет. Ушел, – нехотя выдавил он из себя в трубку в ответ на неслышный для остальных вопрос.

– Мужики, а это кто такой? – вылез вдруг вперед «адидассник» с газовым пистолетом, указывая его стволом на выходящего из соседнего подъезда человека в шляпе и плаще.

– Да вроде не знаю такого... – ответил кто-то.

– Эй, друг! Поди-ка сюда! – обрадовался обладатель газовой пушки. – Эй!

Он даже сделал три шага в сторону Ивана, как вдруг офицер бросил телефонную трубку и стал судорожно выдирать пистолет из кобуры. Выхватив его, наконец, он вскинул руки и выстрелил, но одновременно с выстрелом человек, почти дошедший до угла дома, резко дернулся вправо, упал и покатился в лужу, успев при этом выстрелить тоже.

– Ой, бля, мужики, – вскрикнул один из мужчин и схватившись обеими руками за живот, начал оседать.

Когда невольно взглянувший на него Сергей перевел взгляд обратно, туда, где только что катился по луже человек, там уже никого не было. Он с размаху влепил рукояткой пистолета по капоту «девятки» и заорал:

– Всем по домам! Быстро! Сидеть дома и ждать!

– Вот ты! Вызовешь скорую, – ткнул он кого-то кулаком в спину и махнул рукой в сторону раненого. – Этого оставить здесь.

Через минуту двор опустел.

Сергей сел на асфальт у переднего колеса и закурил.

Машина слегка дрожала. Была ли это его собственная дрожь не нашедшего выход напряжения, или вибрировал трясущийся в машине Лещинский, Сергея не интересовало.

У него перед глазами стояли пробитая пулей петькина голова со свежей струйкой крови и разодранная шея застывшего на лоджии Андрея...

Полковника Никитина уложили в спецгоспиталь МВД минимум на неделю. Рана, полученная им в квартире Лещинского, оказалась не опасной, но неделю стационара медики ему обещали, причем первые дни вообще не разрешили вставать, даже на костыли.

Поэтому, когда генерал-лейтенант Романовский вошел а его палату, он привел Никитина в немалое беспокойство. Никитин заерзал на своей кровати, не зная, попытаться ли все же встать, несмотря на острую боль в простреленной ноге, или воспользоваться привилегией тяжелобольного и разговаривать с генералом лежа.

Одно дело, если бы ногу ему прострелили при более благоприятных для его карьеры обстоятельствах, – он бы не задумываясь пренебрег бы табелью о рангах. Но киллер, на которого они охотились уже недели две, опять ушел, на этот раз уложив уже двух человек, правда еще желторотых. Но и сам он, Никитин, оказался ранен, хотя его-то уж никак желторотым не назовешь.

Да и не было у Никитина уверенности, что ранение у него случайное, скорее наоборот – случайность в том, что он остался жив.

В общем, почувствовал он себя крайне неуверенно, оказавшись нос к носу с Романовским, молодящимся старым пердуном весьма интеллигентной наружности – подтянутым, тщательно выбритым, благоухающим «Богартом» и поблескивающим антикварным золотом пенсне.

Про Романовского ходили сплетни, что он красит не только голову, но и брови, что имеет болезненное пристрастие курировать дела по сексуальным меньшинствам, и что пенсне свое он приобрел в Екатеринбурге, когда оказался в составе государственной спецкомиссии, решавшей проблему подлинности откопанных там, якобы, останков семьи расстрелянного последнего российского императора.

Про крашенные брови Никитин не верил, просто волосы у Романовского были, действительно, на редкость для его шестидесяти пяти густы и черны. Но это уж природа, а не краска, думал Никитин.

Намеки на сексуальную ориентацию Никитин с негодованием отметал, просто потому, что ему самому противно было об этом думать.

А вот про пенсне – очень может быть, что Романовскому оно досталось «по наследству» от покойного императора в силу созвучности фамилии. Было, было у генерала это тщеславие, на котором играли порой провинциальные подхалимы. И часто – с большой пользой для себя.

Но это тоже природа, против которой не попрешь. Что есть, то есть.

Впрочем, и это, возможно, вранье, подумал Никитин.

Он вспомнил неофициальный отчет той екатеринбургской комиссии, который ему удалось прочитать в подлиннике. Там, помнится, сообщалось, что, судя по эксгумированным останкам, перед захоронением они были, видимо, тщательно обобраны – и у императора, и у императрицы отсутствовали не только какие-либо украшения, но и все золотые зубы.

Хотя, хер ее знает, когда их выломали – перед захоронением, или спустя девяносто лет после него. Сейчас народ пошел наглый – в отчетах нарисуют такую повесть, хоть слезы лей.

– Лежи, ну тебя на хрен с твоим солдафонским этикетом, – с порога заявил Романовский, заметив неуверенное беспокойство Никитина.

– Есть, товарищ генерал, – решил прикинуться дураком Никитин и тут же пожалел об этом. Потому что сам Романовский был далеко не дурак.

– Шерсть у тебя на жопе есть, стрелок ебаный, – мгновенно разозлился тот. – Ты бы еще раком встал и честь мне отдал.

Генерал не заметил, что его язвительность прозвучала двусмысленно. Может быть, такого рода шутки и дали повод для намеков на его пристрастие к делам о гомосексуалистах и лесбиянках.

– Да ты и встал раком перед этим мокрушником, – продолжал бушевать генерал. – А тот и натянул тебя как хотел – по самые яйца.

Никитин молча хлопал глазами.

Романовский взял себя в руки и минуты две молча сопел, усевшись у кровати Никитина и закурив тонкий коричневый дамский «Данхилл» с ментолом.

– Долго тебя здесь держать не будут, – сообщил наконец он. – Я уже распорядился. Отпустят через два дня. Но эти два дня не вставай, ты мне нужен в рабочем состоянии, а не как изуродованный в битвах герой, знаменитый на весь свет, но беспомощный как младенец. Этакий Геракл в доме престарелых...

Романовский сунул окурок в цветочный горшок на окне, достал еще одну сигарету.

– Можешь, кстати, курить открыто, – добавил он и отмахнулся рукой от кого-то неопределенного, скорее всего от медиков:

– Шли бы они в пизду со своими запретами...

Никитин достал из-под матраса мятую пачку «Примы».

Романовский поморщился, но промолчал.

Подымили, стряхивая пепел в стоящий на тумбочке стакан с остатками чая.

– Напишешь в рапорте все, что знаешь об этом деле, – Романовский утопил окурок в остатках чая. – Подробно напишешь. Со всеми деталями, источниками информации, ну и прочее...

Романовский словно что-то вспомнил.

– Хозяин интересуется подробностями. Кстати просил передать от себя лично, – генерал достал из кармана походную фляжку, передал Никитину.

– Короче, через два дня отчет чтобы был у меня, – закончил разговор генерал и, не прощаясь, вышел.

Никитин вздохнул с облегчением.

Взболтнул фляжку. Полная.

Открутил крышку, понюхал, и задохнулся от удовольствия.

Ух ты, сука! Неужели, знает Хозяин его вкусы?

Этот запах Никитин ни с чем не мог перепутать.