Отпечатки

Эдуард повернулся к коллегам и явно удивился их присутствию, которого сразу не заметил. Он поспешил было изобразить улыбку на своем бледном напряженном лице, но смысл слов Мурата внезапно дошел до него в очень специфичной искаженной форме.

От этого вместо улыбки на удивленном лице Датаева отпечаталась гримаса замешательства и вопросительного испуга, еще больше оттенившая его болезненный вид.

Немой ответ так ошеломил Мурата, что тот замялся в попытке сказать что-нибудь еще.

– Эм.. Эдик, да я вижу, что тебе, видно, эм... не до развлечений, бледный весь и лицо... ээм...уставшее. Может, заболел? Ты вообще, как себя чувствуешь?

Датаев молчал и все так же вопросительно и испуганно смотрел на Мурата, держа в руках только что подкуренную тлеющую сигарету.

– Может, к доктору сходи, Альбина тебя отпустит, а мы, если что, подменим,- вмешался Аркадий, убедившись, что с Датаевым и вправду что-то не так.

– Здоровье лучше не запускать, себе дороже будет.

Хотя Аркадий все так же не испытывал никаких теплых чувств к персоне Датаева, но проникся явной болезненностью его вида. Добродушный Аркаша был неплохим человеком, по крайней мере по достаточному ряду критериев, и среди них была и черта, не дававшая ему равнодушно наблюдать за страданиями другого человека, кем бы этот человек ни был.

– Можем вместе к заведующей подойти, поможем тебе объяснить ситуацию, если сам боишься - с этими словами Мурат широко и почти естественно улыбнулся и дружески похлопал Эдуарда по плечу, от чего тот втянул шею и исподлобья посмотрел блестящими желтизной глазами на своих коллег.

С начала разговора у Эдуарда появились догадка, а теперь он окончательно укрепился во мнении, что Мурат и Аркадий каким-то образом прознали о том, что с ним произошло, и теперь хотят сыграть какую-нибудь коварную и злую шутку. А возможно, это тоже часть испытания, для него предначертанного. Датаев фактически не слышал разговора, к нему обращенного, выхватывал только случайные обрывки фраз и оттенял их самыми негативными из возможных значений. Всю коварность замысла, против него выстроенного, он осознал тогда, когда услышал, что его для чего-то хотят сопроводить к Альбине Анатолиевне, где он кое-что расскажет, а если сам не сможет, то ему подскажут. Эдуард понял, что поддаваться нельзя, он молча кивал и все пытался превратить в улыбку ту жуткую гримасу, которая как струп запеклась у него на лице.

С начальницей Датаев так и не поговорил, а во вторник и все последующие дни на работу больше не выходил.

Посчитав происходящее с ним волей высшего разума, Эдуард беспрекословно подчинялся всему, что на него обрушивалось. Не сопротивляясь влиянию внешних сил, он переживал раз за разом все более сильные приступы помешательства. Датаева бросало между разными реальностями, поселившимися у него в голове, и каждый раз он выносил какое-то новое послание. Наконец Эдуард пришел к выводу, что был избран мучеником, чем и объяснил жуткие и самоуничижительные мысли, которыми награждал его каждый новый приступ.

Он уже долгое время не появлялся на работе, не снимал трубку телефона и не смотрел телевизор. Датаев сидел в своей квартире и все сильнее погружался в мрачную атмосферу самобичевания. Вершиной такого состояния для него постепенно стал образ собственной трагической смерти. Сначала желание покончить с собой испугало Эдуарда, но с каждым разом идея самоубийства ради чего-то великого (чего именно он конкретно не знал, но уверенность была так велика, что подтверждений и не требовалось), становилась единственным возможным исходом всего с ним происходившего.

Датаев чувствовал, что жизнь его не должна оборваться беззвучно. Мученик, которого он в своем лице собирался даровать миру, хотел вселенского признания своей мученической благодетели. Поэтому Эдуард ждал определяющего путь знака свыше. Таким знаком стала громадная горевшая зеленым светом буква "М", которую он видел из окна своего дома.

Семен Шумский, пережив эпизод психического потрясения подобного тому, которое довелось пережить Датаеву, в тот же день задался целью посетить психиатра. Почти сразу после происшествия он взял отгул на работе и от одного из не очень близких знакомых узнал, якобы для своего другого знакомого, телефон нужного специалиста. Правда, спустя несколько часов после приступа волнение, которое заставило Семена принять такое решение, поутихло, и он чуть было не поддался соблазну просто забыть о случившемся, убедив себя в том, что этого никогда не было, ну, или как минимум в том, что это больше никогда не повторится. Но все же, здравый смысл взял верх и в понедельник утром он сидел в широком кожаном кресле и беседовал с врачом.

Кабинет доктора показался Шумскому очень необычным, если не сказать странным. В нем не было чего-то особенного, чего не могло бы быть в кабинете другого врача, но все предметы интерьера были расположены так, будто тот, кто занимался обустройством, долго пытался найти для каждой вещи наиболее подходящее место и в конечном итоге просто оставлял как-нибудь. Несколько разных видов обоев были расклеены независимо друг от друга без учета цвета и характера рисунка, книжный шкаф, почти загораживая проход, громоздился посреди комнаты и образовывал с письменным столом и старым кожаным креслом подобие треугольника. Четыре тумбочки, размещенные по углам, так что пользоваться ими было очень неудобно, исполняли, видимо, исключительно декоративную функцию вместе с огромным количеством различных фигурок наваленных на них. Некоторые места на стене и на полу были отделаны керамической плиткой. Семену от чего-то пришло в голову, что на эти небольшие квадратики кафеля доктор ставит пациентов, когда обсуждает недуги каждого с коллегами.

Такая несуразность интерьера ошеломила Шумского. Войдя в кабинет, он на несколько секунд замер и сдвинулся с места только когда услышал из-за шкафа протяжное и задумчивое: "Проходите, проходите".

Доктор с интересом наблюдал за тем, как Семен протискивался в узкий проход между шкафом и письменным столом, усаживаясь в кресло. Сам Семен, глядя в это время на доктора, почему-то подумал, что это какой-то специальный психологический тест, необходимый для начала беседы.

Артем Филиппович, так звали психиатра, иногда поглядывая на Семена, что-то записывал. Его непринужденный, или скорее, неуклюжий стиль одежды, плохо скрываемый расстегнутым белым халатом, создавал контраст со строгим сосредоточенным лицом, окаймленным в районе подбородка аккуратно выстриженной бородой. И сам Артем Филиппович и вся атмосфера его кабинета, как показалось Семену после нескольких минут общения с доктором, обладали очень специфичным свойством. Полное отсутствие какого-либо стиля или хотя бы порядка в окружающей его обстановке, будто снимало с Шумского негласное обязательство перед самим собой придерживаться какой-то определенной формальности в общении и поведении. Сидя в кресле в окружении хаоса цветов и тумбочек, и вслушиваясь в низкий проникновенный голос Артема Филипповича, Шумский с удовольствием для себя ощущал то, что сам мог бы назвать расслаблением мыслей.

– И так, что Вас обеспокоило и когда началось это беспокойство?

– С чего бы начать?
– Немного взволновано спросил сам себя Семен.

– С самого начала.
– Тут же ответил подбадривающим тоном доктор.
– Естественно, не с момента сотворения мира, но с того промежутка времени, когда Вы впервые почувствовали что-то для Вас необычное.

Семен в нерешительности замялся, но спустя пару секунд начал говорить.

– Произошло все в пятницу. Я вернулся с работы домой, как обычно поужинал и обдумывал планы на выходные. В момент, когда все произошло, я думал о щенке, хочу собаку завести.
– Уточнил Семен.
– А как раз накануне днем у меня был спор с товарищем на эту тему.

– Поспорили о том какая порода лучше?
– Заинтересовался Артем Филиппович.

– Да нет, он вообще собак не любит. Начал мне рассказывать о том, что это глупая затея и отпускать шуточки.

– Как вы думаете, зачем он это сделал?
– Абсолютно искренне спросил доктор.

– Наверно из-за того, что он сам котов любит,- ответил Семен, неестественно пытаясь пошутить.- А если быть честным, то, скорее всего, от нечего делать. У меня иногда такое чувство, что он просто из какой-то вредности пытается меня вывести из себя, но я от этого быстро отхожу. Мы очень давно знакомы и это как детская привычка у нас, что ли, я и сам могу другой раз что-нибудь такое выкинуть.
– Семен сделал небольшую паузу и поглядел на Артема Филипповича. Тот, не отвлекаясь от своих записей, легким кивком головы попросил Семена продолжить.

– Короче говоря, надолго в памяти подобные случаи у меня обычно не задерживаются. Но в этот раз, когда я вспомнил о моей с ним размолвке, во мне возникло непреодолимое чувство злости, причем очень непривычное для меня по своей силе. Я снова и снова прокручивал в голове ту ситуацию и не как не мог остановиться, будто попав в замкнутый круг. С каждым разом чувство ненависти и отвращения к другу усиливалось и дошло до того, что я начал представлять, как физически издеваюсь над Фролкиным.
– Семен снова сделал вопросительную паузу.