Отрада

Когда они вернулись в избу, то им навстречу, шлепая босыми ногами по теплому полу, вышла Милонега в длинной рубашонке до пят. Светлые распущенные волосы пушистым, невесомым облаком спускались по ее плечам и груди.

— Ты пошто не спишь еще, маленькая? — Храбр шагнул вперед, поднимая ее на руки, и отнес к печи, помог забраться наверх, на полати, где уже были разложены покрывало и подушка.

— Баснь хочу! – выпалила ясноглазая девочка, и он засмеялся.

Храбр погладил ее по светлой макушке и доверительно склонился к самому уху.

— Баснь я тебе завтра скажу. Нынче еще с делами потребно управиться.

— Эх, — совсем по-взрослому вздохнула Нежка. Она зевнула и заморгала сонными глазенками.

— Какая тебе баснь, уж засыпаешь на ходу, — Храбр погладил сестренку по затылку и поцеловал в лоб.

— Про камушки, — пробормотала Милонега и зевнула. — Про диковинные камушки...

Кузнец поглядел на сестру, которая уже наяву спала, и усмехнулся. Девчонка еще сопливая, в поневу не вскочившая, а все туда же: самоцветы ей подавай да украшения.

Он вернулся к столу, с которого Нежка смела крошки и убрала все грязные миски, оставив лишь чугунные горшки — поднимать их у нее не хватало сил. Храбр отправил их в печь, плеснул себе квасу из кувшина и одним глотком осушил чашу.

Твердята же пока достал из-за печи горшок, за которым сбегал перед вечерней к знахарке Верее. Внутри него вымачивалось в отваре чистое полотно.

— Надо к спине на ночь приложить. Бабушка Верея сказала, всю боль вытянет, — он подошел к брату, прижимая к груди драгоценную ношу.

— Ну, прикладывай уж, коли знахарствовать начал, — Храбр почти добродушно засмеялся, стянул рубаху и сел на лавку, подставляя младшему брату плечи и спину. Твердята разглядывал ее в неярком свете лучин, словно завороженный.

Он видел множество следов от ожогов и две свежие широкие полосы, что были впечатаны в кожу на плечах, — в эту распашку в общине не хватило лошадей для плуга, и его таскали самые крепкие мужчины. Твердята глядел, как по спине перекатываются напряженные усталые мышцы, и мечтал, что в один день станет таким же сильным, как его брат.

Мальчишка моргнул и принялся осторожно выжимать длинные повязки и обматывать ими Храбра, заправляя одна в одну. Он сосредоточенно сопел, прикусив от усердия кончик языка, и брат наблюдал за ним с улыбкой во взгляде.

— А почему отца Отрадки недобрым словом поминают?

— Вестимо, не от большого ума, — буркнул Храбр и повернул голову, посмотрев на мальчишку с укоризной.

— Разве ж его не приняли в общину? И батюшка наш за него поручился, словно дал – Твердята продолжал гнуть свое.

— Да.

— Тогда почему?!

— Так! – старший брат хлопнул ладонью по скамье. – А ну довольно повторять злые, глупые слова! Чтоб больше я от тебя такого не слыхал.

***

Как и обещал, вуй Избор вернулся на второй день к вечеру. Отрада и бровью не повела, заслышав во дворе шум. Нынче она прогонит дядьку точно так же, как прогнала вчера. Пусть хоть до следующей зимы к ней в избу ходит, ничего не поменяется. Бить-то каждый день он ее навряд ли станет.

Насторожилась Отрада, лишь когда поняла, что мужских голосов было несколько. Медленно она поднялась со скамьи, и в этот самый момент в горницу вошли вуй Избор, его старший сын и верный дружко Живан. Тетка Купава нынче не пришла.

— Мы вот что порешили, — не дождавшись от Отрады ни слова приветствия, заговорил Избор. – Пока ты артачишься да рожу свою от моего сынка кривишь, в избе старшенький поживет, с жинкой.

Отрада подавилась воздухом, когда попыталась сказать хоть слово. Широко распахнув зеленые глаза, она уставилась на вуя, не веря своим ушам. У него же на лице красовалась довольная ухмылка. Вот как с девкой дерзкой да настырной справился!

— Эту избу поставил мой батюшка. Он не твоего рода был, — собравшись с мыслями, молвила, наконец, Отрада. – Нету у тебя такой власти...

— А ну ша! – он прикрикнул на нее и замахнулся, но не ударил. – Будет мне еще сопливка вроде тебя указывать! Власть у меня по праву брата. Сестра моя померла, ты сиротой осталась, избу вести не умеешь, к хозяйству не приучена – тут и слепой увидал бы, что нужен крепкий мужик, пока отцовское наследие ты не растрепала. А замуж не хочешь – так я тебе в подмогу родича даю, а ты нос воротишь! Зараза!

Он недовольно крякнул, а его старший сын – Радко – вместе с дядькой Живаном закивали согласно, ну как есть деревянные истуканы.

Отрада коротко втянула носом воздух и скрестила на груди тонкие, натруженные бучением в холодной воде руки. Она поймала на себе неприязненный взгляд Радко: повадками и лицом тот пошел в отца. Такой же патлатый, приземистый мужичок. Даже щурился также и пятерню в жесткие кудри запускал.

Со двора донеслось лошадиное ржание, и Отрада спешно выбежала на крыльцо, накинув поверх рубахи матушкин платок. К покосившемуся, низкому забору по ухабистой, разбитой лесной стезе правила груженой телегой тетка Купава. Подле нее на облучке теснилась жена Радко – Лучка. Она теребила пальцами спускавшиеся на грудь концы простого, беленого убруса, и хмурилась.

Невольно Отрада позлорадствовала. Не всем в избе затея батюшки Избора пришлась по нраву. Токмо ей-то от этого не легче.

Фыркнув, лошадь остановилась, и обе женщины соскочили на землю. В повозке виднелся всякий домашний скарб: сундуки, плотно набитые мешки, пара потрепанных меховых одеял, ухват, чугунок, коромысло...

Отрада горько хмыкнула. Позади нее на крыльце торжествующе кашлянул вуй Избор.

— Ну так что, Отрадка, принимай родню, принимай гостей! Лучка тебе с хозяйством подсобит, хоть грязищу ототрете, а то развела тут... хуже подклети со свиньями! Али ты не рада?

— Я к старосте назавтра пойду, — Отрада повернулась к нему и подалась лицом вперед, подступив близко-близко. – Не твоя эта изба, не смеешь ты тут свои порядки устанавливать! – прошипела она, сгорая от неистовой злости.

— Ох, как же мой сынок тебя укоротит, любо-дорого поглядеть будет! Всю дурь из тебя выбьет, как мужем станет, — усмехнулся вуй Избор прямо ей в лицо, а затем обошел стороной, оставив на крыльце в одиночестве.

— Купава, глупая ты баба, куда мешок тащишь, сперва сундуки снять надобно! А ну отойди, раззява! – широко, размашисто шагая, он направился к телеге, подле которой суетились жена и невестка.