Отрок (XXI-XII)

Мишка развернул один лист бумаги, придавил его края, чтобы не скручивался, шкатулкой и латной рукавицей, откупорил чернильницу. Сам удивляясь тому, как ожили рефлексы более, чем сорокалетней давности, обмакнул перо в чернила и скребанул кончиком пера по краю чернильницы, чтобы согнать излишки чернил и не уронить на бумагу кляксу. Вспоминая, ненавидимые в первых классах школы, уроки чистописания, вывел: "От Алексея Корнею…".

Еще до рассвета, оставив на хуторе десяток Демьяна под командой пришедшего в себя Глеба, Алексей с тремя десятками отроков, Немым и Анисимом, тронулся в путь - туда, где должны были собраться христиане-"подпольщики". Остаткам десятка Первака поручили сопровождать раненых, и вернуться, если получится, вместе с ратниками сотника Корнея.

Мишка, в очередной раз клюнув носом, вздрогнул и огляделся по сторонам. Отроки тоже выглядели не выспавшимися - рано подняли, да и спали, после всех приключений, наверняка неважно, все-таки, первый бой. Старшине же их толком не удалось поспать вообще - сначала разбирался с содержимым шкатулки, потом писал грамоту деду (гусиным пером, кстати, писать оказалось гораздо неудобнее, чем школьной "вставочкой" пятидесятых годов), потом пришлось спорить с Алексеем, решившим отправить с ранеными Матвея, а не Илью. То, что Илья умеет перевозить раненых, а Матвей нет, Алексея, почему-то, не убеждало, вернее убедило, но не сразу, а только тогда, когда Мишка догадался напомнить, что Илья может вернуться вместе с ратниками Корнея.

Наконец- то, улеглись, но покоя не было и во сне -стоило только закрыть глаза, как "бойцы" боярина Журавля начинали рубить ребят из второго десятка, а Мишка все никак не мог поднять самострел, словно руки отнялись. Так и промаялся до самого подъема. Алексей, глядя, как Мишка пытается привести себя в работоспособное состояние с помощью колодезной воды, назидательно поведал:

–  Привыкай, Михайла. Рядовой ратник должен быть выспавшимся и сытым, десятник - сытым и тоже выспавшимся, но только если у него в десятке все справно, сотник в походе не высыпается никогда, а ест, как придется, воевода же почти не спит, а есть себя заставляет, потому, что с недосыпа аппетит пропадает начисто.

Сам Алексей был бодр, как будто прекрасно спал всю ночь. Вот и сейчас он ехал где-то впереди, время от времени, принимая доклады передового дозора, состоявшего из Стерва и Якова.

Мишка видимо снова задремал, потому что не заметил, как к нему, стремя в стремя, пристроился Дмитрий.

–  Ты чего, Мить?

–  Алексей чего-нибудь говорил, как мы вчера управились?

–  Сказал, что хорошо получилось, только Демьяну на ограде сидеть не надо было - наша сила в расстоянии и движении.

–  Сам же приказал!

–  Они тоже учатся, Мить, стрелков в ратнинской сотне раньше никогда не было.

–  Учатся!
– Дмитрий зло одернул коня, потянувшего куда-то в сторону.
– Демьяну еще повезло, я сейчас послушал, что десятник стражников про смотрящего рассказывал, так выходит, что он всех перебить мог. Прозвище у него было Ловита(1).

# #1 Ловита (древнерусск.) - охота.

Охоту любил, страсть как. И все время толковал, что самая увлекательная охота - охота на человека. Он и сюда-то приехал, чтобы поохотиться всласть. Отобрал бы самых молодых и сильных из христиан, отпускал бы по одному, а потом выслеживал бы и бил, как зверя. Оттого у него и стрелы в колчане почти все охотничьими были. А лучником был редкостным - мог с седла, на полном скаку, чуть не половину стаи гусей в полете перебить, пока они в сторону отлетят. Не вранье, как думаешь?

–  Не знаю, надо будет Луку спросить, он в этом деле сам мастер. Ты лучше скажи: как ребята спали, не кричали, не вскакивали?

–  Еще как! Некоторые, конечно, так умаялись, что пластом легли и до утра не шевелились, а некоторые… Хорошо, что от тех выпивох почти полная корчага бражки осталась. Тем, кто уснуть не мог, или кричал во сне, я велел по чарке налить. Помогло. Только двоих никак угомонить не могли - Арсения и Зосиму. Арсению аж три чарки поднести пришлось - он же тому стражнику в живот попал, а уйти не смог. Вот и смотрел, как тот корчился, да орел, пока не сдох. Ну и нога, конечно, болела - Матюха ему вывих вправил, перетянул, но все равно…

А с Зосимой… я даже и не знаю. Он сгоряча хозяйскому племяннику горло, как барану перерезал, а потом самому худо стало. После двух чарок уснул, но утром, смотрю, у него руки трясутся и глаза какие-то… вроде не в себе парень.

–  Ничего, Мить, если надо будет, я его к Нинее свожу, она поможет.

"Блин, надо было самому к ребятам сходить. Зосима… ему уже пятнадцать, но все равно, живому человеку горло перерезать, пусть и сгоряча… Не всякая психика выдержит. Надо будет и к другим присмотреться, и, если что, к Нинее - на психотерапию".

Дмитрий некоторое время ехал молча, потом спросил:

–  Чего не ругаешь-то, Минь?

–  За что?

–  За то, что с незаряженными самострелами десяток в неподходящее время оставил. Если бы стражники на нас кинулись…

–  Во-первых, не кинулись бы. Они не воины, умеют только с беззащитными холопами или смердами справляться. Привыкли к безнаказанности, обнаглели. Такие, если силу чувствуют, сразу труса праздновать начинают. Во-вторых, ты заметил, что тот, кто ими командовал, отдельно от других убегал? Отдал нам на расстрел остальных, чтобы самому смыться! Разве это воины? В-третьих, чего тебя ругать? Ты и сам все понял - наша сила не только в расстоянии и движении, но и в том, чтобы правильно время для выстрела выбрать, и в том, чтобы иметь запас стрелков с заряженными самострелами. То есть, не стрелять всем сразу, а пятерками или десятками. Наставники, кстати сказать, этого не знают. Так, глядишь, своим умом дойдем до того, что им нас учить нечему станет.

–  Но ребята-то полегли… четверо.

–  Ничего зря не бывает!
– повторил Мишка дедов афоризм.
– Их кровь - плата за науку. Вот если бы мы нужных выводов не сделали, тогда вышло бы, что они погибли зря. А если мы с тобой поняли причины, да еще другим объясним…

Договорить Мишка не успел - спереди передали приказ: "Десятников к Алексею".

* * *

Чего- чего, а мужества местным христианам было не занимать -когда на поляну со всех сторон сразу выехали вооруженные всадники, песнопение не прервалось, впрочем время подготовиться у собравшихся на молитву было - верхом по лесу бесшумно не проедешь. Услышали, поняли, но пения не прекратили.

Молящихся было десятка два, по большей части женщины, Мишка заметил среди них только двух зрелых мужчин и несколько молодых парней. Все они стояли лицом к дереву, в развилке которого была укреплена маленькая, чуть больше ладони величиной, иконка. Всадники остановились на краях поляны, как выяснилось, никто не подумал заранее, что надо делать, когда прибудут на место. Молящиеся допели тропарь и умолкли, некоторые, не выдержав, настороженно оглядывались на ратников, но спасаться бегством явно никто не собирался, впрочем, и бежать-то было некуда - со всех сторон шлемы, кольчуги, кони…

Некоторое время над поляной висела тишина, прерываемая только позвякиванием сбруи и фырканьем коней, потом из группки молящихся вышел мужчина, с бросающейся в глаза седой прядью в бороде, и звучным голосом обратился к собратьям по вере, демонстративно игнорируя вооруженных всадников, окруживших поляну:

–  Возлюбленные братья и сестры! Сегодня, в двадцать пятый день июля, мы поминаем Успение праведницы Анны - матери Пресвятой Богородицы…

–  Делай, как я.
– Негромко, так, чтобы слышали только соседи справа и слева, скомандовал Мишка.