Отряд

Да и дружок, Федотка, под стать - тоже синеглазый, с кудрями русыми, жаль, молод еще - шестнадцати нету, а так чем не жених? И не из простых, семейство - дворяне московские, правда, вот беда, родней они Марьюшке приходились, и не такой уж дальней. Выходило - Федотка ей троюродный братец. Но вот - ухаживал, браслетец серебряный подарил. Ну и пусть его ухаживает, все одно пока на примете женихов нет. А жаль, пора ведь и замуж, чай, не юница уже Марья - недавно шестнадцать минуло. Пора, пора и семейством обзаводиться, малых детушек заводить - батюшке с матушкой внуков. Ну, уж конечно, родители давненько присматривали женихов, да только так присматривали, как между всеми родителями водится - не столь женихов, сколь их семейство - с голью-шмолью родниться кому ж охота? Дураков нет. Марьюшка тоже не дура, все хорошо понимала и батюшке в таком вопросе не перечила - всех ее подружек так вот замуж повыдавали, по родительскому велению, и ничего уж тут не поделаешь. Да и нужно ли? Родители то, чай, собственной кровиночке не враги, кого попало не посоветуют. А жить в богатстве, в холе да в неге - чего уж лучше? Что же до жениха - да лишь бы не урод страшенный был и не очень старый, а там - стерпится-слюбится, все так живут, из приличных людей, разумеется. Так и Марьюшке жить предстояло - выйти замуж неведомо за кого да затвориться в хоромах, в тереме… Эх, были бы они еще, эти хоромы. Ну, да батюшка сыщет, как не сыскать младшенькой? Уж двух сестриц замуж пристроил, все за хороших людей - один зять разрядного приказу дьяк, второй - скотом да кожами торгует. Вот и для младшей дочки, уж верно, держал батюшка на примете какого-нибудь человечка, а то и не одного. Но пока ничего не говорил, видать, выбирал, думал.

А Федотка… Что Федотка? Тот свободно на усадьбу в гости захаживал, как-никак - родственник. Вообще-то, ничего себе парнишка, только уж больно юн, Марья к нему так и относилась, как к младшему братцу. А уж тот та-ак иногда поглядывал глазищами синими, что - стыдно признаться - в смущенье великом заходилось у девушки сердце. Ну, и подарки вот дарил да на поцелуи напрашивался. Подарки Марьюшка принимала с благосклонностью, а вот целовать себя не дозволяла - девичью честь блюла. Хотя, если подумать, надоело все это - честь там и прочее… Федотка, конечно, не богатырь-красавец, но все же… Правда, уж больно привычен - с издетства на усадьбу к Марье таскается. А может, за него и выйти? Намекнуть батюшке - и что из того, что троюродный братец? Эко дело - седьмая вода на киселе. Зато не противен, наоборот даже…

Марьюшка улыбнулась, и Федотка воссиял, словно новенький ефимок на солнышке. Ка-ак качнул качель от радости - девушка едва удержалась, вскрикнула:

–  Ну, потише ж, скаженный! Да и вообще, слезать пора, - чай, и другим покачаться хочется.

Правду молвила девица - другим тоже хотелось, да еще как, вкруг качелей народец молодой так и вился. Едва слезли с Федоткой, тут же качель и заняли, с прибаутками, с посвистом молодецким.

–  Ну, куда пойдем?
– Раскрасневшийся юноша потуже затянул пояс.

Марья задумалась, порыскала глазами в толпе - сперва бы хорошо отпроситься у батюшки… Где-то он тут должон быть… А вона! У серебряных рядков прохаживается, верно, матушке подарочек выбирает.

–  Батюшка, Тимофей Акундинович!

Кузнец - точнее, владелец кузниц - обернулся, одернул немецкого сукна однорядку, пригладил черную с проседью бороду, приосанился, улыбнулся ласково:

–  А, это ты, Марьюшка. Как на качелях, не испужалась ли?

–  Да нет, батюшка. Наоборот, вовсе там и не страшно, наоборот, весело! Тем более с Федоткой.

Федотка выступил вперед, поклонился:

–  Здрав будь, милостивец Тимофей Акундинович.

–  Здоровались уже с утра, вьюнош.
– Тимофей хохотнул, подозвал сбитенщика: - А ну, налей-ко на всех сбитню!

Напились, вернули сбитенщику стаканы.

–  Батюшка, можно мы с Федоткой вдоль реки по бережку прогуляемся?

–  Вдоль реки?
– Кузнец призадумался, сдвинул на затылок шапку, потом махнул рукой.
– А, идите. Только к вечерне не опоздайте. И это… через кострища не прыгайте.

–  Да уж не будем!

Схватив замешкавшегося юношу за руку, Марья живо утянула его в толпу - батюшка-то ведь мог и передумать, сказать - иди-ко, дщерь, в терем. А что в тереме-то делать в этакий погожий денек?! Сентябрь месяц уже, а солнышко все по-летнему светит, и трава зелена, и небо сине, а на березках, что росли вдоль реки, лишь кое-где блестели золотистые пряди. Славный денек. И в самом деле, славный.

Немного задержавшись у скоморохов - посмотрели на представление кукольников, - Марья с Федоткой прикупили у разносчика каленых орешков и спустились вниз, к реке. За спиной высились зубчатые стены Кремля, соборы и золотой купол Ивана Великого, впереди, за неширокой рекою, виднелись избы Замоскворечья. Народу на берегу было много - праздник, - пели песни, бегали друг за дружкой, веселились. Радостно было кругом, так и хотелось во весь голос крикнуть: да здравствует царь Борис Федорович!

И все ж неспокойно было на Москве, неспокойно. И глад и мор еще были памятны, еще не насытился город, и по ночам, как и прежде, шалили на улицах лихие воровские ватаги.

–  Людно как… - Федотка распахнул кафтан.
– И жарко. Слушай, а давай рванем к Чертолью!

–  К Чертолью? А не далеко ли?

–  Так на лодке ж!
– юноша кивнул на середину реки.
– Эвон, люди катаются, а мы чем хуже?

–  На лодке…

Предложение казалось заманчивым - покататься на лодочке в жаркий день, чего уж лучше? И вправду - во-он народу сколько каталось, ужо наживутся сей день лодочники.

Марьюшка подошла к реке, обернулась:

–  Батюшка сказывал, чтоб к вечерне не опоздали.

–  Да до вечерни еще у-у-у сколько!
– усмехнулся Федотка.

Один из лодочников - шустрый молодой парень с рыжими непокорными вихрами - ходко причал к мосткам:

–  Покатаемся, краса-девица?

–  Покатаемся, - кивнув, Федотка решительно взял девушку за руку.
– До Чертолья сколь стоит?

–  Да недорого. Туда и обратно - с «полпирога».

–  Держи, - Федотка помог Марьюшке перебраться в лодку, уселся сам и протянул рыжему парню мелкую медную монетину, с ноготь - «мортку» или «полполпирога».

–  Ведь на «полпирога» договаривались, - обиженно протянул лодочник.

–  Так это задаток, остальное потом… - юноша улыбнулся.
– Ты нас там подожди, а мы погуляем. Два «полпирога» заработаешь. Ладно?

–  Ну что с вами поделаешь? Ладно.
– Рыжий взялся за весла и, ловко выгребя на середину реки, повернул лодку направо, к Чертолью.

Называемый таким образом райончик располагался на самом западе Москвы, у ручья, прозванного Черторыем за свой неукротимый нрав и многочисленные колдобины и грязь вокруг. Там и летом-то было сложно проехать, а в иные времена - осенью и ранней весной - в чертольских лужах запросто мог утонуть и всадник с конем, - по крайней мере, именно такие ходили слухи, а уж всем ясно, что дыма без огня не бывает.

Ласковое солнышко отражалось в голубых водах реки, и теплый ветерок приносил воспоминания о прошедшем лете. Федотка украдкой посмотрелся в воду, пригладил пятернею волосы…

–  Красивый, красивый, - к смущенью парня обернулась Марья. Сунула руку за пояс.
– На-ко!
– протянула Федотке резной гребень из рыбьего зуба. Да такой дивный, узорчатый, в виде чудных цветов и белошерстного северного медведя - ошкуя, державшего в лапах небольшой топорик.

–  Это ты… мне?!
– Юноша не поверил своим глазам, до того обрадовался.

–  Тебе, тебе, - улыбнулась Марья.
– Поди, будет теперь, чем кудри чесать!

–  Вот не ждал!

–  Что, угодила с подарком-то?

–  Еще бы… - Федотка вдруг почему-то покраснел, улыбнулся.
– Благодарствую, Марьюшка.

–  Федор Ерпыхай резал, из новгородских, - словно бы между прочим, девчонка назвала имя модного (и очень недешевого) резчика.
– Красивый гребень. На всей Москве у тебя одного такой.

Юноша даже не нашелся, что сказать, порывисто схватил девчонку за руку, наверное, обнял бы, поцеловал, да вот застеснялся лодочника. А тот - рыжая бестия - нахально присвистнул: