Отряд
Шрифт:
– Сейчас…
Раскрасневшийся Федотка поднялся на ноги и, скинув кафтан, погладил ладонью шею:
– Ух и славно же!
– Беги уж… славно…
Марьюшке и самой, конечно же, тоже было славно, да только вот признаваться в этом она вовсе не собиралась. Вот, пускай, Федотка сбегает за яблоками, охолонет чуток… Потом можно и по новой, лишь бы вечерню не пропустить. А пока… Пока можно и помолиться…
Встав, девушка запахнула саян и перекрестилась на дальнюю колокольню:
– Господи Иисусе…
А хорошо Федотка целуется, интересно, где научился? С дворовыми девками аль в каком вертепе?
– Господи, прости меня, грешницу…
Может, позволить ему весь саян
Марьюшка от волнения закусила губу. Ну, где ж этот Федот? Чего-то он долго за яблоками ходит…
Где-то за оврагом замычали коровы. Потом заржала лошадь, истошно залаял пес, за ним - еще один. Вот, кажется, кто-то вскрикнул… Яростно так, с болью… Верно, кого из дворовых хозяин порол на конюшне. Оно конечно, со слугами только так, по строгости, и надо, тем более в нынешние неспокойные времена, когда даже про самого царя говорят, что он и не царь вовсе! А истинный царь - царевич Димитрий, Иоанна Грозного сын, объявился якобы в Литве или в Польше. Господи! Вот уж мысли-то какие крамольные! Крамольнее некуда. Лучше уж о ласках да поцелуях думать. Интересно, чего там Федотка так долго с яблоками возится?
Меж тем уже начало смеркаться. Покрасневшее, словно бы выгоревшее за день солнце скрылось за Чертольскими воротами, протянув от стены и башен длинные черные тени почти до самой стены, отгораживавшей земляной город от белого. Скоро, однако, вечерня… Черт, не заявился бы раньше времени лодочник! И Федот тоже… хорош… «Целоваться, целоваться», а как дошло до дела - так на тебе, в кусты, вернее, за яблоками. И чего так долго ходит? Словно на Скородом отправился, прости, Господи.
Девушка подошла к оврагу, покричала:
– Федо-о-от! Федотий!
Никакого ответа, лишь собаки за Черторыем еще громче залаяли.
– Федо-о-от!
Не откликается. Самой пойти посмотреть? Вон они, яблони, близко. Летник не украдут у копны? Не должны: вроде бы нет никого…
Ловко перебравшись через овраг по узкой тропинке, девушка направилась к яблоням - нет, все-таки это, скорее, был запущенный сад - и вдруг, прямо на тропинке, между деревьями увидала мелкую белеющую вещицу… Марья наклонилась… Костяной гребень с ошкуем! Тот самый, только что подаренный…
– Федоо-о-от!
И страшно стало вдруг, до жима в груди и горле, и чья-то темная, показавшаяся вдруг на миг огромной, тень закрыла небо…
– Э-ге-гей!!!
– громко закричал кто-то неподалеку.
И тень исчезла, бесшумно, как морок. А может, и не было никакой тени… Так, показалось…
– Э-гей!!!
Девушка бросилась на крик:
– Кто здесь? Ты, Федотка?
– Нет… Это я, Гермоген. Лодочник.
Взъерошенный рыжий парень с веслом в руках вынырнул из-за кустов:
– Кричу вас, кричу… Сами же говорили - к вечерне успеть. Где отрок-то?
– Сама ищу… Давай-ко покричим вместе.
– Давай.
– Фе-то-о-от! Федотий!
– Может, он уже к лодке пошел?
– Да не должен бы без меня…
– Ну, тогда вон, по тропинке пройдемся, поищем…
– Что ж он не откликается-то, Господи?!
Бугорчатый шар луны уже повис в темнеющем небе медно-кровавым тазом, потихоньку зажигались звезды.
– Постой-ка… - Марья вдруг замедлила шаг.
– Ничего тут, на тропинке, не видишь?
– Нет… А что, должен бы?
– Гребешок тут лежал… Красивый такой, белый, с ошкуем…
– С каким еще ошкуем?
– недовольно обернулся лодочник.
– Ну, медведь такой, белый…
– Не, не видал… Вон, за теми кустами посмотрим - и к лодке. Да наверняка он давно там уже.
Ринувшись напролом, лодочник деловито захрустел кустами… И тут же выскочил обратно на тропинку с
остекленевшим взглядом.– Там… там… - дрожащим голосом произнес он.
– Там…
– Да что там?
– Тебе… тебе лучше не смотреть.
– Нет, пропусти!
Такая уж она была, Марья, дочь кузнецкого старосты Тимофея Анкудинова сына, упрямая - уж если чего захочет, ни за что не отступится! Вмиг смахнула лодочника с пути, наплевав на саян, продралась сквозь колючие заросли…
Она даже не плакала… пока еще не плакала. Просто стояла, не в силах поверить в увиденное.
Ее троюродный братец Федотка лежал на спине, и в немигающих, широко раскрытых глазах его отражались луна и звезды. Исказившееся в гримасе боли и ужаса лицо его даже в лунном свете казалось бледным, а все тело представляло собой сплошное кровавое месиво.
– Господи… - в ужасе промолвила Марьюшка.
– Господи… Словно ошкуй порвал… Ошкуй…
Глава 1
Правое ухо царево
Семен Годунов попытался расширить систему сыска в стране. Р. Г. Скрынников. Россия в начале XVII в. Смута
Январь 1605 г. Москва
– Ну, что стоите, брады уставя?!
– ближний родич царя боярин Семен Никитич Годунов прямо-таки дымился от гнева. Черная, чуть тронутая проседью борода его дрожала, толстые губы нехорошо кривились, красный мясистый нос дергался и сопел.
Трое навытяжку стоявших перед боярином юношей - Иван, Прохор и Митрий - обливались потом. И вовсе не потому, что так уж боялись царского родича, просто большая изразцовая печь, занимавшая чуть ли не треть горницы, истекала жаром. Семен Никитич - куратор Земского двора и фактически возглавлявший Боярскую думу, как и царственный брат, любил тепло, зная о том, прислуга топила печи, не жалея ни дров, ни страдавших от невыносимой жары посетителей.
– Ну?
– уже потише, но с явным металлом в голосе промолвил боярин.
– Что скажете в свое оправдание? Третий растерзанный мертвяк на Москве, - а им хоть бы хны!
– Семен Никитич снова повысил голос аж до визгливого крика: - Три мертвяка! Растерзанных! За один только январь месяц! Вы когда душегубца ловить думаете? Или некогда? Что молчите?
– Да мы ловим, - негромко возразил Иван.
Высокий, стройный, с карими чувственными глазами и шевелюрой цвета спелой пшеницы, он отпустил над верхней губой небольшие усишки, а вот бороду еще не успел отрастить, все ж таки неполные девятнадцать лет - рановато для окладистой бородищи, хотя, вот, к примеру, у Прохора борода все же росла, а он был не намного и старше. Окладистая такая, рыжеватая, не особенно-то и красивая на Иванов взгляд, но тем не менее Прохор ею очень гордился, лелеял и холил. Так что выражение «брады уставя», пожалуй, можно было бы отнести лишь к нему одному, если б боярин выражался фактически, а не фигурально. Ну, не было у Ивана никакой бороды, а уж тем более у их третьего приятеля - Митрия, по прозвищу Митька Умник. Тот - худощавый, смуглый, темно-русый, на левой руке родинка около большого пальца - вообще был в компании самым младшим, едва шестнадцать исполнилось. Тоже стоял вот, уткнувшись серыми глазищами в пол, молчал - ну а что тут скажешь? Прав был боярин, кругом прав, как ни крути.