Отряд

–  Говорят, ты, Иване, с племяшом моим, князем Михайлой дружишься?

А старичок-то знакомый… Ну, еще б не знакомый! Князь Василий! Василий Шуйский - Рюрикович, опальный боярин, не так давно полностью прощенный царем.

–  Ну да, - юноша кивнул.
– Князь Михаил - человек честный и славный.

–  То так, так, - внимательно рассматривая Ивана, закивал старый князь.
– Государь тебя подарком пожаловал?

Иван моргнул, - ну и князь, уже и это знает! Не счел нужным таить, кивнул:

–  Пожаловал.

–  Векселем или златом?

Ну до чего ж любопытный!

–  Ефимками.

–  Это хорошо, - дребезжаще рассмеялся князь.

– Векселя-то государевы казенный приказ к оплате не принимает.

–  Как это не принимает?
– удивился Иван.

–  А так! Злата в казне - кот наплакал. Щедр государь без меры. Не дергайся, не в твой огород камень.

–  Да я и не…

–  Князь Михайла, племянник мой, тебе на свадьбу что подарил?

–  Саблю татарскую, - похвалился юноша.
– Рукоять смарагдами изукрашена.

–  Хэк… саблю, - презрительно бросил Шуйский.
– На вот!

Он взял с сиденья рядом с собой небольшой сверток, развернул - в глаза Ивану метнулось сиянье золота и рубинов.

–  Невесте твоей ожерелье… Верней, теперь уж - супруге.

–  Благодарствую!
– Иван, не чинясь, принял подарок. А чего б не принять? От прощенного-то боярина, тем более родного дядюшки… ну, если и не друга, то приятеля - человека, несомненно, честнейшего.

–  У ворот тебя высажу, - улыбнулся князь. Глаза его, впрочем, смотрели настороженно и цепко.
– Это хорошо, что ты от подарка не отказался… Молодец.

Оказавшись на улице, Иван поклонился князю. Тот кивнул в ответ, и карета небыстро покатила в ворота.

–  Ну и денек!
– покачал головою Иван.
– Этак не одну лесопильню можно будет на тихвинском посаде поставить, а две… или три даже!

Гарпю он отыскал там, где и говорил Маржерет - у рядков, на Никольской. Конечно же, не в ряду девиц с кольцами в губах - те были местные и чужих ни за что не пустили бы, - а невдалеке, ближе к речке. Там же, у реки, паслись кони и стояли кибитки. Не гулящие, а перекати-поле какие-то. Интересно, а зимовать они где собрались?

Девчонка узнала Ивана сразу, вынула изо рта кольцо - знак продажной любви, - улыбнулась:

–  Идем в кибитку?

–  Идем, - легко согласился Иван.
– Только не затем, зачем ты думаешь.

–  Интересно… - Гарпя на ходу оглянулась.
– Зачем же?

–  Вот!
– Поднявшись в кибитку, Иван протянул девушке гребень.
– Узнаешь?

–  Нет… Впрочем…

Взяв гребешок, Гарпя поднесла его к глазам, всмотрелась:

–  Ах да… сама ж тебе его и дала. Там, под Кромами. Помню-помню… Важный московит его у меня оставил, забыл, наверное… Чувствую, ты о нем хочешь спросить, так?

Иван молча кивнул.

–  Боюсь, не помогу тебе, - сокрушенно вздохнула девушка.
– Признаться, плохо его помню… да их там много захаживало. Кажется, сильный такой… Да, однорядку он у меня прижег светильником - как раз по подолу. Дорогая однорядка, черная такая, бархатная…

Сказать по правде, Иван рассчитывал узнать больше, куда больше, но, увы, просчитался, как это частенько бывает с любым, даже самым опытным дознавателем. Впрочем, были еще наметки, и много, оставалось лишь свести все эти вроде бы, на первый взгляд, разрозненные сведения в одну кучу. Да и Митрия расспросить - что он там вызнал среди приставов и катов? Может, все же не сам по себе повесился Телеша Сучков? Может, помог кто?

–  А ничего не вызнал, - придя в хоромы, отмахнулся Митька.
– Квасу не осталось ли? В горле сохнет.

–  Бери вон бражку.

–  Давай…

Напившись, Митька развалился на застланном волчьей шкурой сундуке и, блаженно вытянув ноги, пояснил:

–  Пристава, что тогда, в ночь, караулили в темнице, с Овдеевым в Польшу уехали в числе прочих стражей. Вернутся - расспросим. К декабрю должны бы.

–  Что ж, подождем, - неожиданно улыбнулся Иван.
– А пока кой-чего пособираем, повспоминаем, запишем тщательно, - помнишь, как Ртищев учил, царствие ему небесное?

–  Да уж, - Митрий перекрестился.
– Андрей Петрович частенько говаривал: что в голове, а что на бумаге - две большие разницы.

–  Вот этими разницами-то мы и займемся.

Зачинался новый месяц - октябрь, грязник, как его называли на Руси. Бабье лето закончилось, небо затянули плотные тучи, солнечные сухие деньки сменились проливными дождями. А затем выпал и первый снег.

Эпилог

Вот он!

…И того убойца самого, и кого он на такое же убойственное дело научил, самих казнити смертию же, безо всякого милосердия. Соборное уложение 1649 г

Декабрь 1605 г. Москва

Ночесь кто-то лазил на дворе в амбар. Ничего, правда, не взяли, - что там брать-то? Но - вот гады - собаку прибили. Сволочи! И что им в амбаре понадобилось?

Ладно. Пес с ним, с амбаром, - что-то нехорошее приключилось вдруг с Василиской, словно сглазили: то спину ломило, то бок, а то так становилось плохо, что хоть кричи. Ивана, конечно же, страдания молодой супруги выбивали из колеи: уедет утром в приказ, усядется принимать челобитные, а сам мыслями далеко-далеко - как там дома молодая жена, по здорову ли? Ох, не по здорову!

–  Лекарю б ее показать…

–  Лекарю? Так у тебя ж ворожея знакомая есть!
– вспомнил Прохор.
– Вот к ней и сходи. Знаешь, эти ворожеи многие болезни куда лучше лекарей-иноземцев лечат.

–  Ворожея?
– Иван почесал голову, вспомнил.
– Ах да, есть такая… Олена.

Олена - мать когда-то вырученного Иваном из застенка Игнатки - жила где-то на Поварской, где точно - должен был знать хозяин постоялого двора Флегонтий. К нему Иван и отправился, свалив челобитные и всякую мелочь на Прохора с Митькой. Сел на коня, поскакал, искоса глядя, как в лучах зимнего солнышка сверкает жемчугом летящий из-под копыт снег. День стоял славный, с легким морозцем и чистым нежно-бирюзовым небом, лишь где-то на горизонте, за городской стеной, за Новинской обителью, над дальним лесом повисла маленькая сизая тучка.